Шерлок Холмс с большим вниманием выслушал этот долгий монолог, и я почувствовал, что в нем проснулся интерес к делу. Его лицо, как обычно, сохраняло бесстрастное выражение, но веки тяжело опустились на глаза, а струйки густого дыма, понимавшиеся из трубки, подчеркивали каждый любопытный эпизод в истории доктора. Когда наш посетитель закончил свой рассказ, Холмс молча встал, вручил мне шляпу, взял собственную шляпу со стола и направился к выходу вслед за доктором Тревельяном. Через пятнадцать минут мы высадились из экипажа у дверей резиденции доктора на Брук-стрит – одного из тех унылых и невыразительных домов, где обычно живут врачи, имеющие практику в Вест-Энде. Мальчик-слуга впустил нас, и мы стали подниматься по широкой лестнице, покрытой ковровой дорожкой. Внезапно произошло событие, заставившее нас остановиться. Свет наверху погас, и из темноты донесся пронзительный дрожащий голос:
– У меня пистолет! Клянусь, я выстрелю, если вы подойдете ближе!
– Это возмутительно, мистер Блессингтон! – воскликнул доктор Тревельян.
– Ох, это вы, доктор! – в голосе послышалось заметное облегчение. – Эти джентльмены – те самые, за кого они себя выдают?
Мы поняли, что нас внимательно осматривают из темноты.
– Да-да, все верно, – наконец произнес голос. – Вы можете подняться, и я прошу прощения, если мои меры предосторожности доставили вам неудобство.
При этих словах он снова зажег газовую лампу, и мы увидели перед собой человека с необычной внешностью, которая, как и его голос, свидетельствовала о расстроенных нервах. Он был очень толстым, но раньше, судя по всему, весил еще больше, так что кожа на его лице свисала дряблыми складками, как у бладхаунда[55]. Она имела болезненный оттенок, а его редкие рыжеватые волосы как будто были готовы встать дыбом от избытка чувств. В руке он сжимал пистолет, но сунул оружие в карман при нашем приближении.
– Добрый вечер, мистер Холмс, – произнес он. – Премного благодарен за участие. Еще никто не нуждался в вашем совете больше, чем я. Полагаю, доктор Тревельян рассказал вам о возмутительном вторжении в мою комнату?
– Совершенно верно, – сказал Холмс. – Кто эти люди, мистер Блессингтон, и почему они досаждают вам?
– Ну, видите ли, это трудно сказать, – нервно ответил постоянный пациент. – Едва ли можно ожидать от меня большего, мистер Холмс.
– Вы хотите сказать, что не знаете?
– Проходите, пожалуйста, – сказал Блессингтон, не ответив на вопрос. – Сюда, будьте добры.
Он провел нас в большую и уютно обставленную спальню.
– Видите ли, мистер Холмс, я никогда не был очень богатым человеком, – сказал он, указывая на большой черный ящик, стоявший за изголовьем кровати. – Доктор Тревельян может подтвердить, что я сделал лишь одно капиталовложение в своей жизни. Я никогда не доверял банкирам, мистер Холмс. Между нами, все свое небольшое состояние я храню в этом ящике, поэтому вы можете понять, какие чувства я испытываю, когда неизвестные люди вламываются ко мне в комнату.
Холмс вопросительно посмотрел на Блессингтона и покачал головой.
– Я не смогу дать вам совет, если вы попытаетесь обмануть меня, – сказал он.
– Но я уже все вам рассказал!
Холмс раздраженно махнул рукой и повернулся к нам.
– Спокойной ночи, доктор Тревельян, – сказал он.
– А как же совет для меня? – ломающимся голосом воскликнул Блессингтон.
– Я советую вам говорить правду, сэр.
Минуту спустя мы были на улице и шли домой. Мы пересекли Оксфорд-стрит и наполовину спустились по Харли-стрит, прежде чем Холмс наконец заговорил со мной.
– Прошу прощения за то, что взял вас с собой в эту глупую поездку, Ватсон, – сказал он. – Но дело все же интересное, если покопаться в нем.
– Мне оно кажется невразумительным, – признался я.
– Вполне очевидно, что два человека – а может быть, и больше – по какой-то причине решили добраться до этого Блессингтона. Я не сомневаюсь, что во время обоих визитов молодой человек проникал в комнату Блессингтона, пока его сообщник ловко отвлекал доктора.
– А каталепсия?
– Хитроумная имитация, Ватсон, хотя я не осмелился даже намекнуть на это нашему специалисту. Это довольно легкий трюк; я сам его проделывал.
– А что было потом?
– По чистой случайности Блессингтона оба раза не было дома. Судя по всему, они выбрали такое необычное время для визита, чтобы гарантировать, что в приемной не будет других пациентов. Так случилось, что это время совпало с ежедневной прогулкой Блессингтона. Для меня это свидетельствует о том, что они не очень хорошо знакомы с его привычками. Разумеется, если бы они занимались обычным воровством, то должны были хотя бы попытаться обыскать комнату. Кроме того, когда человек боится за собственную шкуру, я могу прочитать это в его глазах. Невозможно поверить, что Блессингтон завел двух таких мстительных врагов, не подозревая об этом. Я уверен, что он знает этих людей, но по собственным причинам предпочитает молчать. Возможно, завтра он будет в более общительном расположении духа.
