– Ваши открытия оставляют больше вопросов, чем ответов, – заметил я.
– Совершенно верно. Они, несомненно, показывают, что дело гораздо сложнее, чем мне сначала представлялось. Я обдумал его и пришел к выводу, что должен подойти к нему с другой стороны. Но право же, Ватсон, я мешаю вам спать. С таким же успехом я могу рассказать обо всем завтра по пути в Олдершот.
– Спасибо за заботу, но вы уже зашли слишком далеко, чтобы остановиться на полуслове.
– Ясно, что, когда миссис Барклай ушла из дома в половине восьмого, она еще находилась в хороших отношениях со своим мужем. Как я упоминал, она никогда не была склонна к показной нежности, но кучер слышал, как она дружелюбно болтала с полковником. Также ясно, что по возвращении она немедленно ушла в комнату, где менее всего рассчитывала встретиться с мужем, распорядилась принести чаю, словно была чем-то сильно взволнована, и наконец, когда муж пришел к ней, обрушилась на него с гневными упреками. Между половиной восьмого и девятью вечера произошло некое событие, совершенно изменившее ее чувства к нему. Однако мисс Моррисон находилась вместе с ней в течение всего этого времени. Было понятно, что ей что-то известно, хотя она и отрицает это.
Сначала я предположил, что между этой молодой дамой и пожилым полковником существовала некая связь, в которой он признался своей жене. Это объясняет гнев миссис Барклай, а также нежелание девушки в чем-либо признаваться. В некотором смысле это согласуется и с большей частью подслушанного разговора. Но она упоминала о каком-то Давиде, и кроме того, полковник был известен своей привязанностью к жене, не говоря уже о трагическом вторжении другого мужчины, которое, разумеется, могло не иметь никакого отношения к предыдущим событиям. Нелегко было выбрать верное направление, но в целом я склонялся к тому, чтобы отвергнуть предположение о тайной связи между полковником и мисс Моррисон. Вместе с тем во мне крепло убеждение, что девушка знает причину внезапной неприязни миссис Барклай к своему мужу. Поэтому я выбрал самый очевидный путь и нанес визит мисс Моррисон с целью объяснить, что сокрытие фактов не приведет к добру, и если дело не прояснится, то ее подруга миссис Барклай может оказаться на скамье подсудимых по тяжкому обвинению.
Мисс Моррисон оказалась маленьким воздушным существом с робкими глазами и белокурыми волосами, но я обнаружил, что она вовсе не лишена проницательности и здравого смысла. Выслушав меня, она некоторое время сидела в раздумье, а потом повернулась ко мне с решительным видом и сделала следующее примечательное заявление, которое я приведу в сокращенном виде, чтобы не утомлять вас подробностями.
«Я обещала подруге, что ничего не скажу об этом, а обещания надо держать, – сказала она. – Но если я действительно могу помочь ей, когда против нее выдвинуто такое серьезное обвинение, а сама она, бедняжка, не может говорить из-за болезни, то, наверное, я могу считать себя свободной от обещания. Я расскажу вам, что произошло вечером в понедельник.
Мы возвращались с собрания благотворительного общества на Уотт-стрит примерно без четверти девять. По пути нам нужно было пройти по тихой улочке Хадсон-стрит. Там есть только один фонарь по левой стороне, и, когда мы подходили к нему, я увидела сильно сгорбленного мужчину с чем-то вроде коробки на ремне через плечо, идущего навстречу. Он казался калекой, потому что держал голову низко опущенной и почти не разгибал колени при ходьбе. Когда мы проходили мимо, он поднял голову, чтобы взглянуть на нас в круге света от фонаря. Тут он остановился и воскликнул жутким голосом: «Боже мой, это же Нэнси!» Миссис Барклай побелела как полотно и могла бы упасть, если бы этот страшный горбун не подхватил ее. Я уже собиралась позвать полицию, но она, к моему удивлению, вполне мирно обратилась к нему.
«Я уже тридцать лет считаю тебя мертвым, Генри», – сказала она дрожащим голосом.
«Я и был мертвым», – ответил он таким тоном, от которого мороз подирал по коже. У него было очень смуглое лицо, все сморщенное и перекошенное, как печеное яблоко, волосы и бакенбарды посеребрила седина, а сверкающие глаза снятся мне по ночам.
«Пройди немного вперед, дорогая, – попросила миссис Барклай. – Я хочу поговорить с этим человеком. Тебе нечего бояться».
Она пыталась напустить на себя уверенный вид, но по-прежнему была смертельно-бледной, а ее губы дрожали. Я выполнила ее просьбу, и они несколько минут разговаривали друг с другом. Потом она подошла ко мне с горящими глазами, и я увидела, как несчастный калека стоит возле фонаря и потрясает кулаками в воздухе, словно в приступе ярости. До самого дома она молчала, а потом взяла меня за руку и попросила никому не говорить об этой встрече.
«Это мой старый знакомый, которому не посчастливилось в жизни», – сказала она.
Когда я обещала, что буду молчать, она поцеловала меня, и с тех пор мы не виделись. Теперь я рассказала вам всю правду, а если я раньше скрыла ее от полиции, то лишь потому, что не знала, в какой опасности находится моя дорогая подруга. Теперь я вижу, что если все станет известно, это пойдет ей на пользу».
