– Да, мы можем находить такие места, – проговорил я.
– Так почему не сделать так, чтобы положить конец раздорам?
– Потому что можно найти место, которое будет казаться таким же, но и все. Все мы – часть Амбера, равно как и он – часть нас. Любая тень Амбера должна быть населена тенями нас самих, чтобы быть годной хоть на что-нибудь. Можно даже исключить собственную тень, если хочешь переехать в готовое к твоему существованию королевство. Однако обитатели Тени не будут точно такими же, как здешний народ. Тень никогда не бывает точным подобием того, что ее отбрасывает. Мелкие различия накапливаются, и они на самом деле даже хуже, чем большие. Все равно как оказаться среди чужого народа. Представь – ничего лучше мне в голову не приходит, – что ты встречаешь человека, который сильно напоминает тебе другого, которого ты хорошо знаешь. Ты ожидаешь, что он будет поступать так, как твой знакомый; что еще хуже, ты сама стремишься относиться к нему, как относилась бы к тому, другому. Ты сталкиваешься с маской, которой не соответствуют его ответы. Неприятное ощущение. Никогда не любил пересекаться с людьми, которые кого-то мне напоминают. Личность – единственный фактор, который нам не подвластен при манипуляциях с Тенью. Собственно, так мы и можем различить, где мы сами, а где наши тени. Именно поэтому Флора там, в Тени Земля, так долго сомневалась насчет меня: моя новая личность заметно отличалась от прежней.
– Я начинаю понимать, – сказала Виала. – Это не просто Амбер для вас. Это место плюс все остальное.
– Место плюс все остальное – это и есть Амбер, – подтвердил я.
– Ты говоришь, что ненависть твоя умерла вместе со смертью Эрика, а желание заполучить трон умерилось в свете новостей, которые ты узнал.
– Именно так.
– Тогда я, кажется, понимаю, что движет тобой.
– Мною движет желание стабильности, – сказал я, – и еще некоторое любопытство… и желание отомстить нашим врагам…
– Долг, – сказала она. – Ну конечно.
Я фыркнул.
– Было бы удобно надеть такую личину. Но на самом деле лицемерие – не по мне. Вряд ли я такой уж верный сын Амбера – или Оберона.
– Твой тон гласит, что ты не желаешь выглядеть таковым.
Я закрыл глаза. Закрыл, чтобы присоединиться к ней в темноте, ненадолго вспомнить тот мир, где за векторы восприятия отвечают отнюдь не световые волны. И я понял, что Виала была права насчет моего тона. Почему я так упорно отказывался от мысли о долге, когда прозвучало такое предположение? Мне ведь нравится, когда меня хвалят за доброту, честность, благородство и ум, если я это заслужил – а порой, даже если не заслужил, – как и всякому другому. Что же задело меня при упоминании моего долга по отношению к Амберу? Ничего. Так в чем же дело?
Отец.
Я больше ничем ему не обязан и еще меньше должен. В конечном счете именно он виноват в теперешнем положении дел. Он настругал огромный наш выводок, не обеспечив должного порядка наследования, он был менее чем добр ко всем нашим матерям, и после этого ожидал от нас преданности и поддержки. Он играл фаворитами, а на самом деле, похоже, играл всеми нами, натравливая друг на друга. Потом он влип во что-то, с чем не сумел справиться, и бросил королевство в полном раздрае. Зигмунд Фрейд давным-давно сделал мне прививку от всяких общих обид, какие могли бы стать препоной в семейных отношениях. По этой части претензий у меня не было. Факты – дело иное. Не любить своего отца просто потому, что он не дал мне оснований его любить? Такого я сказать не мог, более того, похоже, его-то стремления как раз были противоположными… Хватит. Я понял, что так задевало меня при упоминании о долге: его объект.
– Ты права, – сказал я, открывая глаза и глядя на Виалу, – и я рад, что ты сказала мне об этом.
Я поднялся.
– Дай мне руку.
Виала протянула правую руку, и я поднес ее к губам.
– Спасибо, – произнес я. – Ленч был замечательный.
Я повернулся и пошел к двери. Когда я оглянулся, лицо Виалы заливал румянец, она улыбалась, все так же держа руку приподнятой, и я начал понимать, отчего Рэндом так изменился.
– Удачи тебе, – проговорила она, услышав, что я остановился.
– … И тебе, – отозвался я и быстро вышел.
Дальше по плану у меня был Бранд, но я просто не смог заставить себя навестить его. С одной стороны, не хотелось встречаться с ним, когда усталость притупила мозги. С другой – разговор с Виалой был первым приятным событием за последнее время, и раз я сейчас воспрял духом, этот круг можно и пропустить.
Я поднялся по лестнице и прошел по коридору в свою комнату, думая, конечно же, о ночи длинных ножей. Повернул новый ключ в новом же замке. В спальне задернул шторы, закрываясь от полуденного солнца, разделся и лег в постель. Как и раньше, после стресса в ожидании еще большего стресса сон не шел. Я долго ворочался, перебирая в памяти дела последних дней, а также кое-что из далекого прошлого. Когда же я в конце концов уснул, сны мои были отражением тех же событий, включая наваждение моей старой темницы, царапающееся из-за двери.
