[30], где в хлипкой коробке тебе подавали жареную курицу, вымазанную сливочным соусом. Здесь, в Пало-Альто, моя улица была безмолвной, парк стоял безлюдным и дом мой был пуст. Я возненавидела все это.
Я отправилась навестить дедушку Гон-Гона, жившего недалеко от нашего дома. Дедушке ничего не говорили о нападении, поскольку мать считала, что это разобьет его сердце. Когда мне было четыре года, он приехал в Соединенные Штаты помогать ухаживать за мной и Тиффи. Как-то я застала его в моей комнате бьющим кулаком по подушке. «Ничего хорошего», — сказал он, и мы пошли с ним в Ross[31]. Там он избивал подушку за подушкой, пока не выбрал самую упругую — такую, чтобы лучшим образом поддерживала мою шею. Когда он произносил Шанель, у него выходило сяо няо, что по-китайски значит «маленькая птичка». И как маленьких птичек, он кормил нас с сестрой буквально с рук. До сих пор, когда приезжаю в Пало-Альто, первым делом иду отведать его кушаний.
Я присела за низкий стол, застеленный газетой на китайском, под чашки и миски шли календари, которые раздавали в банках. Я съела несколько плошек приготовленного им, помогла ему с переводом почты. И тут мне позвонили. Определилась дата судебного разбирательства. Алале сказала, что я могу прийти и посмотреть зал, если у меня есть время. Я поставила пустую плошку в раковину, обняла дедушку и поспешила к машине.
Зал суда оказался небольшим — гораздо меньше, чем я ожидала, — тесным, темным и затхлым. Естественный свет проникал через специальные проемы, сделанные в высоком потолке, украшенном разводами зашпаклеванной плесени. В углу находился флаг — не струился красивыми складками, а просто обвис навеки. Все выглядело угрюмым и застоявшимся, будто помещение не использовалось и не проветривалось много лет. Я должна была войти через заднюю дверь и пройти по проходу, словно невеста. Я представила то чувство незащищенности, которое охватит меня, когда придется идти к месту свидетеля, а все будут пялиться мне в спину. Предпочла бы сразу появиться перед залом — та-дам, и я уже здесь. Судья будет слева от меня — сидеть в кресле на пьедестале, как большая птица в гнезде. Место представителя окружного прокурора — передо мной на подиуме. Мне нужно будет смотреть прямо на нее.
— Сидеть ты будешь вот здесь, попривыкни немного. Брок будет тут, — Алале указала на пустой стул недалеко от меня.
Я кивнула, но мне казалось невероятным, что вскоре все эти места заполнят люди. Она посвятила меня в основные моменты. Сначала мне придется произнести присягу. Нужно обязательно говорить громко и отчетливо. Отвечать кивком нельзя, необходимо произносить четкое да или нет. Если у одной из сторон возникнут возражения, я должна остановиться и ждать, пока судья разрешит продолжить. Следовало отвечать прямо, конкретно и исключительно по делу. Плакать можно, но не стоит слишком увлекаться эмоциями. Представлявшая меня помощник окружного прокурора будет сидеть рядом, но ей нельзя говорить со мной во время дачи показаний. Меня попросят опознать Брока. На судебном заседании будут использовать мое настоящее имя, обращаться ко мне будут как к Шанель Доу. Возражения адвоката защиты лучше не принимать близко к сердцу. Вопросы, которые он будет задавать, помогут нам понять его точку зрения и подготовиться. И главное — всегда говорить правду.
Я внимательно слушала, но смотрела не на Алале. Большую часть времени я простояла, уставившись на стулья, где будет сидеть Брок со своим защитником. В горле пересохло, я часто моргала — в общем, вела себя так, будто они уже материализовались здесь, в зале. Алале объяснила, что смотреть на адвоката защиты вовсе не обязательно, даже когда он будет обращаться ко мне. Можно смотреть в зал или зафиксировать взгляд на ком-то из друзей. Но я знала, что никто из моих друзей не придет.
Клер во Франции. Тиффани запрещено появляться со мной в суде, так как она тоже была свидетелем. Мать хотела бы прийти, но я запретила, так как знала, что буду думать только о ней и ее душевном состоянии. Если она будет находиться в зале суда, то вряд ли я решусь рассказывать всю правду, чтобы не ранить ее. Именно поэтому я решила пройти через это одна.
Алале протянула мне толстую картонную папку, полную расшифровок моих показаний, которые я давала в больнице и полицейском участке.
— Тебе не нужно учить все, как на экзамен, — сказала она. — Это просто чтобы освежить воспоминания.
Появилась судебная стенографистка — короткая стрижка и очки в тонкой оправе. Она держалась с такой непринужденностью, будто была тут главной. Сидеть она будет за отдельным столом чуть поодаль от места судьи.
— Не бойтесь, — сказала она, улыбаясь и слегка спуская очки на носу, чтобы я видела ее глаза, — если разнервничаетесь, просто смотрите на меня. — И подмигнула.
