как-то раз…
Черный «мустанг», газуя, остановился на красный свет; внутри, развалившись, сидели трое здоровенных парней: «Куда это вы, дамы, направляетесь? Хотите с нами в клуб?» Клуб?! Меня мучил сушняк, по венам текла водка с ананасовым соком, в голове молоточком стучало «как-то раз…», и уже тошнило от этих историй — и вдруг снова окунают головой в этот вопрос. Это уже становилось невыносимым. До ближайшего бара — несколько кварталов, вокруг на улице, кроме припаркованных автобусов и домов с черными окнами, никого и ничего. Я вышла на середину пустой дороги, сжала кулаки, вскинула голову и начала орать.
Я выкрикивала что-то безжалостное и делала это очень громко. Подруги сначала обалдели, потом начали смеяться, парни, застряв на красном свете, нервно огрызались: «Сука психованная! Сука психованная!» Но мне было все равно. Их сверкающий «мустанг», их торчащие волосы, их тупое предложение подвезти. Да даже если мы и захотели бы поехать в клуб, то все равно не поместились бы в их паршивую тачку. Я не хочу спать с ними, не хочу идти с ними в клуб, не хочу, чтобы они шли рядом и спрашивали, куда я направляюсь или как дела, — спрашивали таким тоном, который заставляет меня втягивать голову в плечи, тоном, от которого хочется оглохнуть и исчезнуть. Толстая покрышка, напичканная гвоздями, взорвалась, все содержимое железным дождем обрушилось на их машину. Я чувствовала себя сильной, опасной и сумасшедшей. Мне было наплевать, даже если перебужу весь мир своим криком. Светофор сменился на зеленый. «За ними!» — крикнула подруга, и мы побежали.
Три девушки преследовали черную машину, единственную на всей улице. Подруга поравнялась с парнями на следующем светофоре и ударила рукой по задней фаре. «Отвали на хрен! Даже не смей трогать мою машину!» — они были в бешенстве. Три женщины угрожали им, переходя всякие границы. Я все еще кричала, переполненная адреналином: «Тупоголовые свиньи!» Но когда заглянула в окно, увидела, как один из них уставился на меня.
Вдруг это перестало казаться игрой, и я перешла в режим защиты. Стоп, стоп. Мы отступили, и они умчались прочь. Свидетели. Если они вернутся, нам нужны будут свидетели. Я крутила головой, оглядываясь по сторонам. Метрах в десяти от нас стоял молодой человек в очках. Он казался отстраненным, руки в карманах, словно опасался, что мы переключимся на него. Я была благодарна, что он оказался рядом. Я схватилась за голову, выбившись из сил. Мы все тяжело дышали.
Хотя я планировала остаться до конца августа, той ночью решила уехать. Домой? Не вариант. Куда угодно, только не домой. Дом был эпицентром нападения, заполненным навязчивыми воспоминаниями. Мне нужно было и дальше бежать от всего.
Когда у Лукаса закончилась практика, в тот же день он прилетел ко мне, появившись на арендованной машине. Он помог мне собраться, бережно свернул все работы, сложил всю мою жизнь в синий автомобиль. Мы собирались в Филадельфию, где я могла оставаться у него вплоть до даты слушания. Он ждал в машине, дав мне время попрощаться. Я стояла в своей желтой комнате, в своем убежище, своей обители, вспоминая ночи удушающей жары, всепоглощающего страха, растворяющегося только утром. Я оставила вентилятор стоять одиноко посередине, надеясь, что следующему жильцу он принесет прохладу и покой.
Глава 5
Слушание назначили на двадцать седьмое сентября. У меня было три недели. За последние восемь месяцев я никому не рассказывала историю полностью. И если честно, то все меньше и меньше была готова к этому. Но состояние внутренней тревоги только усиливалось. Я словно стояла на краю утеса с коктейльными палочками и бумажными салфетками, из которых должна была соорудить нечто, на чем мы с сестрой могли бы безопасно спланировать вниз.
Я прожила в Филадельфии целый месяц. Со мной предполагала связаться Алале, чтобы начать подготовку.
— У тебя есть к ней какие-нибудь вопросы? — не переставая спрашивал Лукас.
— Ага, — отвечала я.
— Может, запишешь их?
— Не сейчас. Не хочу говорить об этом. Возможно, позже.
В день звонка он протянул мне список, который сам составил, выделив главное и разбив вопросы по следующим категориям:
• слушание и судебное разбирательство — отличия;
• сроки проведения;
• общение с противной стороной;
• возможные варианты окончательных результатов;
• соглашение;
• свидетели;
• поддержка для Шанель.
Я же нацарапала карандашом несколько слов, да и то небрежно и неразборчиво. У меня были вопросы, но на них, увы, не найдется конкретных ответов. Можно ли принимать «Ксанакс» на голодный желудок? Устроюсь ли я снова на работу? Все ли у него нормально с психикой? Не схожу ли я с ума?
Звонок был назначен на пять вечера. Я попросила присоединиться Лукаса — все-таки еще одни уши не помешают. В пять часов раздался звонок, но то была Тиффани. Она шла домой и хотела с кем-нибудь поболтать по дороге. Сестра начала рассказывать про документальный фильм, из которого, к своему удивлению, узнала, что альбатросы создают пары на всю жизнь. Лукас постучал по моей руке, показывая на часы.
