Лукас купил билеты на первое января 2016 года. Индонезия все еще казалась чем-то далеким и нереальным, но билеты вселяли надежду. Даже жертвы летают в Индонезию. Жертвам можно загорать. Лукас не переставал напоминать мне, что я заслужила полноценную жизнь.
Каждое утро, когда он уходил на лекции, я ощущала прикосновения его губ к моему лбу. Затем щелчок замка сообщал, что дальнейшие восемь или десять часов будут наполнены тишиной. Я просыпалась; пока десять минут чистила зубы, рассматривала себя в зеркале; сидела на диване, завернувшись в простыню; надевала штаны, снимала их и снова заползала в постель. Время от времени я слышала, как приходил сосед Лукаса, включал воду в кухне, смотрел телевизор. Это была еще одна причина поглубже зарыться в кровати, не издавать ни звука, стереть себя. Днем я поднималась на крышу здания, читала там, наблюдала за людьми, вышедшими покурить на соседние балконы. Иногда я втискивалась в чистую одежду за десять мнут до возвращения Лукаса, чтобы он думал, будто я была на улице, гуляла, что-то делала. Но чаще всего до этого не доходило.
Подобное поведение можно было бы принять за лень, но мои будни вовсе не походили на выходные. Часть меня, остававшаяся нетронутой все это время, пробудилась. Те банки, которые в январе я накрепко закрывала и складывала в подвале, взорвались, их содержимое вырвалось наружу. Я хорошо помнила, что, сидя на работе, всегда считала часы до момента, когда могла вернуться в постель. Я успешно избавилась от работы, но со свободой пришла пустота.
Раз в неделю я посещала психолога — один час в замкнутом мире, в котором можно было поговорить о том, что творилось у меня в голове. Но в остальное время я предпочитала молчать или вести легкую трепотню. Если Лукас заводил разговор о деле, я тут же вспыхивала: «Почему ты вообще меня об этом спрашиваешь?» Все наши разговоры я загоняла в русло обыденной жизни: куда бы нам пойти поужинать, не пробежаться ли нам вдоль реки. Мне хотелось простых решений и ситуаций, с которыми я могла справиться.
Периодически Клер звонила по скайпу из Франции. Когда у меня был день, у нее была ночь, и она говорила шепотом, чтобы не разбудить детей, которых с таким трудом уложила. Клер сидела в комнате без окон в ярких розовых наушниках. Я называла ее маленьким диджеем подземелья. Она рассказывала, как училась водить машину с ручным управлением; делилась опытом, что детский понос имеет обыкновение стекать по ногам в детские носочки; говорила о детях и их шелковых пижамах. Я рассказывала о своем страхе перед адвокатами и восхитительно прохладных ночах Филадельфии. Если я чувствовала себя несчастной, я так и говорила Клер, что мне паршиво. А она в ответ не восклицала: «Правда?!» или «Не могу даже представить, как это тяжело. Как необычно». Она просто кивала в ответ и верила в меня. Как ни странно, но разговоры с Клер помогали вновь понимать, что ты на правильном пути. Ей были хорошо знакомы эти эмоции. И пусть она находилась за тысячи километров, было здорово ощущать, что есть хотя бы один человек на свете, который полностью меня понимает и не меняет своего отношения ко мне.
Как-то утром, лежа на кровати, я заметила несколько своих волос на ковре. Потом увидела еще несколько, запутавшихся вокруг ножки дивана. Я подняла их, и за ними потянулась пыль, собравшаяся у плинтусов. Вскоре я на коленях с бумажными полотенцами в руках вычищала каждый сантиметр квартиры. Ящик для столовых приборов избавился от пластиковых вилок и ложек, от пакетиков для соевого соуса, от меню доставки. Я забила мусорный контейнер пакетами, словно Санта — рождественские носки над камином. Я даже получила удовольствие от этой работы. К возвращению Лукаса я была вся раскрасневшаяся и счастливая, а он обалдел от того, как все сияло от чистоты и благоухало цитрусовым ароматом.
— Ух ты, — воскликнул он, — тебе вовсе не обязательно было это делать.
— Но я сделала, — ответила я.
Вообще, это было первое, что я сделала за долгое время.
На следующий день в квартире не осталось ни одной невымытой тарелки, ни одной пыльной поверхности. И я начала пачкать посуду. Всю свою жизнь, возвращаясь домой, я заставала мать в компании еще двенадцати женщин, сидящих за обеденным столом и лепящих пельмени. Их руки проворно двигались, создавая горы самой вкусной еды из теста. Я никогда не принимала в этом участия, просто сидела у себя в комнате, делала домашнее задание — а мама приносила мне одну миску за другой. Теперь я отправилась в китайский квартал и вернулась с полными пакетами, из которых торчали длинные зеленые стрелки лука и упакованный в пленку розовый свиной фарш. Обычно я избегала иметь дело с сырым мясом и старалась не прикасаться к влажным внутренностям животных. Теперь я нашинковала лук маленькими зелеными колечками, посыпала ими фарш, смачивала пальцы водой, разглаживала каждый краешек кругляков теста, отщипывала кусочки фарша, клала в центр и сворачивала в маленькие мешочки. У меня не было группы поддержки, но одна, напевая себе под нос, склонившись над кухонным столом, я налепила больше сотни. Мое одиночество в итоге вылилось в нечто съедобное, питательное, вкусное — особенно если посыпать перцем и обмакнуть в соевый соус.