– Есть другая возможность, – предположил я. – Она выглядит неправдоподобно, но все же ее нельзя исключить. Может быть, история о русском, страдающем каталепсией, и его сыне – выдумка доктора Тревельяна, который зачем-то побывал в комнате Блессингтона?
При свете газового фонаря я заметил, что моя блестящая догадка вызвала у Холмса снисходительную улыбку.
– Дорогой друг, – сказал он. – Это было одно из первых решений, которое пришло мне в голову, но вскоре я смог подтвердить историю доктора. Молодой человек оставил следы не только на ковре, но и на ковровой дорожке, поэтому я счел излишним попросить об осмотре тех следов, которые он оставил в комнате. Если я скажу вам, что носки его ботинок были не заостренными, как у Блессингтона, а размер ноги на дюйм с третью больше, чем у доктора, вам придется признать, что его существование не подлежит сомнению. Теперь можно ложиться спать; я буду удивлен, если завтра утром мы не получим новых известий с Брук-стрит.
Вскоре пророчество Шерлока Холмса исполнилось самым драматическим образом. В половине восьмого на следующее утро, едва забрезжил пасмурный день, Холмс уже стоял в халате у моей постели.
– На улице нас ждет брогам, Ватсон, – сообщил он.
– Что случилось?
– Дело Брук-стрит.
– Какие-то новости?
– Не вполне ясные, но, кажется, трагические, – ответил Холмс и поднял штору. – Смотрите, вот листок из записной книжки со словами «Ради бога, приезжайте немедленно! П. Т.», нацарапанными карандашом. Наш доктор был явно не в себе, когда писал это. Пойдемте, дорогой Ватсон, это срочный вызов.
Через пятнадцать минут мы снова подъехали к дому врача. Он выбежал нам навстречу с лицом, искаженным от ужаса.
– Какая беда! – воскликнул он, сжимая пальцами виски.
– Что стряслось?
– Блессингтон покончил с собой.
Холмс присвистнул.
– Да, он повесился сегодня ночью.
Мы вошли в дом, и доктор проводил нас в свою приемную.
– Я почти не соображаю, что делаю, – простонал он. – Полиция уже наверху. Я потрясен до глубины души!
– Когда вы узнали об этом?
– Рано утром ему каждый день приносили чашку чая. Около семи часов, когда вошла горничная, несчастный уже болтался в петле посреди комнаты. Он привязал веревку к крюку, на котором раньше висела тяжелая лампа, и спрыгнул с того самого ящика, который показывал нам вчера.
Холмс на мгновение задумался.
– С вашего разрешения я хотел бы подняться наверх и посмотреть, – сказал он.
Мы оба поднялись по лестнице в сопровождении доктора. Когда мы вошли в спальню, нас встретило жуткое зрелище. Я уже говорил о впечатлении дряблости, которое производил Блессингтон. Теперь, когда он болтался на веревке, привязанной к крюку, оно настолько усилилось, что он почти утратил человеческий облик. Шея вытянулась, как у ощипанной курицы, и по контрасту с ней остальное тело казалось еще более тучным и неестественным. Он был одет лишь в длинную ночную рубашку, из-под которой торчали распухшие лодыжки и нескладные ступни. Рядом с ним стоял щеголеватый полицейский инспектор, который делал заметки в записной книжке.
– А, мистер Холмс, – добродушно сказал он, когда мой друг вошел в комнату. – Рад вас видеть.
– Доброе утро, Лэннер, – ответил Холмс. – Надеюсь, вы извините меня за вторжение. Вы слышали о событиях, которые привели к такой развязке?
– Да, кое-что слышал.
– У вас уже сложилось определенное мнение?
– Насколько я могу понять, Блессингтон обезумел от страха. Как видите, он спал в своей постели. Вот его отпечаток, достаточно глубокий. Известно, что самоубийства чаще всего случаются около пяти часов утра; полагаю, тогда он и повесился. По-видимому, решение было заранее обдуманным.
– Судя по трупному окоченению, я бы сказал, что он умер примерно три часа назад, – заметил я.
– Вы нашли что-нибудь необычное в его комнате? – спросил Холмс.
– Нашел отвертку и несколько винтов на подставке возле умывальника. Ночью он много курил: вот четыре сигарных окурка, которые я достал из камина.
– Гм! – произнес Холмс. – Вы нашли его мундштук?
– Нет, мундштука я не видел.
– А портсигар?
– Да, он лежал в кармане его пиджака.
Холмс раскрыл портсигар и понюхал единственную оставшуюся там сигару.
– Это гаванская сигара, а ваши окурки остались от особых сигар, которые импортируются голландцами из их колоний в Ист-Индии. Как известно, их обычно заворачивают в солому и они тоньше любых других сигар.
Он взял окурки и стал изучать их с помощью карманной лупы.
– Две из них были выкурены с мундштуком, а другие без мундштука, – заключил он. – Две сигары обрезаны не очень острым ножом, а кончики двух других откушены владельцем превосходных зубов. Это не самоубийство, мистер Лэннер. Это хладнокровное и тщательно спланированное убийство.
– Не может быть! – воскликнул инспектор.