– Ну, согласно производителю, гарантия качества не стопроцентная, – произнес Рэндом.
– Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?
Рэндом усмехнулся.
– День совершеннолетия, когда впервые проходишь Образ, врезается в память навсегда, – проговорил он. – Я все помню так отчетливо, словно это было в прошлом году. Когда у меня все получилось и я весь горел от восторга, в ожидании славы, Дворкин вручил мне мою первую колоду и объяснил, как пользоваться Козырями. Я хорошо помню, что спросил его, везде ли они работают. И помню ответ. «Нет, – сказал он. – Но должны работать в любом месте, куда ты сможешь попасть», – добавил он. Ты знаешь, он меня никогда особо не жаловал.
– А ты спросил у него, что он под этим подразумевал?
– Спросил. А Дворкин ответил: «Сомневаюсь, чтобы ты когда-либо достиг такого состояния, чтобы карты отказались служить тебе. Давай, беги». Что я и сделал. Мне не терпелось как можно скорее побаловаться со своими личными Козырями.
– «Достиг состояния» – так и сказал? Не «добраться до места»?
– Да. У меня на такие вещи память отменная.
– Забавно… хотя не вижу, чем бы это могло нам помочь. Какая-то метафизика.
– Держу пари, Бранд знает.
– Очень может быть, но нам это тоже ничего не дает.
– Надо что-то делать, а не обсуждать метафизику, – вступил в разговор Ганелон. – Раз вы не можете ни управлять Тенью, ни работать с Козырями, значит, первым делом надо определить, где мы находимся. А потом искать помощи.
Я кивнул.
– Раз мы не в Амбере, логично предположить, что мы в Тени – в весьма специфической Тени, и очень близко от Амбера, ведь изменения были не внезапными. Поскольку переместились мы безо всякого активного участия с нашей стороны, за этим маневром кроется чье-то воздействие и некое намерение. Если на нас собираются напасть – сейчас для этого время не хуже другого. Если же хотят чего-то еще, придется сперва показать нам это, потому как мы не в той позиции, чтобы делать хорошие предположения.
– Так ты предлагаешь ничего не делать?
– Я предлагаю подождать. Не вижу смысла бродить наугад. Только еще сильнее заблудимся.
– Послушай… – проговорил Ганелон. – А помнишь, ты как-то говорил, что соседствующие Тени вроде бы способны проникать одна в другую?
– Говорил, наверное. И что?
– Тогда, если мы действительно недалеко от Амбера, нам надо ехать на восток, чтобы добраться до той параллели, на которой находится город.
– Это не так-то просто. Но, допустим, у нас получится. Что тогда?
– Может быть, в точке максимального приближения Козыри снова заработают?
Рэндом посмотрел на Ганелона и перевел взгляд на меня.
– Попробовать не вредно, – произнес он. – Что нам терять?
– Те немногие ориентиры, что у нас остались, – сказал я. – Вообще мысль неплохая. Если здесь ничего не случится – попробуем. Вот только, если вспомнить, как мы вообще сюда добирались – впечатление такое, словно дорога позади нас сокращалась строго пропорционально тому расстоянию, которое мы преодолели. Мы не просто перемещались в пространстве. При таких обстоятельствах мне не хочется куда-то двигаться, пока я не буду уверен, что другого варианта нет. Так что если кто-то желает нашего присутствия в некоем уникальном месте, пусть выразит свое приглашение в более разборчивой форме. Мы ждем.
Они оба кивнули. Рэндом начал спешиваться, затем замер, одна нога в стремени, вторая – на земле.
– Столько лет… – проговорил он, а затем: – Ведь никогда по-настоящему не верил…
– Что это? – прошептал я.
– Наш вариант, – ответил Рэндом и взлетел в седло.
Он пустил коня шагом. Я последовал за ним и через несколько мгновений увидел – такой же белый, как тогда, в роще, полускрытый в густом кустарнике, стоял Единорог.
Услышав поступь коней, Единорог обернулся и поскакал прочь, но вскоре снова остановился за стволами деревьев.
– Вижу! – прошептал Ганелон. – Подумать только… Чтобы такой зверь на самом деле существовал! Это же ваш семейный герб, верно?
– Да.
– Ну тогда это, наверное, добрый знак.
Я промолчал. Мы медленно ехали вперед, стараясь не терять Единорога из виду. Я не сомневался: он хочет, чтобы мы следовали за ним.
Он не показывался целиком – все откуда-то выглядывал, перебегал от укрытия к укрытию, мчался вперед легко и быстро, избегал открытых участков, предпочитая заросли и тень. А мы ехали и ехали за ним, забираясь все глубже в лес, который с каждым шагом все меньше напоминал то, что росло на склонах Колвира. Уж если это и было на что похоже, так скорее на Арденский лес, земля здесь была практически ровная, а деревья становились все более и более массивными.
Прошел час, по-моему, и другой последовал за ним, прежде чем мы приблизились к неширокому прозрачному ручейку. Единорог обернулся и направился против течения.
Мы последовали за ним вдоль берега, и Рэндом отметил:
– А ведь как будто что-то знакомое…
– Да, – подтвердил я. – Именно «как будто». Почему, никак не пойму.
