Она протянула руку к клавиатуре и стала нажимать на клавиши. Ряды цифр и графиков начали скачками перемещаться.
— Никаких разветвлений и событийной проекции. Ни малейшего намека на бытовое прикрытие. А где данные с ее энергетическою шита? Да он вообще отсутствует! А вот, погляди на это: стопроцентная энтропия последственной волны практически в любой точке насильственного разрыва! А это что? Великий Maстep! Неограниченный доступ к любым формам внешней агрессии? Да это абсурд! Любопытно — кто из вас сошел с ум? Прости, Тери, но я подозреваю, что это — ты!
Охотник, скрестив на груди руки, медленно обернулся к сестре.
— Стил, ты, кажется, сказала, что еще помнишь, кто из нас специалист? — проговорил он, щурясь от света звезды. — Что ж, это уже первый шаг к взаимопониманию. А теперь будь добра, припомни — кто из нас на протяжении двух циклов шел по ее следу? Кто занимался изучением ее характера? Пытался разобраться в психологии?.. Вспомнила? Я ответил на твой вопрос — откуда я черпаю свои выводы?
Она опустила глаза, однако голова ее при этом осталась высоко поднятой.
— Да. Я принимаю твой ответ, — четко выговорила она. — Похоже, он означает, что в спирали мне на сей раз делать нечего. Это что-то новое. Обычно они так закапываются… — При этих словах она немного оживилась. — Последнего — ты помнишь, Фенри? — мы корчевали, как столетний дуб! А сколько было возни с корнями!
— Поверьте, Мадонна, этот дуб со всеми его корнями — просто жалкая морковка по сравнению с той розой, что пустила теперь корни на этой планете, — высказался Волк. — Кажется — подходи и срезай! Но сдается мне, что она еще покажет свои шипы…
— Посмотрите-ка сюда! — окликнул их Охотник. Девушка и Волк обернулись к экрану. С него на них глядело большими карими глазами серьезное девичье лицо. Красивое, тонко очерченное, оно все же не давало определенного представления о ее возрасте из- за странной глубокой грусти, притаившейся в глубине чуть раскосых глаз.
— Она.
Спустя мгновение лицо исчезло и появилось другое.
— Это тот, кто будет мною, — сообщил Охотник. — Однако нам сегодня везет! В лесу, где она обитает, водятся волки-оборотни. Это немногие из живых существ, способные сохранять в материи черты своей подлинной личности. Чертовски жаль, что я не способен им родиться! Вот этот— твой, Волк!
Охотник повернулся спиной к экрану.
— Теперь на всякий случай напоминаю тебе — рожденный человеком, я не имею ничего общего с самим собой, каким ты меня знаешь. Человеческий мозг в состоянии помнить только то, что закладывается в него вместе с жизненным опытом; поэтому мой человек ничего не помнит и не знает, кроме обстоятельств своей планетарной жизни. Он только биологический носитель заданной подсознательной программы, и я пребываю в нем лишь на уровне этой программы. То же самое можно сказать и о ней.
— Я все помню, — вставил Волк.
— Ты помнишь и будешь помнить. Поэтому твоя задача — подстраховать носителя, следить за объектом и в случае чего — не дать ей ускользнуть.
Волк кивнул. Он был спокоен, но уже не пытался скрыть огонек нетерпения, пляшущий в светлосерых глазах.
Охотник поглядел на Стил.
— Можешь не повторяться, — предупредила она готовые сорваться с его губ указания. — Контроль границ, паутина. В общем, на этот раз сижу без дела!
Он улыбнулся ей уголками губ, но по глазам она поняла, что внутренне он тоже весь уже там, в стиснутой своими жесткими законами спирали сжатого времени.
— Ну, с Богом… Пошли! — обронил Охотник и повернулся в сторону планеты, положив руку на загривок Волку.
— Удачи! — успела пожелать вслед его сестра, прежде чем они шагнули в пустоту.
Вот уже третьи сутки, как Трисоп Гирбо дрос-Пескиш один, безо всякого намека на сопровождение, голодный и оборванный, пробирался лесами в свою фамильную цитадель. Без сомнения, нечто из ряда вон выходящее должно было приключиться три дня назад, чтобы сын владельца всего Дакропта вынужден был путешествовать подобным образом по землям своего отца. Пожалуй, так оно и было, и даже более того — из ряда вон выходящим являлся на самом деле тот факт, что после взрыва в хвостовой части его личного иг-летса и падения в лес молодой дрос-Пескиш не только остался жив, но и способен был, несмотря на множественные ушибы и царапины, сутками прокладывать себе путь сквозь лесные заросли в направлении родного дома. В то время как двум его приятелям, забавлявшимся вместе с Трисопом охотой на мелсимеров с иг-летса, здорово не повезло. Трисоп не смог даже отдать друзьям последнюю дань, вынужденный без оглядки уносить чудом уцелевшие ноги, в надежде, что явившиеся к месту катастрофы мелсимеры не заподозрят, что кто-то из охотников остался жив. Он, правда, понятия не имел, в достаточной ли мере у лесных людей развито чувство обоняния для того, чтобы отыскать его по следу, молил Бога, чтобы это было не так. За всё время блужданий Трисоп ни разу не воспользовался своим палером с целью подстрелить какую-нибудь дичь или развести огонь для приготовления пищи и, невзирая на очевидную малокалорийность трехдневной подножной диеты, не собирался делать этого и впредь. Один раз он видел в небе над собой иг-летс, но, как ни старался, не смог привлечь внимания пилота, хотя был уверен, что тот занят его поисками. Это привело наследника рода Пескишей в отчаянную ярость, но не сломило его упорный дух. Тем более, что, по собственным подсчетам, он должен был прийти домой своим ходом уже к середине следующего дня.
