«Он вернется, а что тогда станет со мной?..»
И у профессора Добранецкого появился во рту привкус горечи. Что с ним будет?.. С ним, человеком, который полтора десятка лет ценой тяжких усилий и труда карабкался на вершину, добыл первенство, достиг наивысшего положения?..
Несомненно, все с восторгом и рукоплесканиями воспримут его открытие. Он переживет еще один день триумфа. Но что будет потом?..
Силой обстоятельств его отодвинут на второй план, он окажется в тени величия Вильчура… Правда, кафедру у него не отберут, но под воздействием общественного мнения он будет вынужден уступить ее Вильчуру добровольно. А потом и управление больницей… директорский кабинет… Пропали все его новшества, которые он внедрял годами… А председательство в разных товариществах и союзах…
Да, войти туда, в судебный зал, и громко объявить, что этот знахарь – профессор Рафал Вильчур, означает отказаться от всех собственных достижений и завоеваний, от собственных должностей. Перечеркнуть самый славный период своей карьеры и добровольно отречься от всего, что он так полюбил…
И еще одно. В написанной им биографии профессора Вильчура был один небольшой эпизод, который Добранецкий за столько лет так и не смог забыть и которого не мог себе простить, считая его возмутительным проявлением тщеславия. Описывая случай в университетской клинике, он солгал, приписав себе заслугу некоего смелого, но оказавшегося верным диагноза. И теперь еще он краснел, когда вспоминал о том давнем вранье, глупом и ненужном.
А обман этот, пусть мелкий и, в общем-то, малозначительный, разоблачить мог только один человек – профессор Вильчур.
Он мог его разоблачить… но только в том случае, если Вильчур снова обретет память…
Руки и ноги профессора Добранецкого заледенели, в висках бешено пульсировала кровь.
«Как поступить?..»
Совершит ли он подлость, если ничего не скажет?.. Будет ли трагедией для Вильчура остаться в том положении, в каком он жил до сих пор, ведь он должен был уже привыкнуть к нему, разве нет?..
«Это же просто совпадение, что Корчинский именно меня вызвал свидетелем! И я, тысяча чертей, совершенно случайно согласился! Если б не это… Антоний Косиба до смерти остался бы Антонием Косибой и вовсе не чувствовал бы себя пострадавшим».
Вот именно! Это и должно стать истинным мерилом и проверкой справедливости. Если кто-то не знает, что с ним поступают несправедливо, то и нет никакой несправедливости. Вильчур не осознаёт, что был кем-то другим, и считает свою судьбу вполне естественной и закономерной. Нет счастья без его осознания, как нет и несчастья…
В коридорах раздался резкий звук звонка.
– Прошу встать! Суд идет! – донесся из зала голос секретаря суда.
Добранецкий услышал, но не сдвинулся с места. В зале читали приговор.
«А что будет, если его осудят?» – пронеслась в его воспаленном мозгу мучительная мысль.
Он сжал кулаки.
«Нет, этого не может быть, его не осудят», – твердил он себе.
Вскоре из зала донесся рокот голосов, шум отодвигаемых стульев и какие-то крики. Двери открылись. Публика выплеснулась в коридор.
По выражениям лиц этих людей нетрудно было понять, что приговор был оправдательный. Добранецкий с облегчением вздохнул. Ему показалось, что весь груз ответственности спал с его сердца.
Публика из зала проходила мимо него, громко разговаривая и жестикулируя. Мужики в кирпичного цвета тулупах, врачи, адвокаты, мельник с сыном, супруги Чинские. Последним в окружении самой большой группы людей шел знахарь Косиба со своим адвокатом, молодым Чинским и его невестой.
Адвокат Корчинский остановил всех рядом с профессором Добранецким. Что-то весело ему говорил, за что-то благодарил.
Профессор старался улыбаться, жал им руки, но глаз не поднимал. Лишь на секунду, когда он все-таки решился их поднять, он встретился взглядом с Антонием Косибой. И лишь огромным усилием воли ему удалось удержаться, чтобы не вскрикнуть. Взгляд Косибы был тревожным, назойливым и в то же время отсутствующим.
Наконец все ушли, и Добранецкий, совершенно измотанный, опустился на лавку.
Ночь он провел тяжелую. Ни на мгновение не удалось ему забыться сном, все время он ворочался с боку на бок. Благодарный Корчинский заказал ему лучшие апартаменты в лучшей гостинице города. Тут было тихо и удобно. Но заснуть профессор так и не смог. Уже под утро, измученный бессонницей, он нажал кнопку звонка и приказал подать крепкий чай и коньяк.
Только выпив почти всю бутылку, Добранецкий добился желаемого результата: к нему наконец-то пришел сон. Проснулся он поздно и с головной болью. Ему принесли телеграммы из Варшавы. В одной ассистент из больницы напоминал о назначенной на завтра конференции в Закопане, где профессор должен был председательствовать, другую послала жена. Она торопила его с возвращением.
– Приходили еще господа, несколько человек, – сообщил гостиничный слуга. – Спрашивали, когда господин профессор сможет их принять.
– Я никого не приму. Я нездоров. Будьте любезны, так им всем и передайте.
– Хорошо, господин профессор. А что передать адвокату Корчинскому?
