Интересно, я последняя, кто понял, что моя стоимость всего три месяца тюрьмы? Какая-то часть меня чувствовала, насколько это несправедливо, но притворяться, что знаю, как правильно, я не могла. В тот момент ничего больше не оставалось, как сдаться. Я поняла, что эта ночь и все ближайшие будут одними из самых тяжелых в моей жизни.
Я позволила сломить себя. Меня разрывало от рыданий. Я обхватила подушку обеими руками, уткнулась в нее подбородком, уставилась перед собой. Держись, говорила я себе и вгрызалась зубами в подушку, чтобы заглушить крик и не разбудить родителей. Моя отравленная жизнь и три месяца.
И все-таки я понимала, что это чувство не будет вечным. К восходу худшее останется позади. Когда взойдет солнце, начнется новая жизнь. Жизнь, в которой больше никогда ноги моей не будет в здании суда. «Но где, наконец, это солнце?» — думала я, глядя на бесконечно темный мир в ожидании луча света. Шли часы, чернота оставалась неподвижной, и мне хотелось бежать на восток, где солнце появляется раньше. Одна, в своей комнате, закрыв глаза, я представляла, как оно движется, протягивая мне свое тепло. Земля вращалась слишком медленно и тяжело. Если проживешь эту ночь, тебя ждет впереди новая жизнь.
Я взяла свой блокнот и уставилась на чистые страницы. Затем написала: «Ты стоишь больше трех месяцев». И снова: «Ты стоишь больше трех месяцев». Лицо исказилось в гримасе, руки пытались обогнать мысли. Слушай свое тело. Ты стоишь больше трех месяцев. «Что ты хочешь?» — прозвучал в голове чужой голос. «Рисовать», — ответила я. «Что ты собираешься делать?» — «Я буду рисовать, буду говорить». Ты стоишь больше трех месяцев. Я не обуза. Я ничем не ограничена. Наоборот. «Твои страдания не бессмысленны. Ты стоишь больше трех месяцев». Никто не может отвергнуть меня, потому что никто из них не знал меня настоящую. Ты стоишь больше трех месяцев. Изнасилование — не единственное, из чего состоит моя жизнь. Я ощущала сопротивление бумаги, когда ручка впивалась в нее. Ты стоишь больше трех месяцев. Рука напряжена, сжата, потом расслаблена. Комната была серой, я приоткрыла шторы, чтобы выглянуть наружу: на улице уже появлялись первые очертания деревьев и машин. Я отложила ручку. Спать!
Глава 10
Наутро болели глаза. Начинался новый яркий день. Меня больше не будут перемалывать судебные челюсти, и я хотела сполна насладиться своей свободой. Эта пятница будет долгой и солнечной. Я собиралась проехаться на своем Тофу к прибрежным болотам и посмотреть на белых цапель. По дороге заехать на маслобойню и выпить молочного коктейля. Поплавать. Пожалуй, то были мои единственные планы на жизнь.
Но телефон оказался забит пропущенными звонками и сообщениями. Письмо от Эми: Кэти Джей Эм Бейкер ждала моего разрешения, чтобы опубликовать текст заявления на BuzzFeed. Все статьи и репортажи о моем деле ни разу не дали мне повода усомниться, что нет такого журналиста, который захотел бы вникнуть в мою историю. Однако Кэти уже давно интересовали подобные темы. Я чувствовала себя вымотанной, кроме того, мое заявление, как я думала, вряд ли кому могло помочь, поэтому мне было ровным счетом все равно, где оно всплывет, главное, чтобы не упоминалось мое имя. Я оторвала голову от подушки, села, громко и протяжно поздоровалась сама с собой, чтобы голос не был заспанным, и позвонила. Кэти очень мило и звонко приветствовала меня, в ее речи чувствовалась некоторая экзальтация. Я сказала, что они вольны, если возникнет необходимость, сокращать текст, как им вздумается. Она уверила, что редакторы оставят все на месте. Это меня озадачило. Заявление было слишком объемным, в тексте — много несвязных предложений и неуместных запятых. Но Кэти даже спросила, не хочу ли я что-то добавить. «Пусть судья узнает, что он сам запалил этот фитиль», — ответила я.
В четыре часа дня появилось мое заявление. Над текстом был помещен красный прямоугольник с цитатой, набранной белыми буквами. Очень мощная подача. Но видеть такое — все равно что стоять в зале, украшенном траурными лентами, и волноваться, что никто не появится проститься с покойником. Я не смогла этого вынести. Выключила компьютер и пошла в кухню. Достала из холодильника форму для льда, вытряхнула несколько кубиков себе в чашку. Хорошо бы иметь один из тех серебристых холодильников с системой подачи льда, когда кубики вываливаются в стакан сами. Хотелось бы до конца своих дней думать только о таких простых вещах.
Все-таки я снова включила компьютер и вернулась к статье. В левом верхнем углу разместили счетчик. Через двадцать минут он показывал уже пятнадцать тысяч просмотров, а Кэти пересылала мне письма от читателей.
