— Я туда не ходить. Здесь место только для гладкокожих.
Я опять заглянул в лежавшую передо мной котловину. От невероятной вони гниющих водорослей мутило. Хватит ли у меня духу на такой спуск?
Тюк лежал под ногами, и я нагнулся, чтобы поискать в нём. В маленьком сосуде лежал ком влажных водорослей, лекарственный аромат которых пробивался даже сквозь этот непреодолимый смрад. Я отрезал от края плаща полоску ткани, завернул в неё водоросли и закрыл этой повязкой нос и рот. Конечно, это помешает мне дышать полной грудью, но по крайней мере, я не задохнусь от вони.
Надёжно привязав посох за спиной и обвязав один конец верёвки вокруг подходящего камня, я начал спускаться, оставив Мурри одного.
Спуск отнял гораздо меньше сил, чем подъём по внешней стороне. Вскоре мои сапоги ударились о землю в тени, отбрасываемой стеной котловины, но я прекрасно видел вход, охраняемый котом.
Путь к нему придётся выбирать очень осторожно: отравленные водоросли, плескавшиеся под подошвами, коснувшись кожи, могли оставить на ней болезненные ожоги. И оказывается, не только водоросли превратили это место в выгребную яму. Вокруг во множестве валялись останки крыс. Я не заметил на них ни одного следа крысиных клыков, а значит, их прикончили не собратья, которые — как это в обычаях крыс — в поисках пищи набрасываться даже на своих самых слабых товарищей.
Приближаясь к тёмному проходу в стене, лежащему в тени огромных, как дворцовые колонны, лап кота, я замечал всё больше и больше крысиных трупов, и все они, кажется, рвались в этом же направлении.
Среди них я заметил по крайней мере трёх из этих большущих крыс, а последняя из них сумела добраться почти до самых ног кота.
Я обошёл вокруг её огромной туши и, сжав в руках посох — на тот случай, если кому–то из стаи посчастливилось проникнуть дальше и спрятаться в темноте, — шагнул в эти тёмные врата.
Глава двадцать вторая
Меня окутала кромешная тьма, настолько густая, что пришлось нащупывать путь посохом, постукивая по стенам и полу, чтобы не свалиться в какую–нибудь расщелину. Темнота настолько удушала, что я стянул маску. К счастью, оказалось, что воняет здесь не так сильно, и чем дальше я шёл, тем слабее становилась вонь.
Я настороженно прислушивался к каждому звуку — здесь вполне могли прятаться крысы, — но до меня доносился только приглушённый стук моих сапог да шорох посоха.
До сих пор не знаю, насколько глубоко уходит этот коридор в скалы острова. Сначала я пробовал считать шаги, но вскоре сбился, и даже теперь он кажется мне бесконечным.
Неожиданно охватившая меня тьма так же неожиданно и расступилась, и со всех сторон хлынул свет.
Я стоял в круглом зале, и его каменные стены были не похожи ни на что, виденное мною прежде. Их пронизывали сияющие ручейки — золотистые, серебряные, медно–красные. Эти ручейки двигались, сплетались, извивались, то медленно, то быстро, освещая всё вокруг ярким светом.
В самом центре зала возвышался пьедестал, шириной с рабочий стол Равинги, а на нём покоился большой шар, прозрачный, как стекло.
И внутри него порхали яркие огненные мотыльки. Они казались легче воздуха и постоянно двигались, на мгновение слетаясь вместе и снова рассыпаясь спиралями и искрами. Стоило лишь взглянуть на этот танец, и он очаровывал, притягивал, и уже нельзя было отвести от него глаз.
Пока позади шара что–то не пошевелилось… То был леопард — и его тень накрыла и шар, и мотыльков. Не голубой леопард, символ империи, а чёрный, как тьма в коридоре, приведшем меня сюда. И он был больше любого леопарда, что я видел в своей жизни, и даже больше песчаного кота.
Гигантская лапа с выпущенными когтями легла на вершину шара. Уши прижались к голове, в угрожающем оскале обнажились клыки, блестевшие сами по себе, словно покрытые алмазной пылью.
— Ворррр!
Это рычание прозвучало для меня понятным словом, я понял его так же, как понимал язык песчаных котов.
— Это не так! — я пытался произнести фразу правильно, но не приспособленные для таких звуков язык и губы с трудом повиновались мне.
Я положил посох наземь, как сделал бы это, говоря с незнакомым соплеменником, и протянул руки перед собой, пустыми ладонями вверх — знак мира. Рукава соскользнули к локтям, и обнажился шрам, знак моего кровного родства с песчаными котами.
Леопард оглядел меня с головы до ног и обратно.
— Гладкокожий… что… что тебе здесь нужно?
— Я ищу власти… чтобы вести мой народ…
— Ты не нашей крови… но ты говоришь… — его уши снова поднялись, но лапа по–прежнему покоилась на шаре.
Я сунул руку за пазуху и вынул то, что скрывал на теле от глаз людей, приведших меня к этому святилищу, — медальон с кошачьей головой. Он сразу же засиял, так же ярко, как и разноцветные прожилки в стенах.
Большие глаза леопарда остановились на нём.
— Я танцевал с мохнатым народом, — медленно начал я. — Я ношу это и… вот.
Я вытянул вперёд руку так, чтобы ясно был виден след зубов на запястье.