Благодарение Небу — отец никогда не мог похвастаться обилием мелсимеров в своих владениях, и к концу третьего дня пути Трисоп имел уже все основания надеяться, что раз он не встретился с ними до сих пор то ему повезет избежать подобных встреч и до следующего полудня.
К вечеру он достиг берега небольшого неправильной формы лесного озера. Всё говорило о том. что он не ошибся в своих расчетах. Это озеро нередко служило ему ориентиром в полетах, теперь же дрос-Пескиш впервые лицезрел его с такой относительно мизерной высоты, как собственный рост. Что и говорить — сверху озеро выглядело куда менее обширным.
Для ночлега он облюбовал заросли прибрежного кустарника и забрался в самую его гущу, поближе к воле. Будучи неплохим охотником, Трисоп давно подметил, что так поступают многие дикие лесные обитатели, заботясь о том, чтобы враг не подобрался к ним бесшумно во время сна.
Он спал уже довольно долго, когда его тревожный сон был неожиданно прерван внезапной волной холодного озноба, поднявшегося толчком от ног к сердцу, на несколько мгновений сковавшей тело ледяным оцепенением.
Молодой человек лежал, не шевелясь, с широко открытыми глазами, прислушиваясь к себе и к окружающим лесным шорохам, в попытке осознать при чину столь неприятного пробуждения Оцепенение постепенно прошло, сменившись почти осязаемым ощущением чьего-то незримого присутствия. До сих пор Трисоп спал, свернувшись калачиком, на правом боку. Медленно повернув голову, он oгляделся, и дыхание ею перехватило. За спиной, в шагах пяти смутно вырисовывался огромный черный силуэт зверя с парой горящих в темноте глаз. Невероятно жуткими были чти глаза, потому что огонь в них определенно не был отсветом серебристо-розового сияния стоящей сейчас высоко в небе Инин. Они светились каким-то собственным приглушенно-желтым светом, словно две узкие прорези в оболочке зверя, позволяющие заглянуть в его пылающую сущность.
Лоб молодою человека мгновенно покрылся испариной, ладони вспотели. Инстинктивно избегая резких движений, он потянулся ватной рукой к поясу, чтобы достать палер. Но горящие глаза, принадлежащие, вероятно, волку, должно быть, прекрасно видели в темноте. Будто догадавшись о намерениях человека, зверь бесшумно попятился и в следующую секунду словно бы растворился в темном переплетении ночных теней.
Сердце дрос-Пескиша отбивало бешеную дробь под ребрами. Выхватив палер, он готов был уже выстрелить, не целясь, и не один раз в том направлении, куда скрылся хищник, но в последнее мгновение палец его замер на спусковом крючке. Причиной тому был ряд громких всплесков, донесшихся со стороны озера.
«Там что еще?» — пронеслось в голове у Трисопа, и он посмотрел в сторону воды, ожидая увидеть там — самое малое — водяного дракона или еще одного оборотня-волка. Но никак не то, что предстало его глазам в следующую минуту.
На узкую полосу песчаного берега, начинавшуюся правее перед кустами, в которых расположился дрос-Пескиш, выходила из воды самая обыкновенная женщина. Влажные волосы, плечи и все ее мокрое стройное тело мягко светились, облитые нежным сиреневатым светом Инин. Она вышла на берег и села на песок вполоборота к притаившемуся мужчине.
«Физские раны!» — прошептал мысленно дрос-Пескиш, опуская палер. Женщина тем временем стала сгребать в пригоршни мокрый песок и натирать себя им, начав со ступней ног. Дрос-Пескишу ничего другого не оставалось, как смотреть на нее. Что он и делал.
Она неторопливо размазывала по телу песочное месиво и время от времени тихо посмеивалась, не разжимая губ. Потом вытягивалась на песке и, переворачиваясь с живота на спину, скатывалась в воду, выбиралась оттуда на четвереньках, снова падала на песок, гладя и сгребая его двумя руками, и опять сыпала его на себя и растирала, тихо смеясь. Наконец она улеглась в воду у самого берега и стала кататься в крохотных волнах, все так же тихонько смеясь и отфыркиваясь.
Трисоп впервые в жизни был свидетелем интимного ритуала омовения лесной женщины. Наблюдая за ней, он на время позабыл обо всем и даже о том, что где-то поблизости притаился опасный хищник и девушке угрожает, должно быть, нешуточная опасность. Внезапно вспомнив об этом, дрос-Пескиш с тревогой огляделся. Немного поколебавшись, он принял решение слегка пошуметь, чтобы вспугнуть ее. Убрав палер, он встал и потряс кусты, шурша и ломая ветви, при этом не сводя глаз с купальщицы. Она перестала плескаться, но даже и не подумала убегать, а сидела в воде, зачерпывая и в