Тогда, на подъездной дороге к нашему дому, сидя в машине, я меньше всего понимала, что то короткое да снова заставит кровоточить мои раны, снова выставит мое тело, но уже на всеобщее обозрение, снова раздвинет мои ноги, но уже на потребу публики. У меня не было ни малейшего представления ни о предварительном слушании, ни о реальном суде. Предполагала ли я в то утро, что нам с сестрой настоятельно порекомендуют прекратить всякое общение друг с другом, поскольку защита могла обвинить нас в сговоре. Произнесенное мною односложное слово да определило мое будущее на годы — то будущее, в котором судебный процесс будет длиться и в мои двадцать три года, и в мои двадцать четыре года, и в мои двадцать пять лет; дело закроют, лишь когда мне исполнится двадцать шесть.
Я прошла по коридору в свою комнату, сказав сестре, что скоро выйду. Я заперла дверь и снова встала под душ, чтобы смыть с себя больничный дух. В гостиной Тиффани включила телевизор и разложила диван. Как только я улеглась на него рядом с ней, она положила на меня руку, придавив ею, как пресс-папье, словно боялась, что меня сдует. По телевизору что-то бубнили занудным голосом, в окна светило солнце и рассеивалось по гостиной. Родители сновали взад-вперед, а мы то засыпали, то просыпались. Мы с сестрой вместе отправились на ту вечеринку, потом нас разлучили. И теперь мы снова вдвоем, но уже не те, что были раньше.
Тиффани и я проснулись в сумерках. Сказав родителям, что идем за мороженым, мы вышли из дома. По сию пору я сожалею об этом вранье: когда я собираюсь пойти купить мороженое, мама пристально глядит мне в глаза, и каждый раз мне приходится давать честное слово, что я «действительно иду за мороженым».
Первым делом мы заехали за Джулией, которая занималась в студенческой библиотеке. Они с Тиффани дружили с тех пор, как им в детстве на зубы поставили брекеты. Джулия всегда была жизнерадостной, но в тот вечер ее буквально трясло.
Я смотрела на сидящих в машине двух девочек, и меня угнетала мысль, что им приходится вместе со мной нести бремя моей тайны. Я понимала, насколько это было неправильно. Например, мне хотелось бы, чтобы наши родители знали о Тиффани, если она, скажем, попадет в больницу. Правда, положение, в котором оказалась я, выглядело довольно странным. Когда кто-нибудь интересовался, почему я сразу не рассказала отцу и матери, я в свою очередь спрашивала: «А почему мне ничего не рассказывали?» Так что пока я сама не узнала подробности, мне следовало хоть как-то сдерживать всю ситуацию.
На парковке было темно и тихо. Я много раз проезжала мимо этого места. Овраг, поросший приземистым кустарником, и маленькое здание, окруженное линией фонарей, в белом свете которых метались мотыльки. Дверь зажужжала, и мы вошли в тускло освещенный коридор, увешанный пробковыми панелями с прикрепленными к ним бюллетенями и информационными листовками. Поскольку детектив Ким отсутствовал, меня подвели к его помощнице — оливковый цвет кожи, длинные, почти до пояса, жидкие черные волосы, поношенная ветровка. Я прошла за ней в небольшой кабинет, где на столе лежали блокнот и черный диктофон. Тиффани с Джулией остались ждать в другой комнате дальше по коридору. Я думала, помощница детектива расскажет мне про того человека, отдаст телефон и пожелает всего наилучшего. Но она закрыла дверь и опустила жалюзи. Вновь пошли вопросы. Мне снова пришлось вспоминать каждую незначительную деталь прошлого вечера, причем меня попросили быть на этот раз предельно точной. Сделанная позже расшифровка записи нашей беседы займет семьдесят девять страниц. Задаваемые ею вопросы казались мне слишком занудными и совсем ненужными. Я не могла понять, для чего может понадобиться то, что я наговорила, и какую роль все это будет играть.
В дверь постучали. Вошел еще один помощник — высокий, усы густые, светло-коричневая форма, перетянутая черным ремнем с выбитым на нем черным рисунком. Выглядел суровым и уставшим. Поприветствовал меня и добавил, как он рад видеть, что со мной все в порядке. Причем второй помощник детектива произнес это так, будто узрел чудо: словно я уже умерла — и вдруг ожила. Он рассказал мне, что один из нашедших меня парней все время сбивался во время беседы с ним, плакал и никак не мог отдышаться. По словам сержанта, тот человек буквально задыхался. «Взрослый мужчина, а плакал, — подумала я, — да черт возьми, что там произошло?!»
Помощница детектива достала из большого конверта мой телефон. Синий чехол был заляпан, а края так пропитались грязью, точно телефон долго пролежал в земле, прежде чем его нашли. Была куча пропущенных звонков от Тиффани и Джулии и эсэмэсок на одну тему: «Где ты? Не пугай меня». Помощница детектива попросила переслать ей по электронной почте все фотографии, которые я сделала тем вечером. На одной я, намеренно скосив глаза, держала в руках красный стаканчик. И почему нельзя было нормально улыбнуться? Я отправила ей снимки и скриншоты, не подозревая, что все они будут использованы в качестве улик. Наконец она дала мне возможность тоже задать свои вопросы. Если верить расшифровке записи, я спросила:
— Как бы это поточнее сказать… говорят, со мной что-то случилось, но на самом деле я так и не поняла, что это означает. И я до сих пор… Я и сейчас по-настоящему не понимаю… Что со мной произошло?