— Я не подниму руку на брата, — горловые, рычащие слова с трудом удавалось выговаривать, и я не знал, всё ли поймёт хранитель.
Он всё ещё смотрел на меня, но, казалось, уже не так, как на возможную добычу. А затем отступил, сняв лапу с шара. Мне не дали никаких указаний касательно того, что сделать в этом тайном храме, и как доказать свою «достойность», но в тот миг, по–видимому, меня вёл сам Дух.
Я переступил через посох и шагнул к пьедесталу. Мои руки сами собой протянулись вперёд и легли по бокам на поверхность шара.
Цветные искорки внутри завертелись в лихорадочной пляске. Стайки огненных мотыльков слетелись вместе, повторив форму моих ладоней, — теперь руки словно отбрасывали внутрь шара тень. Прохладная поверхность шара стала медленно нагреваться, и чем ярче разгорались цветные пятна, тем горячее становился шар.
Сначала мне казалось, что мои руки лежат на поверхности камня, накалённого полуденным солнцем, затем — что их обжигает огонь. Сама кожа стала прозрачной, и я видел сквозь неё кости.
Огонь, меня охватил огонь, но я всё равно не мог оторвать своих рук от шара. И я уже не осознавал ничего вокруг, не видел ничего, кроме своих прозрачных рук и танцующих огней в глубине шара.
Это походило на пытку, которой я подвергся, когда Марайя нанесла мне рану, связавшую меня с её родом. А что принесёт мне это испытание?
У меня уже совсем не оставалось сил, чтобы противостоять пронизывающей всё тело боли. И всё же я держался.
Прошло некоторое время, прежде чем я понял, что боль уменьшается, отступает. Кости больше не проступали сквозь кожу. Мотыльки внутри рассыпали свои стройные ряды и снова начинали кружиться в танце, сплетаясь странными закорючками и кружочками, напоминающими письмена на каком–то древнем языке. Казалось, если я приложу ещё хоть чуть–чуть сил, то смогу даже прочесть, что там написано.
Но боль вытянула из моего тела все силы до последней капли. Я повалился на колени, руки мои соскользнули с поверхности шара и бессильно повисли по бокам. Я дышал тяжело, словно человек, долго мчавшийся изо всех сил или взобравшийся на вершину высокой скалы.
Игра огоньков внутри шара всё ещё приковывала мой взгляд, но они теперь лишь слабо мерцали, словно и им была знакома усталость. Я не знал, что означало это испытание. Я даже не знал, выдержал ли его.
С усилием оторвав глаза от шара, я поискал взглядом его хранителя. Но леопарда нигде не было. Я немного испуганно покрутил головой по сторонам в поисках зверя. Но чёрная фигура куда–то исчезла из зала. Можно было подумать, что он привиделся мне, не будь я непоколебимо уверен в обратном.
Присев на пятки, я поднял руки к глазам. Если судить по тому, что я перенёс, они должны были превратиться в обугленные, почерневшие обрубки. Ан нет, руки остались невредимыми. Я повернул их ладонями вверх. В центре каждой из ладоней чернело пятно. Голова всё ещё кружилась от боли, и я с трудом сфокусировал на них взгляд.
Кожа вовсе не обуглилась — как можно было бы подумать по цвету. Скорее это напоминало печать — голова леопарда, очень похожая на стража этого места.
Я нерешительно потрогал печать на правой ладони пальцами левой руки. Боли не последовало; кожа просто отвердела, словно толстая мозоль, заработанная тяжким трудом.
Мотыльки внутри шара сложились в линию, спиралью опускавшуюся сверху вниз. Теперь они больше не двигались.
Я поднялся на ноги. Прожилки в стенах зала тоже прямо на глазах тускнели. Мне подумалось, что то, за чем я пришёл сюда, — теперь часть меня, которая всегда будет со мной. Почему–то я был совершенно уверен в этом.
Наклонясь за посохом, я вдруг ощутил себя таким усталым, словно прошёл долгий пеший ночной переход и без остановок.
Спрятав медальон, я опять шагнул в темноту коридора, ведущего во внешний мир. Несмотря на всю усталость, внутри теплилась искорка уверенности, может быть, даже гордости. Я выдержал испытание моей родной земли и вышел из него целым и невредимым. Одно испытание осталось позади.
Когда я вышел наружу между лап кота, на небе уже появились первые вестники рассвета. В более ярком свете передо мною ещё полнее открылась ужасная картина запустения. Теперь мне хотелось только одного — убраться прочь от этой вони, от угрозы яда.
Тем не менее усталость не покидала меня. Даже с помощью верёвки было очень непросто подняться на гребень над отравленным озером. Один из камней зашевелился, превратившись в Мурри, — по цвету его шерсть настолько не отличалась от окружавших нас скал, что он был совсем не видим, пока не задвигался. Одним прыжком он подлетел ко мне, лизнул протянутые навстречу руки. Его язык коснулся и ладоней, отмеченных печатью, которую теперь — я был уверен в этом — я буду носить до тех пор, пока меня не поглотит Последний Дух.
— Хорошо… — сказал он. — Кровный брат — великий воин?
— Ещё нет… — я сел рядом со своим тюком. — Впереди ещё многое…
— Кровный брат сможет легко, как убить орикса, — убеждённо отозвался он.