Есть такое выражение: поэт-медиум. Есть еще одно: поэт-ге-ний. Как это перевести на человеческий язык?
Слово «гений» происходит от слова «рождающий». Рождающий, а не производящий… Что рождает гений? Как хочется присутствовать при рождении всех его стихов!
Поэт-медиум слышит Слово, оно спускается к нему с неба перышком синей птицы или вползает чешуйчатой змеей из подземелий подсознания, он слышит Слово, старательно запоминает его, он любит его, как можно любить только пришедшее извне, он заботится о Слове, растит его, холит и лелеет. Он делает из него Песню. Потому что он - Мастер. Молодой Мастер, у которого вся жизнь впереди. Если бы!.. Слово подчиняется ему, несмотря на то, что он не навязывает ему свою волю. Он думает, что сам плывет по течению с веслом-Словом в руках. Но это не совсем так.
Гения не видно за его Песнями, гений знает, как отделить художника от произведения, спрятать себя за произведением, скрыть себя, забаррикадироваться, отстраниться, притвориться сторонним наблюдателем. «Неужели это я сделал?» Нет, это не ты. Это сделал Бог - с твоей помощью. Ты хорошо себя сохранил, ты незамутнен, ты много работал над собой, ты в
.V
67
состоянии помочь Богу сотворить эти Песни! Сотворить… Это правильное слово! Творчество гения - это Со-Творчество. Бог подсказал тебе Слово, ты - проводник - принял его, набол-тал-нашептал, возвращаясь домой туманным промозглым утром. Хорошо, пусть это будет морозная, звездная ночь.
Но гений не просто слепой проводник, он в состоянии отличить зерна от плевел, отсечь все лишнее, оставить только самое нужное, необходимое этой самой звенящей Песне. И он совсем не знает, что сделала эта Песня с моим сердцем.
Гений, точно, не знает, даже не догадывается. Не может осознать свой вклад в мировую культуру! Потому что скромный? Или потому что просто глупый? Гений, открой карты, посмотри в них внимательно! Не скромничай! Ничего не бойся… Тебе дано очень много! Но - по силам дается мешок испытаний. Я вижутвои ладони, моих скудных познаний в хиромантии хватит на то, чтобы напророчить тебе удивительную судьбу. У тебя есть силы, и упрямство, и правильная дорога. И своя линия! Тебя проведет по ней Слово, которое ты услышал еще в детстве, оно навсегда останется с тобой, оно никуда не денется, оно пуповина, соединяющая тебя с матерью Жизнью, с отцом Богом. Ты только иди!
Марина Невская, журналистка
ВАСИЛИЙ НЕЛЮБИН
А КОГДА Я УМРУ
Все мы ~ Зиловы
Я никогда бы, наверное, не взялся за воспоминания о Башлачеве, если бы однажды в письме Саша не написал: «А когда я умру, ты сможешь рассказать печатными словами всем потомкам о том, как мы ходили на день рождения, и прочие небылицы. Я усиленно работаю над собой, чтобы доставить тебе в будущем удовольствие всласть поглумиться над моей памятью в народных сердцах. А ты оттачивай перо на проделках наших чукотских братьев по разуму!» На дворе был январь 1985 года. Башлак (именно так звали Сашу Башлачева на журфаке Уральского университета) уже оставил в покое «вздорную старуху - журналистику», а я продолжал осваивать необъятные просторы Красноярского края в качестве корреспондента краевой партийной газеты. Мы оба были полны творческих планов, и всерьез ни о каких смертях и мемуарах не думали. Таких веселых и оптимистичных писем, как в тот период, я от Саши больше не получал: «Мэтр Артем Троиц-кий сбил ме71я с прямой дорожки на пенсию. Он дал мне понять, что я на шее родной редакции - не медаль, и пора мне в люди. Теперь я в людях. Людям, слава Богу, все нравится. Так что, глядишь, и взойдет звездою русский рак в исполнении твоего старого собутыльника!»
