— Что ж ты так, Еремей Глебович? — повернулся Константин к смущенному боярину, но, не дав ему ничего сказать в свое оправдание, лишь досадливо махнул рукой. — Ладно, ничего страшного. Могу и повторить, но только кратко. А желаю я ряд с вашим городом заключить, дабы взять его под свою руку и княжить в нем в мире и согласии со всеми вами. Перечислять ничего не стану, а скажу сразу — все прочие права и вольности ваши при вас и останутся, урезать я их не собираюсь, посему, думаю, договоримся, владыка Симон сей ряд благословит, после чего можно и въезжать в город.
Владимирцы загудели, переговариваясь. Константин не прислушивался. А зачем? Если у каждого второго по лицу довольная улыбка гуляет, то тут и без слов понятно — согласны люди. Он перевел взгляд в сторону другого стола. Так, купцы вроде бы тоже возражений не имеют. Ну да, слыхали уже, как он у себя в Рязани о торговом люде заботится. Одно только затеянное строительство каменного гостиного двора и складских помещений для купеческих товаров чего стоило.
Правда, боярин помалкивает, да не просто, но явно спросить что-то хочет, да и епископ тоже суров лицом. К чему бы оно? Ну-ка, ну-ка…
— Как я вижу, Еремей Глебович спросить кой-что желает, — громко произнес он. — Что ж, говори, боярин. Отвечу прямо тут, без утайки.
Еремей Глебович откашлялся и степенно начал:
— Что откуп малый с града берешь, то славно, княже. И за то, что полон готов вернуть, поклон тебе низкий. А как с княжичем малым будет? Ему ты какую долю определил? Мы ведь всем градом ныне за осиротевшего Всеволода Юрьевича в ответе.
— Помимо отца у него еще и мать есть, — не выдержав, перебил Константин.
— Была, — поправил князя Еремей Глебович и, обведя строгим взглядом всех присутствующих, сухо пояснил: — Меня холоп почитай у самых ворот догнал да на ухо шепнул, что кончается мати его княгиня Агафья, жена княже Юрия Всеволодовича. Уж очень она тяжко весть о смерти князя приняла, а тут еще схватки начались, вот дите мертвым и родилось. Уж и не ведаю, застану ли саму ее в живых, чтоб последний наказ выслушать, али как. Хотя и без того ведаю, в чем он. — И боярин выжидающе уставился на Константина.
— Это ты про меня, боярин, намек такой подпустил? Дескать, я его, по-твоему, осиротил? — резко поднялся из-за стола Константин. — Ишь ты! А кто стал первым рати собирать, дабы соседа своего изобидеть? Лучше спасибо сказал бы, что мы с умом воев ваших встретили, до настоящей сечи дело не довели, иначе сколько бы здесь отцов без сыновей остались! Или тебе дела до их сыновей нет? — Он обвел широким жестом сидящих. — Напрасно. Если призадуматься, они-то как раз самые безвинные и есть, потому как молодые, в разум еще не вошли. Князю Юрию на то не сослаться — ему, почитай, четвертый десяток лет пошел[34], да и брат его, Ярослав, немногим моложе. И вина в сиротстве Всеволода не на мне лежит, а на отце его. Что же до Агафьи Всеволодовны, то тут и вовсе не моя воля. Чья? — Он выразительно развел руками и сам же веско ответил, как припечатал: — Божья. Верно я сказываю, владыка?
Однако Симон не ответил. Правда, кивнул, да и то как-то загадочно, чуть ли не наискосок — понимай как хочешь, «да» это или «нет».
— А все-таки ты не ответил, княже, — не сдавался боярин, — не сбираешься ли ты мстить дитяти?
— Я, в отличие от владимирских князей, зверствовать не собираюсь, — усмехнулся Константин. — Это покойный Всеволод Юрьич очи своим сыновцам выкалывал, да и моему деду заодно[35]. Мне же такое не с руки, ибо я сюда не оместником пришел. Хоть в Писании и говорится о карах до седьмого колена, но я так мыслю: дети за отцов не в ответе.