— Я еще недостаточно владею материалом, — ответила помощница. — Знаю только, что вас нашли двое студентов Стэнфорда.
Больше она ничего не сказала.
— Почему же тот человек побежал? — спросила я.
— Что-то пошло не так, — «объяснила» она.
Я как бы попыталась пройти к скоплению полицейских машин, пролезть под желтой сигнальной лентой и подобраться поближе к месту преступления. Но каждый раз, когда я делала шаг в том направлении, помощница детектива преграждала мне путь. Я шагнула вправо — она тоже. Я вытягивала шею, стараясь увидеть, что они там прячут, — никакого результата. Территория оказалась закрытой. Мне будто было предписано оставаться за какой-то незримой чертой.
Но все-таки я что-то поняла. Почему-то изменилась атмосфера в том кабинете, где я находилась. Лица помощников детектива помрачнели. Они стали разговаривать со мной вполголоса, обращаясь с такой осторожностью, словно я зверек, которого боялись спугнуть. Они старались что-то прочитать на моем лице, я лишь тупо глядела в ответ. И всё говорили, что поражены тем, как хорошо я держусь.
— Должна сказать, вы очень спокойны, очень… — отметила помощница. — Вы всегда такая?
— В присутствии младшей сестры стараюсь сдерживать эмоции, — согласно кивнула я.
И все-таки мое хладнокровие приводило их в замешательство. Видимо, учитывая обстоятельства, я должна была вести себя как-то совсем иначе — и это меня нервировало.
— Я еще не рассказала родителям, — уточнила я.
— Это понятно, — ответила помощница. — Понимаешь, ты стараешься… Мне кажется, ты стараешься не волновать их… пока не сможешь лучше… ну вроде как пока сама не разберешься, что случилось… — она была очень добра, поддакивала мне, но увиливала от всех моих вопросов.
К концу разговора мне удалось прояснить два момента: во-первых, никто не собирался связываться с моими родителями до тех пор, пока я сама не разберусь в случившемся; во-вторых, никогда, ни при каких обстоятельствах я не хотела бы снова встречаться или иным способом контактировать с тем человеком, кем бы он ни был.
Меня проводили в комнату ожидания, где было полно запылившихся наград, а Тиффани увели на беседу, в результате которой помощница детектива напечатала следующее:
Один из гостей на вечеринке ни с кем не разговаривал. Коллин и Тиффани сочли его странным, так как он выглядел довольно агрессивным. По словам Тиффани, это был светловолосый парень, с голубыми глазами, чисто выбритый, ростом приблизительно от метра шестьдесят до метра восемьдесят. На нем были не шорты, а брюки, бейсболку он повернул козырьком назад. Тиффани не смогла вспомнить, была ли на нем рубашка или футболка. Она думает, что внешне он ничем не отличался от ее друзей из колледжа. Этот выглядевший агрессивно парень начал разливать пиво. Он подошел к Тиффани и поцеловал ее в щеку, потом полез целоваться в губы. От растерянности она рассмеялась. Коллин и Джулия, видевшие это, тоже стали смеяться. Парень отошел. Чуть позже он снова появился, когда Тиффани говорила наедине с Коллин. Он протиснулся между ней и Коллин и опять стал приставать к ней. Парень обхватил Тиффани за талию и поцеловал в губы. Она вывернулась из его рук, сказав, что ей пора уходить.
Когда мы вернулись, Тиффани пошла домой, а я осталась сидеть в машине. До меня вдруг дошло, что мой парень Лукас явно волнуется, поскольку я молчала весь день. Он жил в Филадельфии, и мы встречались с ним уже несколько месяцев. На звонок он ответил сразу после первого гудка.
— Я волновался за тебя вчера вечером, — сказал он. — Ты нормально добралась до дома?
Я совсем не помнила, что звонила ему. Быстро просмотрела историю звонков и нашла его имя. Оказывается, я набрала его номер около полуночи и, скорее всего, разбудила, ведь у него было три часа ночи.
— Ты нашла Тиффани? — спросил он. — Я волновался, что ты очнулась в кустах или где там…
В животе все замерло. Он знал? Но откуда?
— О чем ты? — ответила я.
К концу разговора Лукас объяснил, что я и двух слов связать не могла и несла какую-то бессмыслицу; причем я постоянно зависала, а он каждый раз кричал в трубку, что мне немедленно надо найти Тиффани, но я не отвечала.
— Я понимал, что ты одна и совершенно невменяема, — добавил он.
У меня все оборвалось внутри.
— Ты оставила мне голосовое сообщение. Ты была просто в хлам.
— Не удаляй его, — попросила я. — Пообещай, что не удалишь.
— У тебя все в порядке? Ты какая-то грустная.
Я кивнула, словно он мог видеть меня.
— Просто не выспалась.
Я зашла в дом, вытащила айфон из грязного чехла, но не стала его очищать. Свернула спортивный костюм и засунула в дальний угол шкафа. Поставила на полку оранжевую папку, положив в нее свой больничный браслет. У меня было странное желание сохранить все предметы, которые