– Я же сказал: всем.
Он поднялся с постели только поздним вечером. Следовало собрать чемоданы и ехать в Варшаву. Но состояние, в котором он находился, не позволяло ему сделать даже малейшее усилие. Несколько часов Добранецкий бесцельно бродил по городу, потом купил все ежедневные газеты и вернулся в гостиницу. В газетах он нашел пространные описания процесса и подробное изложение всех оснований оправдательного приговора.
«Итак, все в порядке, – успокаивал он себя. – Я просто слишком болезненно на это реагирую. Надо взять себя в руки».
Но такое решение мало помогло ему. Когда профессор стал укладывать вещи, им вновь овладели уныние и раздражение, и он велел принести в номер коньяк. Несмотря на это, он опять провел почти бессонную ночь.
Рано утром профессор встал с готовым решением. Вышел из гостиницы, не позавтракав, сел в первое попавшееся такси и дал адрес Корчинского.
Адвоката он застал еще в шлафроке.
– День добрый, дорогой профессор, – приветствовал его адвокат. – Я был у вас вчера два раза, но мне сказали, что вы нездоровы…
– Да, да… Господин адвокат, мы можем поговорить наедине?
– Ну конечно же! Прошу вас! – Корчинский встал и закрыл дверь кабинета. – В чем дело, господин профессор?
– Как фамилия той девушки?.. Невесты Чинского?
– Вильчур.
– Ее зовут Мария Иоланта?
– Я точно знаю, что Мария, а какое у нее второе имя, сейчас проверим.
Он вынул из ящика папку с бумагами. Недолго рылся в них, наконец нашел.
– Да. Мария Иоланта Вильчур, дочь Рафала и Беаты, из дома Гонтыньских.
Он поднял глаза от бумаг и посмотрел на профессора. Побледневший Добранецкий сидел, прикрыв глаза.
– Господин адвокат, – точно через силу произнес профессор, – я должен сообщить вам, что она… что она является… что она его дочь.
– Чья дочь? – удивился адвокат.
– Дочь Антония Косибы.
– Не понимаю, господин профессор.
– Неужели Косиба не знал этого?.. И она тоже не знала?..
Корчинский недоверчиво посмотрел на Добранецкого.
– Господин профессор, – начал он, – это какое-то недоразумение, Косиба и в самом деле заботился об этой девушке, а она испытывает к нему очень теплые чувства, но заверяю вас, никакой родственной связи тут быть не может…
Добранецкий покачал головой.
– А я заверяю вас, что это отец и дочь. Антоний Косиба на самом деле носит имя… Рафал Вильчур.
Он выдавил из себя эти слова и, тяжело дыша, умолк.
– Как это?
Профессор долго молчал.
– Да, – заговорил он, точно обращаясь к самому себе. – Я его узнал. Я не могу ошибиться, и я не ошибся. Этот знахарь – профессор Вильчур, который пропал тринадцать лет назад…
Добранецкий вдруг поднялся.
– Где он? Проводите меня к нему.
Адвокат испугался, что с Добранецким случился какой-то нервный припадок.
– Да сядьте же, дорогой профессор, – мягко произнес он, – мне кажется, тут произошла какая-то ошибка.
– Никакой ошибки. Это и есть Вильчур. Вы слышали о знаменитом варшавском хирурге с такой фамилией?
– Разумеется, ведь вы же, господин профессор, директор больницы имени профессора Вильчура.
– Да. Тринадцать лет назад Вильчур пропал. Все думали, что он совершил самоубийство… У него в семье произошла некая трагедия… Но тело так и не нашли… Я был его ассистентом, правой рукой. И после него занял кафедру, взял на себя управление больницей… Да… Так вот, это он.
– Невероятно! – уже с гораздо бо́льшим доверием к словам профессора воскликнул Корчинский. – Но мне все-таки кажется, что вы ошибаетесь, господин профессор. Тогда получается, что он целых тринадцать лет скрывался под чужой фамилией?.. Зачем?
– Амнезия. Утрата памяти.
– Кажется… неправдоподобно. Целых тринадцать лет?..
– Именно так.
– Извините, господин профессор. Собственно говоря, слыша такое от вас, я не должен сомневаться, но разве это вообще возможно… с научной точки зрения?
– Абсолютно возможно. Ретроградная амнезия. В медицине известно много подобных случаев. Регрессивное забывание… Из памяти человека стирается вся прошлая жизнь. После мировой войны были отмечены сотни случаев такого рода.
– Это последствия психического потрясения?
– Причина не играет роли. Амнезия наступает обычно после долгого или короткого периода утраты сознания.
– А это излечимо?
– Вполне, хотя бывают случаи, когда… Давайте не будем терять времени. Где он?
– Косиба?.. Выехал вместе с Чинскими. Они его забрали. Но это действительно потрясающе! И вы, господин профессор, абсолютно уверены?
– Абсолютно!
– Черт побери! Если б я знал это во время процесса! Я бы буквально скосил прокурора и судей! Представляете, какой был бы эффект?!..
Но Добранецкий явно не был расположен заниматься этой стороной вопроса.
– Я осознал это только после заседания суда, – уклончиво сказал он. – А теперь… Господин адвокат, вы можете дать мне адрес этих Чинских?..