Я плачу, прямо сидя за столом. Не могу много писать, потому что на работе, но все же скажу…
Я рыдала над вашими переживаниями и над вашей победой. А заставить меня рыдать не так-то просто…
Меня до глубины души пробрало, когда читала ваше заявление, я…
Пока чувствую одну тошноту, но читаю…
Читать было трудно. Мне приходилось несколько раз прерывать чтение, а потом снова возвращаться… Я почти закончила и рада, что пересилила себя…
Меня чуть не вывернуло прямо на работе во время чтения, но я все равно продолжала. Даже в какое-то мгновение почувствовала утешение…
Многие письма начинались с того, что человек плакал. Людей переполняли гнев, отчаяние, но потом они благодарили меня, утверждая, что это должен прочитать каждый. Подобную реакцию было бы сложно как-то классифицировать, но к концу чтения, похоже, всем становилось несколько легче. Такой общественный резонанс застал меня врасплох, и мне было неловко, что мой текст заставлял людей плакать.
Количество просмотров росло. Через несколько часов, когда цифра достигла восьмисот тысяч, я позвонила отцу и попросила его прочитать это. Он переспросил: «Buzz… что? Где мне искать? Можешь скинуть ссылку?» Лукас катался на велосипеде в лесу, и когда прислал мне свою фотографию в шлеме, я ответила: «Сейчас такое происходит». Тиффани готовилась к выпускным экзаменам. Я не хотела ее отвлекать: «Продолжай учиться, не заглядывай в интернет!»
Когда цифра достигла миллиона, я написала матери, которая была в магазине: «Моя история популярна». Она ответила: «Мама купила тебе четыре разных вида мороженого», — и поставила три эмодзи с салютом. Не думаю, что тогда кто-то из нас понимал, что все это означает. Письма продолжали приходить. Я опасалась читать комментарии к статье, ожидая, что там тоже всё сведут к примитивной схеме, как это сделал судья, но, когда заглянула туда, нашла множество теплых слов.
Она посмотрела прямо на солнце и рассказала нам, каково это.
Ты что-то значишь для этого мира. НЕ МОЛЧИ.
Ты суперзвезда.
Последнее написал детектив Ким. А вот что пришло от Тиффани:
Все, что нужно было, чтобы разбить жестокие обвинительные комментарии, — это твой голос.
Отец, когда пришел домой, распечатал некоторые комментарии. Ему нравилось подчеркивать в них отдельные слова и фразы и перечитывать их. Меня тоже завораживали слова, которые находили люди: красноречиво, пронзительно, мучительно, глубинно, отважно, убедительно, героически. Да, Эмили была героиней. Храброй и здравомыслящей, дерзкой и бескомпромиссной, олицетворяющей правду и силу. Тогда еще я не видела себя в ней.
Если прочитала бы это год назад, думаю, что чувствовала бы себя сейчас не такой виноватой, не такой глупой, более сильной, более достойной, да просто чувствовала бы себя человеком.
Пятница близилась к вечеру, а я все сидела перед экраном своего компьютера. Отец заглянул пожелать спокойной ночи: «Может быть, скоро из Белого дома позвонят». В субботу утром количество просмотров продолжало расти. Дом наполнялся теплом и поддержкой. От Кэти приходили сотни писем. Мать принесла рисовый отвар и попросила не сидеть так близко к экрану: «Глаза испортишь». Но у меня уже возникла зависимость от непрекращающегося потока писем и комментариев — я хотела успеть, пока длится этот момент, впитать их в себя. Последние полтора года новости о моем деле всегда уступали место чему-то более важному, поэтому я так и рассчитывала: все закончится к вечеру воскресенья. Начнется следующая неделя, и у мира появятся новые проблемы. Перед сном я зафиксировала:
Воскресенье, 5 июня, 23:00 — 4 432 947.
Вскоре мое заявление опубликовали в The Guardian, в The Washington Post, в Los Angeles Times, в The New York Times. Оно завоевало Twitter, и столбики красных прямоугольников заполняли мою ленту. Мишель сказала, что Эшли Бэнфилд[62] собирается прочитать мое заявление на Си-эн-эн. Первым порывом было попросить Мишель, чтобы она передала Бэнфилд не читать все полностью, но та не упустила ни строчки. Мое заявление вырвалось в большой мир и теперь само прокладывало себе путь. Я продолжила фиксировать дату, время и число обращений, словно ставила красные флажки наступления на карте боевых действий:
Понедельник, 6 июня, 20:50 — 6 845 577.
Вторник, 7 июня, 20:40–10 163 254.
Среда, 8 июня, 17:04–12 253 134.
Четверг, 9 июня, 23:30–14 523 874.
Пятница, 10 июня, 00:40–15 250 000.
Появились целые подборки роликов, на которых разные люди читают вслух мое заявление. Участились звонки на горячие линии для жертв насилия, вокруг чтения вслух образовались группы добровольцев, к которым присоединился мэр Нью-Йорка Билл де Блазио — он читал мой текст вслух вместе со своей женой Чирлейн Маккрей. Член Конгресса Джеки Спейер организовала в Палате представителей часовое слушание моего заявления. По словам конгрессмена от Техаса Теда По, я «написала настольную книгу жертвы насилия» и теперь все узнают, «через что они проходят». Женская актерская группа создала клип «Она нечто». Моя речь прозвучала в подкасте «Мое любимое убийство»