Как много воды утекло с той поры… Саши уже много лет нет с нами. В восемьдесят пятом нам такие сроки казались нереальными. Ну, кто в двадцать «с хвостиком» лет планирует свою жизнь на четыре пятилетки вперед? Мы жили сегодняшним днем и радовались… Помнится, накануне защиты дипломов мы сидели с однокурсниками и пытались представить себя через полтора десятка лет. Какими мы будем в сорок? Образы рисовались смело, широкими мазками, вполне по-репински. С воображением у нас все было в порядке. Один будет главным редактором большой газеты, другая -многодетной матерью, третий писателем… И только на Башлаке фантазия дала сбой. Никто не смог представить Сашку сорокалетним. Как ни печально, этот прогноз оказался самым точным. Саша умер молодым. Звезда русского рока в исполнении Александра Башлачева взошла. А мемуаров о нем за двадцать лет, прошедших со дня его гибели, я так и не написал. Тяжелое это занятие - писать о близких людях. И дело не том, что «лицом к лицу лица не увидать». Была у меня возможность посмотреть на Сашу и «на расстоянии». Да и два десятка лет - достаточный срок для того, чтобы оценить масштаб его таланта. Дело в другом. Еще студентами мы вместе смеялись над воспоминаниями типа «Я и Наполеон». Помнится, в колхозе на уборке картофеля, в одном из совхозов Свердловской области, мы придумали некоего мифического уроженца здешних мест Льва Давидовича Перловича - несостоявшегося декабриста, друга Пушкина и основателя отечественного параллелепипе-дизма. Башлак написал портрет Перловича - черно-белый профиль в стиле пушкинских рисунков пером на полях рукописей. Наш герой стал звездой того уборочного сезона, и даже местная районная газета, не разобравшись в хитросплетениях студенческих фантазий, на полном серьезе написала, что будущим журналистам удалось раскрыть неизвестную ранее страничку истории и отыскать в архивах портрет друга Пушкина - уроженца здешних мест. В череде нескончаемых колхозных, как сказали бы сейчас, перфор-мансов была выставка картин Перловича. Висело на стене совхозной столовки и «полотно», написанное Сашей, под названием «Я и Наполеон» - два бетонно-серых параллелепипеда на сверкающем паркетном полу. Апофеоз болезненной мании величия выдуманного от начала и до конца «гения», основателя и «друга»… Я читал воспоминания о Саше его студенческой поры. Но так и не смог решиться написать о нем сам. В таких случаях принято вспоминать, как мы «ночи напролет спорили о том, о сем». Но Башлачев не был великим спорщиком, он больше любил слушать и рассказывать о том, что его поразило или взволновало. У него, как и у большинства наших друзей, никогда не было свободного времени. Но «ночи напролет» были. С друзьями - с Сергеем Нохриным, Евгением Пучковым, Александром Измайловым, Алексеем Тюплиным… И с его любимыми женщинами… У Саши были бесконечные романы, но самые страстные с Ритой Кирьяновой и Татьяной Авасьевой. Девушки его любили. Все мы были ребятами популярными, но Саша был из нас самым тонким, нежным, душевным. И в отличие от нас знал огромное количество стихов. Впрочем, круг студенческих друзей Башлачева был достаточно узок. Иных улс нет, а те - далече! Да и только ли в спорах познаются друзья? Я вспомнил почему-то, как мы абсолютно молча шли в общежитие по заваленному снегом Свердловску из Дворца культуры автомобилистов, где в те времена показывали фильмы, не допущенные в главные кинотеатры столицы Большого Урала. В тот раз впервые увидели «Полеты во сне и наяву». Мы долго молчали и после того, как проглотили на одном дыхании «Утиную охоту» Вампилова. Книга была дефицитом, и читали ее в четыре глаза. «Это про пас!, -только и сказал Сашка. - Веемы - Зиловы!» Очевидно, что у каждого из нас - людей, учившихся вместе с Сашей на жур-факе УрГУ, был свой Башлачев. И он очень разный. Ведь и мы совсем не похожи друг на друга.
