«Полагаю, с этим все в порядке», – ответил я.
«Имеете дурные привычки? Вы, случайно, не склонны к выпивке?»
«Право же, сэр!» – воскликнул я.
«Ладно-ладно, но я был обязан спросить. Однако если вы обладаете такими достоинствами, то почему не занимаетесь медицинской практикой?»
Я лишь пожал плечами.
«Да будет вам! – произнес он в своей панибратской манере. – Это старая история. В голове у вас больше, чем в кармане, а? Что вы скажете, если я предложу вам открыть практику на Брук-стрит?»
Я ошеломленно уставился на него.
«О, это ради моей пользы, а не вашей! – воскликнул он. – Я буду совершенно откровенен с вами, и если вас устроит мое предложение, мне оно тем более подойдет. Видите ли, у меня есть несколько тысяч фунтов, и я собираюсь вложить их в вас».
«Но почему?» – с трудом вымолвил я.
«Это такое же вложение капитала, как и любое другое, причем безопаснее большинства остальных».
«Что же я должен делать?»
«Сейчас расскажу. Я сниму дом, обставлю его, буду платить жалованье слугам и возьму на себя все заботы об управлении. Вам останется лишь просиживать штаны в комнате для приема пациентов. На первых порах я буду давать вам деньги на мелкие расходы и прочие вещи, а потом вы станете отдавать мне две трети своего заработка и оставлять себе остальное».
Этот Блессингтон сделал мне очень странное предложение, мистер Холмс. Не буду утомлять вас подробностями наших переговоров. На следующее Благовещенье я переехал в новый дом и открыл врачебную практику на тех условиях, которые он предложил. Он поселился там же и стал моим постоянным пациентом. Судя по всему, у него было слабое сердце и он нуждался в постоянном медицинском наблюдении. Он превратил две лучшие комнаты на втором этаже в свою спальню и гостиную. Привычки у него были своеобразные: он сторонился общества и редко выходил на улицу. Его жизнь не отличалась пунктуальностью, но в одном он был чрезвычайно пунктуален. Каждый вечер в одно и то же время он заходил в мой кабинет, просматривал выписанные счета, оставлял пять шиллингов и три пенса на каждую гинею, которую я заработал, и прятал остальное в ящике, стоявшем в его комнате.
Я уверен, что он ни разу не пожалел о своем предложении. С самого начала моя врачебная практика была успешной. Несколько довольных клиентов и репутация, которую я заработал в больнице, позволили мне быстро выдвинуться в первые ряды. За несколько лет я сделал его богатым человеком.
Вот и все, мистер Холмс, что я могу рассказать о своем прошлом и об отношениях с мистером Блессингтоном. Теперь остается лишь описать происшествие, которое заставило меня прийти к вам сегодня вечером.
Несколько недель назад мистер Блессингтон спустился ко мне в крайне возбужденном состоянии. Он заговорил о какой-то краже со взломом, совершенной в Вест-Энде. Насколько я помню, это событие почему-то сильно взволновало его, и он объявил, что до конца дня нам нужно поставить более прочные засовы на окна и двери. Целую неделю он не находил себе места от беспокойства, постоянно выглядывал из окон и перестал выходить на короткую прогулку, как у него было принято перед обедом. Судя по его поведению, он страшно боялся кого-то или чего-то, но когда я спросил его об этом, он так разозлился, что я был вынужден сменить тему. Со временем его страхи улеглись, и он вернулся к прежним привычкам, но тут новое происшествие повергло его в шок, и он до сих пор пребывает в прискорбном состоянии.
Два дня назад я получил письмо, которое сейчас прочитаю вам. На конверте не было ни адреса, ни даты.
«Русский дворянин, который теперь живет в Англии, будет рад обратиться к доктору Перси Тревельяну за профессиональной помощью. Он уже несколько лет подвержен каталептическим припадкам, а доктор Тревельян, как известно, является специалистом в этой области. Он предполагает зайти завтра в четверть седьмого вечера, если доктор сочтет для себя удобным находиться дома в это время».
Письмо глубоко заинтересовало меня, поскольку главная трудность изучения каталепсии заключается в редкости этого недуга. Как вы понимаете, в назначенное время я был у себя в кабинете. Дверь отворилась, и слуга ввел пациента. Это был пожилой человек, худой и серьезный, с неприметной внешностью – во всяком случае, я не так представлял себе русского дворянина. Меня гораздо больше поразил вид его спутника. Это был высокий юноша удивительной красоты, с мрачным смуглым лицом и сложением настоящего Геркулеса[54]. Когда они вошли, он поддерживал пациента за локоть и помог ему опуститься на стул с нежной заботливостью, какую трудно было ожидать от человека с его внешностью.
«Простите, что я тоже вошел, доктор, – обратился он ко мне с легким пришепетыванием. – Это мой отец, и его здоровье для меня важнее всего на свете».
Я был тронут таким сыновним беспокойством.
«Наверное, вы хотите остаться здесь во время консультации?» – спросил я.