Дорога пошла на подъем, который становился все круче. Лошадям стало трудно поспевать, но Единорог сбавил прыть, приспособившись к ним. Земля стала каменистой, деревья уменьшились. Ручей плескался, непрерывно петляя. Я уже устал считать его коленца, но вот мы наконец достигли вершины холма, по которому поднимались.
Дальше вновь шло ровное место до самого леса, откуда вытекал ручей. Краешком глаза я заметил в просвете меж деревьев – впереди и справа, за обрывом, – ослепительно голубую морскую гладь, где-то далеко внизу.
– Высоко же мы забрались, – заметил Ганелон. – Вроде бы все по низинам ехали, а тут…
– Роща Единорога! – прервал его Рэндом. – Вот на что это похоже! Смотрите!
И он не ошибся. Впереди лежала ровная площадка, усеянная валунами. Посреди них из земли бил ключ, он и давал начало ручью, по берегу которого мы ехали. Это место было просторнее и c более пышной растительностью, да и мой внутренний компас полагал, что расположение не совсем то, однако сходство было более чем случайным. Единорог взбежал на валун у ручья, посмотрел на нас и отвернулся. Может быть, он смотрел в сторону океана?
И стоило нам тронуться вперед, как роща, и Единорог, и деревья вокруг, и ручеек позади – все приобрело какую-то необычную резкость очертаний, стало испускать свой собственный свет, мощный и в то же время чуть мерцающий, на самой грани восприятия. Мне это ощущение напомнило зарождающийся эмоциональный фон адовой скачки.
И раз, и два, и три, с каждым шагом моей лошади что-то исчезало из окружающего мира. Внезапная перестройка связей между объектами искажала мое ощущение глубины, нарушала перспективу, перераспределила все, что попадало в поле моего зрения, так что все словно развернулось ко мне сразу всей внешней поверхностью, при этом не занимая больше места; все стало угловатым, а линейные размеры попросту смехотворными. Конь Рэндома встал на дыбы и громко заржал, массивный, апокалиптический – я сразу вспомнил «Гернику»[31]. Увы, странные изменения коснулись и нас самих: и Рэндом, пытавшийся обуздать обезумевшего коня, и Ганелон, не давший своему Дракону вздыбиться, как и все вокруг, преобразились в этом кубистском сне пространства.
Но Звезда прошла со мной немало адовых скачек, да и Дракон не раз бывал в передрягах. Мы прильнули к скакунам и почувствовали перемещения, которые не могли точно определить, и Рэндом сумел наконец совладать со своим конем, хотя перспектива и продолжала меняться, пока мы продвигались вперед.
Затем сместились константы света. Небо почернело, не как ночью, а как плоская, не отражающая света поверхность. И такими же стали некоторые промежутки между объектами. Единственный свет, что остался в мире, исходил теперь от предметов, но и те постепенно меркли. А потом белое свечение различной интенсивности пробилось из различных планов бытия, и самым ярким из всех, громадный и ужасный, внезапно вздыбился единорог, взбивая передними копытами воздух, заполняя девяносто процентов всего сущего безмерно медленным движением, которое, боялся я, уничтожит нас, сделай мы еще хоть шаг.
А потом остался только свет.
А потом абсолютный покой.
А потом свет исчез и не осталось совсем ничего – даже черноты. Разрыв самого существования, который длился то ли миг, то ли целую вечность…
А потом вернулась чернота, и свет тоже. Только они поменялись местами. Теперь свет заполнил внутренние объемы, очерчивая провалы, которые должны были быть объектами. Первое, что я услыхал – звук бегущей воды, и понял, что мы все еще у родника. Первое, что ощутил – как дрожит моя чалая. А потом до меня донесся запах моря.
А потом у меня перед глазами возник Образ, вернее, его искаженный негатив.
Я наклонился вперед – и края предметов осветились ярче. Откинулся назад – и свет исчез. Снова вперед, сильнее, чем в первый раз…
Свет распространялся, внедряя в картину мира оттенки серого цвета. Осторожно, почти нежно я сжал коленями бока Звезды, понуждая лошадь шагнуть вперед.
С каждым шагом мир вокруг обретал привычные поверхности, очертания, цвета…
Я слышал – мои товарищи тронулись в путь позади меня. Внизу виднелся Образ, который не утратил ни капли присущей ему таинственности, но обрел содержание, которое постепенно занимало свое место в водовороте изменяющегося вокруг нас мироздания.
Вниз по склону, вернулось ощущение глубины. Море, отчетливо видимое справа, претерпело, возможно, сугубо оптическое отделение от неба, с которым мгновение назад составляло своеобразный единый Urmeer[32] вод вверху и вод внизу. Неотличимое от отражения и незаметное, пока это не произошло. Мы спускались по крутому каменистому скату, что начинался на краю рощи, в которую привел нас единорог. Метрах в ста ниже располагалась идеально ровная площадка – громадный скальный монолит грубо-овальной формы, метров под двести по большой оси. Склон, по которому мы спускались, склонялся влево и вновь поднимался, образуя широкую дугу, скобку, полупригоршней обрамляя гладкую площадку. Справа же от дуги не было ничего – там начинался обрыв к самой кромке странного моря.