Протестую. Показания с чужих слов. Это домыслы.
Представитель окружного прокурора. И когда вы сообщили, что хотите в туалет, вам разрешили пойти?
Шанель. В итоге да, но сначала отказали, потому что мог потребоваться анализ мочи.
Адвокат защиты. Протестую. Прошу не учитывать эти показания. Субъективная оценка.
Судья. Принимается. Вычеркните все после слова «в итоге да».
Субъективная оценка? А разве не все вообще субъективно? Мои воспоминания мерцали, как неисправная лампочка. Она не права, замолчите, быстрее, хватит болтать, вычеркнуть, продолжайте, домыслы, протест. Я никак не могла собраться. Меня прерывали, словно ударами.
Представитель окружного прокурора. Помимо того что вы не понимали, где находитесь, что еще было вам неясно?
Шанель. Я не знала, где моя сестра. Не знала, где нахожусь. Не знала, о чем они говорили. Я ничего не знала. Никто ничего не объяснял мне. Они сказали… и я подумала, что они ошиблись. Наверное, что-то перепутали. Я всего лишь хотела найти сестру и поехать домой.
Я выпалила это одним залпом. Я снова сорвалась. Выдохнула воздух из легких прямо в микрофон размером с виноградину. Гортанные звуки выползали из горла, длинные и громкие. Я не могла собраться с мыслями. Я не выпила воды, не промокнула изящно уголки глаз, не заявила, что я в порядке. А просто решила, что им придется подождать столько, сколько нужно. Да, всем. Молодец, я это сделала.
Никто понятия не имел, что делать с моим вырвавшимся воплем. Но я наконец добралась до конца ответа, и меня не перебили. Я была перевозбуждена и переполнена чувствами, ведь всем пришлось проглотить мои завывания. К черту все это, я не собиралась останавливаться: «Спокойно, соберись, сконцентрируйся, будь сильной. Дерьмо!» Слабенький голосок, нашептывающий сворачиваться, затих. Я думала только о том, как бы освободиться от всего, освободиться и еще раз освободиться.
Я услышала голос представителя окружного прокурора: «Ваша честь, можно взять перерыв?»
Я знала, что это значит. Уборная. Любимое место, мое убежище! Я встала, хрупкая, как ракушка, вслед за Майерс спустилась с места свидетеля, не в силах сдерживать рыдания. Волна унижения накрыла меня, когда я проходила мимо близких и любимых. Лучше бы они не видели всего этого. Я спрятала лицо за ширмой ладоней, пока Майерс уводила меня за деревянные двери.
И наконец спасительное спокойствие. Кафель лососевого цвета в уборной меня успокаивал. И я была благодарна охранявшей дверь Майерс. Какая-то часть меня хотела выкинуть белый флаг и швырнуть его через двери зала суда. Я чувствовала себя размазанной, опустошенной. Мое лицо словно вымазали ядовитым плющом и вазелином, местами красное, оно лоснилось и блестело. Металлическая раковина скрипнула, когда я включила воду, держа под струей кусок коричневой туалетной салфетки. Потерла опухшие глаза, вдыхая землистый запах намокшей бумаги. Промокнула рот, вытерла сопли, сплюнула, высморкалась. И когда посмотрела в зеркало, у меня вырвался смешок.
Я поняла, что это было оно — скалистое дно. Я достигла дна. Хуже быть уже не могло. В самый разгар судебного разбирательства по моему изнасилованию я стояла в этой жалкой уборной, сжимая в руке клочок туалетной бумаги. Мое достоинство было сломлено, самообладание валялось ниже уровня пола. Все, чего я боялась, происходило и обещало происходить дальше. Когда Майерс открыла дверь, мой внутренний компас привел меня прямиком к месту свидетеля.
Представитель окружного прокурора. Шанель, до нашего маленького перерыва я спрашивала вас о том, как вы очнулись в больнице. Вы помните этот момент?
Каждый раз я видела себя на больничной каталке. Я нынешняя не хотела будить ту девушку и говорить ей, что случилось. Я видела, как поднимались ее слабые, перевязанные бинтами руки, как она моргала и оглядывалась по сторонам. Мне хотелось подойти к ней — к той себе — и сказать: «Доброе утро, поспи еще». И тихонько увезла бы каталку назад, в отделение, как в обратной перемотке. И она снова заснула бы. А врачи скорой помощи доставили бы меня на землю. Брок вытащил бы из меня свои руки, мои трусики поползли бы на место вверх по ногам, лифчик вернулся бы на грудь, волосы распустились бы, сосновые иголки вывалились бы из них обратно на землю. Я вернулась бы на вечеринку, стояла бы там одна, и моя сестра наконец-то нашла бы меня. На улице два шведа ехали бы дальше, не останавливаясь. Все шло бы своим чередом. Ничем не примечательный субботний вечер.