Проснулся я уже затемно и действительно почувствовал себя отдохнувшим. Напряжение улеглось, неспешные мысли были куда более мирными. А по задворкам моего разума танцевал крошечный заряд приятного возбуждения. Это был императив, вертящийся на кончике языка, намек, похороненный глубоко в…
Да!
Я сел. Потянулся за одеждой и стал одеваться. Пристегнул к поясу Грейсвандир. Свернул одеяло и сунул под мышку. Ну конечно…
Разум был ясен, и даже в боку перестало пульсировать. Я понятия не имел, как долго проспал, и смотреть на часы смысла не было. Посмотреть мне следовало на нечто куда более важное, и я давно должен был это увидеть – да, собственно, когда-то и видел, однако смешение времен и событий стерли это из моей головы. До сегодняшнего часа.
Я запер за собой дверь и двинулся к лестнице. Светильники мигали, а блеклый олень, столетиями умирающий на гобелене справа, оглядывался через плечо на таких же блеклых псов, что примерно так же долго преследовали его. Порой мои симпатии были на стороне оленя, однако обычно я всем сердцем был за псов. Надо бы как-нибудь отдать этот раритет на реставрацию.
Вниз по лестнице. Снизу ни звука. Значит, уже ночь. Хорошо. Прошел еще один день, а мы пока живы. Возможно, даже стали несколько мудрее. Хотя бы настолько, чтобы осознать: есть многое, что нам только предстоит узнать. Скажем, надежда. Вот чего мне недоставало, когда я выл от боли в той проклятой темнице, прижимая руки к выжженным глазам. Виала… поговорить бы мне с тобой в те дни хоть несколько минут. Но я узнал то, что узнал, в гнусной школе, и даже щадящий курс обучения не сумел бы мне привить твоего милосердия. И все же… трудно сказать. Я всегда чувствовал, что я больше пес, чем олень, больше охотник, чем жертва. Ты могла бы научить меня кое-чему, что притупило бы горечь, умерило ненависть. Но стало бы от этого лучше? Ненависть умерла вместе с ее объектом, горечь прошла… но, оглядываясь назад, я пытаюсь представить, что бы я сумел сделать, не поддерживая они меня тогда. Вовсе не уверен, что я, изгнанный, выжил бы без этих моих уродливых приятелей, которые упорно тащили меня обратно к жизни и здравому уму. Это теперь я временами могу позволить себе роскошь мыслить как олень, но тогда это могло стать гибельным. Не знаю, милая моя леди, и сомневаюсь, что когда-нибудь смогу дать лучший ответ.
На втором этаже тишина. Ниже – слабый шум. Добрых снов, леди. Кругом и снова вниз. Интересно, узнал ли Рэндом что-нибудь важное? Скорее всего, нет, иначе он или Бенедикт уже вышли бы на связь. Если, конечно, с ними все в порядке. Но нет, глупо искать лишние поводы для волнений. В должное время все прояснится, а мне и так осточертело ходить вокруг да около.
Первый этаж.
– Уилл? – окликнул я. – Рольф?
– Лорд Корвин!
Услышав мои шаги, оба стражника изобразили профессиональную выправку. По лицам их было видно, что все в порядке, но проформы ради задал вопрос.
– Все спокойно, лорд Корвин, – ответил старший.
– Вот и отлично, – сказал я и двинулся дальше, входя в мраморный обеденный зал.
Получится, я был в этом уверен, если только время и сырость не совсем уничтожили его. И тогда…
Я вошел в длинный коридор, где с обеих сторон надвинулись пыльные стены. Тьма, тени, мои шаги…
Я подошел к двери в конце коридора, открыл ее, шагнул на площадку. И снова вниз, по спирали, мимо редких светильников, в пещеры Колвира. Рэндом прав, решил я. Если срезать все как раз до подземелий, обнаружится близкое соответствие между тем, что осталось, и местоположением того Про-Образа, где мы побывали нынешним утром.
…И вниз. Повороты и спуск во мрак. Залитый светом факелов и фонарей сторожевой пост прорезался застывшей декорацией. Я ступил на пол и шагнул к цели.
– Добрый вечер, лорд Корвин, – промолвил худой, трупного облика тип, который, опираясь на стеллаж, ухмылялся, стискивая в зубах тлеющую трубку.
– Добрый вечер, Роджер. Как дела в подземном царстве?
– Крыса, летучая мышь, паук. Больше ничто не шевелится. Мирно.
– Ты доволен постом?
Он кивнул.
– Я пишу философский роман с элементами ужаса и болезненности. Над этими элементами я здесь и работаю.
– Подходяще, – согласился я. – Мне понадобится фонарь.
Он взял один со стеллажа и зажег от своей свечи.
– В романе будет счастливый конец? – поинтересовался я.
Роджер пожал плечами.
– Я буду счастлив.
– Я имею в виду – добро восторжествует и герой с героиней окажутся в постели? Или ты прикончишь всех?
– Это было бы нечестно, – ответил он.
– Ладно, не важно. Может, как-нибудь и прочитаю твой роман.
– Может быть, – проговорил он[37].
Я взял фонарь и пошел туда, куда не ходил уже давно. Оказывается, мой мысленный дальномер по-прежнему определял расстояние по эху шагов.
Вскоре, двигаясь вдоль стены, я определил нужный коридор и свернул туда. Дальше оставалось просто считать шаги. Ноги сами знали путь.