Вот что я услышал от нее, Ватсон. Нетрудно понять, что для меня это было подобно лучу света в непроглядной ночи. Все, что до тех пор распадалось на отдельные части, заняло надлежащие места, и я уже смутно представлял последовательность событий. Моим следующим шагом были поиски человека, который произвел такое сильное впечатление на миссис Барклай. Если он все еще находился в Олдершоте, это было нетрудным делом. Там живет не так уж много гражданских, а калека явно должен привлекать к себе внимание. Я потратил день на поиски и вечером – сегодня вечером, Ватсон, – наконец нашел его. Его зовут Генри Вуд, и он живет в съемной квартире на той самой улице, где дамы встретили его. Он там всего лишь пять дней. Прикинувшись сотрудником регистрационной службы, я поговорил с его квартирной хозяйкой и выяснил чрезвычайно интересные подробности. По профессии он фокусник – обходит по вечерам местные таверны и дает небольшие представления в каждом месте. Он носит с собой в коробке какого-то зверька, который до дрожи пугает квартирную хозяйку, потому что она никогда не видела подобных существ. По ее словам, он использует это животное в некоторых своих трюках. Вот что она рассказала мне и добавила, что удивляется, как такой калека вообще живет на свете. Иногда он говорит на непонятном языке, а прошлые две ночи она слышала, как он стонет и плачет в своей спальне. Он заплатил хозяйке как положено, но одна монета показалась ей фальшивой. Она показала мне монету, Ватсон. Это была индийская рупия.
Теперь, мой дорогой друг, вы точно знаете, как обстоят дела и почему вы мне нужны. Совершенно ясно, что после того, как женщины расстались с этим человеком, он последовал за ними на расстоянии, видел ссору между мужем и женой через окно, потом ворвался в комнату, а существо, которое он нес в коробке, каким-то образом оказалось на свободе. Все это вполне очевидно, но он единственный человек на свете, который может рассказать нам, что именно произошло в этой комнате.
– Вы намерены допросить его?
– Вот именно, в присутствии свидетеля.
– И я тот самый свидетель?
– С вашего любезного разрешения. Если он все расскажет нам, очень хорошо. Если он откажется, нам не останется ничего иного, кроме обращения за ордером на его арест.
– Откуда вы знаете, что он будет там, когда мы вернемся?
– Можете быть уверены, что я предпринял меры предосторожности. Один из моих мальчишек с Бейкер-стрит несет стражу возле его дома и готов пристать к нему как репей, куда бы он ни пошел. Завтра мы найдем его на Хадсон-стрит, а между тем я сам совершу преступление, Ватсон, если буду и дальше мешать вам спать.
В полдень мы оказались на сцене трагедии и сразу же отправились на Хадсон-стрит. Несмотря на способность Шерлока Холмса скрывать свои чувства, я без труда замечал, что он находится в состоянии тщательно подавляемого возбуждения, да и сам я испытывал приятное чувство наполовину спортивного, наполовину интеллектуального азарта, неизменно приходящее ко мне, когда я участвую в расследованиях моего друга.
– Это здесь, – сказал он, когда мы свернули на короткую улицу с двумя рядами простых двухэтажных кирпичных домов. – Ага, вот и Симпсон с докладом.
– Все в порядке, мистер Холмс, он у себя! – крикнул маленький уличный мальчишка, подбежавший к нам.
– Прекрасно, Симпсон, – сказал Холмс, потрепав его по волосам. – Пошли, Ватсон, вот этот дом.
Он передал свою визитную карточку с сообщением, что пришел по важному делу, и минуту спустя мы оказались лицом к лицу с человеком, ради которого приехали сюда. Несмотря на теплую погоду, он сидел у камина, и в маленькой комнате было жарко как в печке. Его скорченная, неуклюжая поза на стуле создавала неописуемое впечатление уродства, но хотя лицо, которое он повернул к нам, было изможденным и загорелым почти до черноты, когда-то оно, должно быть, отличалось замечательной красотой. Он подозрительно посмотрел на нас желтоватыми, словно от разлития желчи, глазами и махнул рукой в сторону двух стульев, не вставая и не говоря ни слова.
– Насколько я понимаю, вы мистер Генри Вуд, недавно приехавший из Индии, – приветливо сказал Холмс. – Я пришел обсудить дело о смерти полковника Барклая.
– Откуда мне знать об этом?
– Это я и хотел выяснить. Наверное, вам известно, что если дело не прояснится, то миссис Барклай, ваша старая знакомая, скорее всего, будет привлечена к суду за убийство.
Горбун резко дернулся, как от пощечины.
– Не знаю, кто вы такой и как вам удалось узнать то, что вы знаете, но вы клянетесь, что это правда? – крикнул он.
– Полицейские ждут лишь, чтобы она пришла в себя, чтобы арестовать ее.
– Боже мой! Вы сами из полиции?
– Нет.
– Тогда какое вам до этого дело?
– Каждый человек должен прилагать силы, чтобы свершилось правосудие.
– Даю вам слово, что она невиновна.