Два рта, которые нужно было кормить, стали отличным стимулом. Каждый день я вырывала чистый лист бумаги, записывала рецепт, засовывала его в сумку и шла в магазин, чтобы купить необходимые овощи, мясо, специи. Я как раз жарила овощи, когда Лукас сообщил, что уезжает на соревнования по регби на три дня.
— Всего три дня, — сказал он.
— Целых три дня, — ответила я, подбрасывая болгарский перец на сковородке.
Семьдесят два часа подряд — от этого легко впасть в уныние. Мне нужно было как-то отвлечься от мыслей, и всех кофеен в округе будет явно недостаточно.
В интернете я нашла купон на стрижку всего за двадцать долларов и в день, когда Лукас уехал, поднялась по лестнице недостроенного здания в комнатку с бамбуковыми побегами, пластиковыми раковинами и маленькой статуей Будды, обложенной мандаринами. «Просто подровнять», — сказала я, что было гораздо проще произнести, чем: «Я пришла, чтобы поговорить с кем-нибудь, не могли бы вы помассировать мне голову». Да, мне не хватало заботливых нежных маминых рук. Я откинулась назад. У женщины была черная челка и оранжевый фартук. Она подтянула мою голову к струе горячей воды, волосы стали мокрыми, тяжелыми, наполнились ароматом лаванды. Я стала спрашивать, как она живет, и каждый ответ немного вытягивал меня из собственных мыслей. Ее дела, отношения, беременность, кролики, одного из которых звали Тиффани. Она предположила, что я тайка. Я ответила, что наполовину китаянка, но вообще-то «я из Калифорнии, да, пляжи там отличные, но вот вода все-таки холодновата». Первый день был спасен.
День второй. Я никогда не делала себе брови. Еще один крошечный салон. Зеркала теснили пластиковые ветки вишни, на стойке разместился маленький блестящий фонтан. Я заняла место рядом с дамами, сидевшими вдоль стены.
— Приносим извинения за ожидание.
— Ничего страшного, — ответила я.
И на самом деле, куда мне было спешить. Когда подошла моя очередь, я оказалась в нежных руках еще одной женщины.
День третий. Ногти. Пятнадцать долларов. Шел дождь. Я просмотрела все цвета на стене и выбрала оранжевый. Моя большая рука походила на расплющенный блин в проворных пальцах мастера. В салоне было тепло, в то время как на улице тротуары вымокли. Стемнело. Девушка, сидевшая рядом со мной, отмечала радостное событие — ее только что взяли в Applebee’s[37]. «Все налаживается», — говорила она.
Вернулся Лукас. Мои волосы были шелковистыми, брови — черными, а ногти — цвета дорожных конусов. Я вернулась в свой ритм, в свою обычную жизнь. Как-то я зависла в общей прачечной перед стиральной машиной, вспоминая, в какое отделение нужно залить отбеливатель, и вдруг словно очнулась: «Что я делаю?!»
Я превратилась в мелкую рыбку-чистильщика при ките. Нам обоим было хорошо, мы приносили пользу друг другу. Разница была лишь в том, что кит по природе своей — создание величественное, а я мелкая рыбешка. Он учился в магистратуре, а я отчищала сушилку от ворсинок.
Лукас как-то говорил о студенческом комедийном клубе, который организовал его приятель по регби Винс, и однажды вечером пригласил меня пойти с ним. За круглым столом сидели человек пятнадцать парней и две девушки. Они делились идеями, шутили о предстоящем визите папы римского, о длинных сэндвичах. Все было по-дружески и легко. Я сидела позади Лукаса, завернувшись в свое черное зимнее пальто, и молчала. Я просто наблюдала.
После второй встречи, возвращаясь домой по мосту, мы встретили приятеля, с которым Лукас играл в регби.
— Откуда это вы? — спросил он.
— Из комедийного клуба, — сказал Лукас.
— Пробуемся на выступление, — добавила я.
— Прикольно, — ответил приятель. — И ты тоже? — Он повернулся ко мне и склонил голову, будто я сообщила, что собираюсь на Луну.
Я быстро кивнула, непроизвольно пожав плечами, — мол, а какие сомнения? Он кивнул в ответ, словно соглашаясь. Он на чуть-чуть, но перегнул палку — этого, правда, ни Лукас, ни он сам не заметили. Приятель Лукаса был не в курсе: я сама решала, на что способна. Таково было мое правило. Когда меня недооценивали, мне казалось, что мои неудачи принимали за слабость. И если кто-то не мог представить меня на сцене — так и быть, я сделаю все возможное, чтобы попасть на нее.
Следующим утром, как только Лукас ушел, я вылезла из постели. Села на диван и записала все, чего не знала или не понимала в тех разговорах Лукаса с друзьями, которые тихонько слушала: «Бизнес-школы! Перепутала Али-Бабу с Аладдином. Оказывается, тот, кого называют “физик”, вовсе не связан с физикой». Записала, как на вопрос Лукаса, что такое микроэкономика, ответила, что это «такая крошечная экономика». Я пересматривала свою роль «партнера» — статус, присваиваемый важным персонам. Партнеры совершенно по-особенному смотрят в окно — словно кошки, ожидающие возвращения хозяина. Я заметила, что их поощрительная премия при устройстве на работу обычно больше моей месячной зарплаты. Я разобралась в сложностях произношения названия реки Скуллкилл. Потом я прочитала это вслух в ванной, укладывая в голове каждое слово, кирпичик за кирпичиком, пока не запомнила все.