Лицедейство и гиалопайство
Впервые я увидел Башлачева на абитуре, летом 1978 года. Он стоял в компании соискателей студенческих билетов журфака Уральского университета в курилке, на так называемом Олимпе. Факультет находился на четвертом, последнем, этаже главного здания университета, и самая верхняя лестничная площадка, расположенная под крышей, на пролет выше факультетского этажа, была превращена в курилку и место встреч. На Сашу трудно было не обратить внимания. Невысокий парень с длинными патлами, спадающими на модный клетчатый пиджак, в вытертых американских джинсах, что-то увлеченно рассказывал, жестикулируя руками, зажимая в одной сигарету, а в другой - супермодный в те времена пластиковый пакет с надписью «Winston». На фоне остальных абитуриентов, которые в большинстве своем приехали из городов и районов Урала и выглядели более чем скромно, Саша смотрелся откровенным пижоном. Но я обратил на него внимание вовсе не потому, что на нем были штаны стоимостью в две зарплаты советского инженера. Джинсы были у многих, но абитуриенты идеологического факультета старались особо не высовываться: перед подачей документов аккуратно подстриглись, сменили яркие рубашки и свитера на корректные пиджачки, кое-кто прикрепил к лацкану комсомольский значок. А этот парень маскироваться не собирался. И еще он был очевидным центром притяжения всей компании, ее душой. Ребята смеялись, а Саша сверкал золотой коронкой - классической фиксой, которая совершенно не вязалась с его прозападным обликом. Позже я узнал интересную статистику: в 1978 году из семидесяти пяти студентов, принятых на факультет журналистики УрГУ, было более сорока секретарей комитетов комсомола школ, воинских подразделений, цехов… Что бы там сегодня не говорили о ВЛКСМ, но секретарями комсомольских организаций избирали людей активных, неординарных, целеустремленных. А сколько было творческих личностей, амбициозных талантов? Их статистика не учитывала. Аполитичный и неконфликтный Башлачев довольно быстро сумел стать одним из неформальных лидеров факультета. За счет чего? Он был творческой натурой, а это на нашем факультете ценилось превыше всего. Нажурфаке Уральского университета в те годы была настоящая мода на творчество. Факультетский Театр Трех Актеров с бесконечными премьерами пьес собственного сочинения по поводу и без. Ночные посиделки над очередным выпуском стенной газеты «Журналист», которая вывешивалась на стене на десяток метров в длину и была основной площадкой для дискуссий «о смысле жизни» с нашими соседями по этажу -студентами философского факультета. И конечно, колхоз, где без творческих порывов даже «кони дохли». Вся наша тогдашняя жизнь была сплошной ареной - цирковой и гладиаторской одновременно, - на которой рождались и умирали герои и кумиры нашего факультета. И Саша Башлачев был одним из тех, кто жил в этом многомерном пространстве, где вполне мирно уживались комитет комсомола и сам-издатовские книжки, экзамены по истории КПСС и вольное сочинительство, любовь и ненависть, военная кафедра и возможность реализовать свои творческие потенции на театральной сцене, в газетной публикации и даже в бригаде грузчиков на картошке. Я не очень отчетливо помню Башлачева на первом и втором курсах. Осталась сомнительного качества фотография из похода, который все первокурсники должны были «сдать» в рамках нормативов ГТО. На том снимке мы, немыслимо волосатые и веселые, с гитарой наперевес, шагаем по лесу: я и два Сашки - Башлачев и Семенников. Еще сохранились в памяти стены общаги на улице Большакова, 79, расписанные Башлаком. Ему негде было жить, и он устроился в нашем общежитии художником, показав комендантше запись в трудовой книжке. Сразу после школы Саша поступал на журфак Ленинградского университета, но неудачно. Нужно было куда-то идти работать, и он устроился в родном Череповце на завод художни-ком-оформителем. Наверное, в то время это была самая творческая профессия из тех, что были доступны вчерашнему школьнику. Судя по живописным работам его общежит-ского периода, Башлак не был ни Рафаэлем, ни Васнецовым, но кисть и плакатное перо держал твердо.