«Ни за что на свете! – воскликнул он и всплеснул руками, словно мои слова испугали его. – Для меня это мучительнее, чем я могу выразить. Если бы я увидел отца во время одного из этих ужасных припадков, то, наверное, не пережил бы этого. У меня самого исключительно чувствительная нервная система. С вашего разрешения я подожду в приемной, пока вы будете заниматься моим отцом».
Разумеется, я согласился, и молодой человек вышел из комнаты. Мы с пациентом погрузились в обсуждение его болезни, и я вел подробные записи. Он не блистал умом, и его ответы часто были маловразумительными; я приписывал это несовершенному знанию английского языка. Пока я писал, он вдруг перестал отвечать на мои вопросы, а когда я повернулся к нему, то с изумлением увидел, что он застыл на стуле с неподвижным лицом, прямой как стрела, и смотрит на меня отсутствующим взглядом. С ним снова случился приступ загадочной болезни.
Моими первыми чувствами были ужас и жалость, но потом, боюсь, я испытал профессиональное удовлетворение. Я сделал заметки о частоте пульса и температуре пациента, оценил жесткость его мышц и проверил рефлексы. По всем этим параметрам его состояние соответствовало моим предыдущим наблюдениям. В таких случаях хороший результат давали ингаляции амилнитрита, и сейчас мне представилась отличная возможность еще раз испытать действие этого средства. Бутылочка находилась внизу, в моей лаборатории, поэтому я спустился туда, оставив пациента сидеть на стуле. Понадобилось некоторое время, чтобы найти ее – скажем, пять минут, – а потом я вернулся. Представьте себе мое удивление, когда я обнаружил, что комната пуста, а пациент исчез!
Естественно, я сразу же побежал в приемную. Сын тоже пропал. Дверь прихожей была закрыта, но не заперта. Мой слуга, который впускает пациентов, еще очень молод и нерасторопен. Он ждет внизу, а потом поднимается в приемную и провожает пациента к выходу, когда я даю звонок из кабинета. На этот раз он ничего не заметил, и случившееся оставалось для меня полной загадкой. Вскоре мистер Блессингтон вернулся с прогулки, но я ему ничего не сказал, потому что, по правде говоря, в последнее время стараюсь как можно меньше общаться с ним.
Я и не думал, что когда-либо снова увижу русского дворянина и его сына, поэтому вы можете представить мое изумление, когда сегодня вечером они как ни в чем не бывало вошли в кабинет.
«Нижайше прошу прощения за мой вчерашний неожиданный уход, доктор», – сказал мой пациент.
«Признаюсь, я был весьма удивлен», – сказал я.
«Дело в том, что после того, как я прихожу в себя после таких приступов, мой разум сильно затуманен и я не помню предыдущих событий, – объяснил он. – Как мне показалось, я очнулся в незнакомой комнате и вышел на улицу сам не свой, пока вас не было».
«А я увидел, как отец выходит в приемную, и разумеется, подумал, что прием закончился, – сказал его сын. – Лишь когда мы добрались до дома, я разобрался, что к чему».
«Ну что ж, – со смехом сказал я. – Ничего плохого не случилось, хотя вы порядком озадачили меня. Поэтому, сэр, если вы соблаговолите пройти в мой кабинет, я буду рад продолжить нашу консультацию, которая прервалась таким внезапным образом».
Около часа мы с пожилым джентльменом обсуждали симптомы его болезни. Потом я прописал ему необходимые лекарства и проследил, как он уходит вместе со своим сыном.
Я уже говорил, что мистер Блессингтон обычно выбирает это время для предобеденной прогулки. Вскоре он вернулся домой и прошел наверх. Минуту спустя я услышал топот ног на лестнице, и он ворвался в мой кабинет с таким видом, словно потерял голову от паники.
«Кто был в моей комнате?» – крикнул он.
«Там никого не было», – ответил я.
«Это ложь! – завопил он. – Поднимитесь сами и посмотрите!»
Я закрыл глаза на его грубость, поскольку он был явно не в себе от страха. Когда мы поднялись наверх, он указал на несколько следов на светлом ковре.
«Думаете, это мои следы?» – закричал он.
Следы действительно были свежие и гораздо большего размера, чем мог бы оставить мистер Блессингтон. Как вы помните, сегодня во второй половине дня шел сильный дождь, и русский дворянин с сыном были единственными людьми, заходившими в дом. Должно быть, юноша, ждавший в приемной, по какой-то неведомой причине поднялся в комнату моего постоянного пациента, пока я был занят с его отцом. Из комнаты ничего не пропало, но следы несомненно говорили о том, что вторжение произошло на самом деле.
Казалось, это обстоятельство чрезмерно взволновало мистера Блессингтона, хотя я понимаю, что оно любого могло вывести из равновесия. Он буквально рыдал, сидя в кресле, и я с трудом заставил его говорить связно. Это он предложил мне обратиться к вам, и его предложение показалось мне вполне разумным. Безусловно, этокрайне необычное происшествие, хотя он явно переоценивает его значение. Если бы вы сейчас поехали со мной, то по крайней мере могли бы утешить его; впрочем, мне с трудом верится, что вы сможете объяснить этот странный инцидент.