Возникло чувство, будто когда-то я уже проходила подобную процедуру. И точно. В восемнадцать лет я брала уроки ораторского мастерства у профессора Фулбека. Перед каждым выступлением мы приходили на место, где оно должно состояться, проверяли свет, сцену, микрофоны. Обычно я вела себя очень робко, но на сцене буквально преображалась. Стоило мне появиться перед публикой, и я превращалась в другого человека.
На первом курсе одногруппница рассказала мне, как однажды проснулась оттого, что какой-то парень занимался с ней сексом. Так она потеряла девственность — то приходя в сознание, то снова вырубаясь. Она призналась, что именно поэтому некоторое время не появлялась на лекциях, но теперь все было нормально. За неделю я написала речь под названием «Примерная девочка»:
Я устала быть хорошей, устала быть примерной девочкой в этом мире, где бунтом считается не надеть фиксатор для зубов на ночь. Я хочу выражать свои чувства, наживать себе врагов, быть в чем-то несовершенной. Хочу отвечать грубостью на грубость, хочу поиметь некоторых паскудных сук, хочу выдавить кучу дерьма из…
На этом месте зрители зааплодировали, расхохотались, стали изображать, будто наносят кому-то удары. Но я невозмутимо продолжила:
…из того ублюдка, что засунул свой член в мою подругу, когда она была без сознания.
Внезапная тишина.
Ты так не уверен в себе? Ты комплексуешь из-за того, что твой член не такой длинный, как линейка? Именно поэтому ты напоил ее до состояния, когда мог делать с ней что хочешь? Твой набухший дружок не находит твою руку достаточно привлекательной? Твоей маленькой сосиске понадобился настоящий партнер? И вот ты дожидаешься, когда вы останетесь одни, когда она заснет, — и вонзаешь свой меч в эту скалу. Ты насилуешь ее, оставляешь униженной, в то время как сам туп, словно пробка. Мне жаль, что у тебя нет ни капли достоинства, жаль…
Я оборвала речь, пытаясь поймать взгляд каждого сидящего в зале.
Я заставлю тебя рыдать о своих яйцах. Тебе кажется это жестоким? Но именно так я расправлюсь с твоим членом размером с зародыш огурца. Но и это еще не все… Я прострелю его.
Зал взорвался, все начали кричать и топать. Когда я пыталась перекричать их, десять членов жюри повскакивали со своих мест. Мои родители были ошарашены, но все равно поддержали меня. И все время я надеялась, что насильник сидел тогда зале.
Было легко писать и произносить ту речь. Тогда я встречалась со своим первым парнем, которого очень любила. Отношения с ним делали меня сильной, ведь я чувствовала себя в полной безопасности, а мой сексуальный опыт рождал во мне только добрые чувства. Я сделала это ради подруги — не для себя, — поэтому было легко играть словами, нанизывать красивые фразы, срывать аплодисменты, уничтожая вербально мужские достоинства насильника. Однако теперь, когда я сама, будучи без сознания, подверглась насилию, мне едва удавалось выжать из себя хотя бы слово. Сидя перед микрофоном в пустом зале суда, я просто кивала и думала о себе прежней — такой юной, смелой, расхаживающей по сцене. Куда только все подевалось?
Тиффани приехала вечером накануне судебного заседания и должна была пробыть в Пало-Альто меньше суток, а потом сразу вернуться к учебе. Она никогда не была в здании суда и не встречалась с Алале. Удивительно, что мы проходили через одни и те же трудности, но у нее не было никого, кто помог бы ей подготовиться. Я настаивала, что для нее будет сложнее давать показания, ведь она все помнила. Ей придется описывать все, что он делал, пока пялился на нее. Кроме того, ей еще предстояло разобраться с домашним заданием, успеть приехать к лекции на следующее утро и выглядеть так, будто и не было за плечами дня, проведенного в суде.
Но сейчас Тиффани больше интересовало, как мы должны выглядеть в суде. Погуглили. По запросу «женская одежда для суда» картинки изображали дам с длинными волосами, собранными в аккуратные пучки, в прямых строгих юбках, со стройными, как стойки перил, ножками на высоких каблуках; руки они все почему-то держали на талии. «Как, черт возьми, мы сможем стать такими?» — вскрикнули мы обе. Уже вечерело, когда я и сестра, приехав в Kohl’s[32], начали слоняться по его сверкающим этажам. Я написала своему адвокату, попросив ее помочь нам. Ответ пришел незамедлительно: «Что-нибудь удобное и респектабельное». Вроде как поняла. Из примерочной появилась сестра в огромной футболке с миньоном[33] и без штанов.
— Что они скажут, если я приду так?
— Тиффани, дело серьезное, — проговорила я, выйдя в бриджах со стразами, козырьке и футболке с надписью «BLESSED»[34].
Услышав объявление, что магазин скоро закрывается, мы закончили наши игры и сосредоточили внимание на одежде так называемого повседневно-делового стиля. Руки обрывались под кучей свитеров земляных оттенков. Тиффани вышла в коричневом джемпере — вырез лодочкой, асимметрично висящий низ.