Но, как бы мне ни хотелось, чтобы все случилось именно так, была одна неразрешимая проблема — Брок. Высвободись я тогда из его рук — он не получил бы желаемого на той вечеринке и взял бы свое в следующий раз. Да, нападения случаются. Но если ты одеваешься скромно, у тебя больше шансов избежать такой участи. Однако это не устраняет самого явления, лишь перенаправляет насильника на другую ничего не подозревающую жертву, замыкая порочный круг. Мне не хотелось встречаться с ним снова, но пусть уж лучше смотрит, как я размазываю сопли рукавом, чем обретет свободу. Одна маленькая победа.
Итак, я добралась до того момента, когда обнаружила, что на мне отсутствуют трусы. И когда известная часть моего тела готова была разорваться, словно шар, наполненный жидкостью. Меня даже удивило, сколько воды продуцирует мое тело. Я рассказала, как мне дали одеяло, как я уснула. Сейчас меня смущал тот факт, что я слишком быстро заснула в ту ночь, практически даже не испытав потрясения.
Представитель окружного прокурора. Теперь я покажу вам несколько фотографий. Скажите, пожалуйста, знакомы ли они вам. Итак, снимок пятнадцатый, шестнадцатый и семнадцатый… Шанель, взгляните на пятнадцатый номер. Узнаёте ли вы, что на нем изображено?
Я не знала, что у них были фотографии меня без сознания в больнице. Теперь передо мной была моя голова, коричневые волосы, утыканные золотистыми сосновыми иголками. Я в комнате, которую никогда не видела раньше. Живот свело. Но это я, точно я. Я ощутила резкую боль в желудке. Уберите это.
Представитель окружного прокурора. Что… Что изображено на пятнадцатом снимке?
Шанель. Мои волосы.
Представитель окружного прокурора. И когда вы пошли в туалет, когда поняли, что в волосах [у вас] сосновые иголки… Эта фотография отображает то, о чем вы нам рассказывали?
Я была раздавлена, нижняя челюсть дрожала, зуб на зуб не попадал. Какие еще у них есть фотографии?
Представитель окружного прокурора. Я сейчас покажу вам снимок под номером шестнадцать. Скажите, узнаёте ли вы, что на нем изображено?
Шанель. Да.
Представитель окружного прокурора. И что вы… Что это?
Шанель. Моя голова и волосы.
Представитель окружного прокурора. Вы что-нибудь помните о своем состоянии в тот момент?
Шанель. Нет. Я не знала, что меня фотографировали.
Представитель окружного прокурора. Вы видели эти снимки раньше?
Шанель. Нет.
Представитель окружного прокурора. Чтобы присяжные увидели эти фотографии, Шанель, я снова покажу их.
Прежде чем я успела что-то сказать, она развернулась и пошла к проектору, направленному на экран, растянутый на стене слева. Я уставилась прямо перед собой, на свою семью, стараясь предупредить их взглядом: не смотрите туда, смотрите на меня. Но их глаза следовали за Алале, головы двигались в унисон, словно под гипнозом стука ее каблуков. «Это снимок номер пятнадцать. Это вы на нем, Шанель?» Я повернулась влево — там была моя голова, приклеенная к доске коричневая планета, заполняющая весь зал.
Я видела, как мать прикрыла рот рукой. Мне хотелось шепотом позвать ее в микрофон, но тогда все бы услышали. Я посмотрела по сторонам — весь зал глазел на снимки. Глаза снова наполнились слезами, в голове пульсировало: «Кто-нибудь, прикройте ей глаза, прошу». Мне хотелось крикнуть матери: «Это не я, я настоящая вот здесь, сижу прямо перед тобой». Я щелкала пальцами, сгибала ноги, заключенная в ловушку места свидетеля, неспособная остановить происходящее.
Представитель окружного прокурора. Это вы на снимке, Шанель?
Шанель. Да.
Когда она повернулась ко мне, мой гнев испарился, слезы высохли. Я сидела в каком-то странном печальном отчуждении. Адвокат защиты мог даже кричать на меня, я и звука не издала бы. Брок мог выплеснуть мне в лицо воду, я не пошевелилась бы. Я только думала, что могла бы защитить свою семью, попытаться скрыть то, что произошло. Но я не справилась. Вот все, чем я была для присутствующих, — и ничего более. И неважно, какие потом будут вопросы. Я не думала о том, к чему это приведет, не пыталась впечатлить присяжных. Я не верила в розу, не могла призвать на помощь Майю Энджелоу. Единственное, о чем я думала, — это наш дом. Я хотела домой.
Алале попросила описать экспертизу SART.
— Неприятно, — сказала я тихим голосом.
Я говорила так, словно глядела через свои широко разведенные ноги на металлические иголки и ватные тампоны, выстроившиеся в ряд. Но эти отвратительные подробности больше не пугали меня. Мне больше нечего было скрывать.
Она показала снимок, который я уже видела на слушании, — мои трусики на месте нападения.
Представитель окружного прокурора. Вы помните, что находились там, где были найдены ваш мобильный телефон и нижнее белье, среди кустов и сосновых иголок?
Шанель. Нет.
Представитель окружного прокурора. Вы хотели бы отправиться с кем-то в подобное место?
Шанель. Нет.
Адвокат защиты. Она не помнит этого и не может свидетельствовать…
Представитель окружного прокурора. Ваша честь…
Адвокат защиты. Субъективное мнение. Протестую.
Судья.