— Звонок, — прошептал он.
Я покачала головой.
— Заканчивай! Время! Звонок! — повторил он.
Я взглянула на него.
— Тифф, давай я позвоню тебе немного позже? Спасибо.
Я встала.
— О чем ты? — бросила я Лукасу.
— Тебе должны звонить.
— Думаешь, я не в курсе, что мне должны звонить в пять?
Он промолчал.
— Ты что возомнил о себе? Ты что, думаешь, я не знаю, который час, мать твою? Я что, не в состоянии посмотреть долбаное время на микроволновке? Думаешь, это ты решаешь, когда мне разговаривать, а когда не разговаривать с собственной сестрой? Ну да, это же ты был там со мной в ту ночь. Нет? Не ты? А кто? А-а, то была она. Точно! Знаешь, какое дерьмо ей приходится сейчас разгребать? Я в любое время, мать твою, отвечу на ее звонок. НА ЛЮБОЙ ЕЕ, МАТЬ ТВОЮ, ЗВОНОК. Хочешь помочь мне? Думаешь, СИДИШЬ тут — и это ПОМОГАЕТ?
Мой сиюминутный гнев переваливал через край — и это было гадко. Голос все время повышался и дошел до визга, будто кто-то неустанно крутил регулятор громкости. Лукас, уставившись на меня, попятился и отошел в другой конец комнаты. Я пугала его. Я сама себя пугала. Слова вылетали со скоростью автоматной очереди, и этот треск ничто не могло заткнуть.
— Да откуда тебе вообще знать, каково мне. Что, черт возьми, ты можешь сделать?
Я швырнула телефон на стол. Мы оба слышали, как он разбился. Стекло не просто треснуло, оно именно разбилось, и осколки разлетелись по стульям и полу. Униженная, я закричала, чтобы он убирался. А Лукас… Лукас предложил мне свой телефон.
— Проваливай! — отрезала я.
Он помолчал немного.
— Если понадоблюсь, я буду внизу.
Когда дверь за ним закрылась, я, вся трясясь, побежала к шкафу, вытащила из ящика носок, надела его на руку, как тряпичную куклу, и таким образом смогла взять остатки телефона. Со списком вопросов, которые составил Лукас, я закрылась в ванной, села на коврик и обхватила колени руками. Разбитый экран замерцал — звонила Алале, — но на нем осталось так мало неповрежденного места, что я едва смогла через носок принять вызов. Дерьмо! Какое все дерьмо! «Алло? Да! Все нормально. Как вы?»
Когда мы закончили, я повалилась на пол прямо с носком на руке. Очевидно, я до конца не осознавала, в кого превращалась. Насколько становилась вспыльчивой и озлобленной. Стоило только заикнуться о больной теме — и я взрывалась. В Калифорнию я полетела одна, Лукас продолжил учиться в Филадельфии. По дороге домой я думала, как начнет увеличиваться пропасть между нами, как затрещат по швам наши отношения, как я постепенно исчезну из его жизни. Что, если по возвращении моя психика будет подвержена еще большему воздействию — и я примусь разрушать все вокруг себя?
В десять лет я поехала в лагерь с ночевкой, он располагался на вершине холма среди сахарных сосен. Папа дал мне с собой старенький спальный мешок, сохранившийся с его студенческих времен. В нем оказалась маленькая дырочка, и когда я проснулась, мои волосы все были облеплены белым гусиным пухом — будто ночью прошел снегопад. Вместо того чтобы попросить помощи у взрослых — починить мешок, — я захотела все решить самостоятельно. Дождалась, когда мы пойдем на урок рисования, взяла в кабинете небольшой кусок скотча и все занятие продержала его на кончике пальца. После урока мы пошли на плавание, и мне пришлось приклеить кусок под скамейку, чтобы его не задели рюкзаками, не затоптали ногами, не облили водой. Вечером я принесла на вершину холма, в наш лагерь, изрядно потрепанный скотч. К тому времени он был мокрым, весь покрылся пылью и не приклеивался к спальному мешку. Вот и теперь — после нападения — уже много месяцев я несу такой же маленький кусочек скотча, надеясь починить все самостоятельно. Но, равно как и в детстве, этого недостаточно. Чтобы вернуть тепло и перестать бесконечно вычищать пух из волос, понадобится профессионально заклеить эту дыру, то есть все-таки потребуется обратиться за помощью к «взрослому». На следующий день я согласилась пойти к психотерапевту.
Может показаться странным, что я так долго откладывала этот визит, ведь мой отец был психотерапевтом. Но все месяцы после нападения я отказывалась видеть, какое колоссальное воздействие это дело оказывало на мою жизнь. И сдалась только тогда, когда вплотную столкнулась с последствиями и посмотрела правде в глаза.
Все, что я знала о психотерапии в детстве, это то, что в день «Возьми ребенка на свою работу»[28] дети из других семей ходили с кем-нибудь из своих взрослых на работу, тогда как меня всегда оставляли дома. Отец был занят, помогая людям разобраться с разводами, семейными проблемами, алкоголизмом. Будучи ребенком, я думала, он был врачом и лечил травмы головы: если какой человек ударится, мой отец наклеит лейкопластырь и все починит. Еще меня поражало, откуда он знал ответы на любые вопросы. Будто у него был секретный справочник. Но сам отец любил повторять: «Я не даю людям ответов, я лишь направляю их».