Еремей Глебович согласно кивнул, но не угомонился, уточнив:
— Кем же он станет? Изгоем?[36]
— Ну почему ж изгоем? — примирительно ответил Константин и вновь напомнил: — Говорю же, что я не из рода Мономашичей. Это Андрей Боголюбский своих единокровных братьев вместе с вдовой отца аж в Византию выгнал, а я… Ну во Владимире княжичу, конечно, сидеть не судьба — пусть батюшке своему спасибо скажет, кой к дурным советчикам прислушивался. Да и в Суздале с Ростовом Всеволоду тоже делать нечего. Однако в изгои ты его рано поместил, ибо совсем бездолить его не стану. Слыхал я, что Юрий Всеволодович своим сыновцам Константиновичам щедрой рукой Переяславль Русский выделил. Да не один град, а целое княжество. Отбирать его у них я не собираюсь, однако, раз так выходит, чуток потесню. Думается, от потери одного Остерского Городка они не больно-то обеднеют. Вот туда-то его и отвезут со всем бережением.
— Больно беспокойное место ты ему избрал. На самом рубеже со степью, — проворчал, но больше для приличия, отчасти успокоенный Еремей Глебович. — Там дружина знатная нужна.
— Потому и даю Остерский Городок, — возразил Константин. — Он-то близ Десны лежит, и по соседству не степь — черниговские земли. А что до дружины, то тех сынов боярских, которые тоже без отцов остались, как раз на всех четверых хватит. Да и… дядька-наставник тоже имеется — князь Ярослав. Вот он от ран оправится и…
Про Ярослава Константин слегка подзагнул. Раны у него были страшные. Чудо, что его удалось живым довезти до Владимира. Да и лекари уверяли, что переяславский князь не жилец. Все. В один голос. Правда, кроме Доброгневы, которую Константин к Ярославу не подпустил, ссылаясь на то, что у лекарки и без того трудов выше головы. Единственное, что рязанский князь взял от нее для переяславца, так это поддерживающее силы питье, чтобы продержался. Коль остальные лекари сказали, что тот все равно умрет, пусть это случится во Владимире.
Но сейчас, говоря о тяжело раненном князе, Константин постарался вложить столько уверенности в свой голос, что боярин, у которого язык чесался добавить: «Если выживет», вслух так ничего и не произнес. Вместо этого Еремей Глебович уточнил:
— Стало быть, ты и его изгоняешь?
— Вежества он напрочь лишен. Все обидеть норовит, — криво ухмыльнулся Константин. — Еще одного такого соседа заиметь — и никаких ворогов не надобно, а потому пусть лучше подальше от меня держится. Али сами не ведаете, что по его наущению с моей Рязанью учинили и по чьей милости я ныне вдовец?
— Христос заповедал молиться за обижающих нас, — нравоучительно начал епископ, но Константин перебил:
— Молиться — да, но даже в святых книгах не говорится, что я должен возлюбить убивающих меня. И его счастье, что я помню заповеди Христа, а то и впрямь не сумел бы удержаться. Да и зачем он вам? — обратился князь к остальным присутствующим. — Я так мыслю, что и у владимирцев на него изрядная обида. Если бы не Ярослав, то Юрий ваш и к Липице не пошел бы, а уж там людишек полегло не в пример больше, чем ныне под Коломной. Мыслится, что его-то и надо считать главным виновником сиротства малолетнего Всеволода, а потому пускай теперь и искупает свою вину. Опять же и град Владимир стольным градом Ярослава никогда не был. Помнится, он в Переяславле-Залесском сиживал. — Он нахмурился, скрипнул зубами и угрожающе продолжил: — До коего я покамест не добрался. Но ничего. Мыслю, через седмицу и до него дотянусь. — И его крепкий кулак негромко, но увесисто опустился на столешницу.
Еремей Глебович опасливо покосился на рязанского князя и, кляня себя в душе за то, что невольно задел Константина за живое, примирительно развел руками, давая понять, что ему все ясно, да и сам он в общем-то согласен, так что в крик ударяться ни к чему.
«Кажется, сработало, — довольно подумал Константин, продолжая мрачно хмуриться. — Вот и хорошо. Пусть прикинут в своих фантазиях, что я с городом своего заклятого врага учиню, авось посговорчивее станут».
Наступила пауза, которую вновь прервал владыка.
— Ну с княжичами все понятно, — вздохнул Симон. — И мастеровому люду ты все славно обсказал. Опять же, пока шел сюда, смердов не зорил, селища не жег. То ты по заповедям божеским поступал. Одначе ты вот тут заикнулся о благословении ряда с городом, а об уговоре с церковью ни слова. Оно конечно, пустяк, но положено так, чтоб новый князь каждый раз грамотки прежние своей дланью подтверждал.
«Вот оно, — мелькнуло в голове у Константина. — Началось. Жаль, что прямо сейчас. Куда лучше было бы после подписания договора с городом. Ну да что уж теперь — отступать-то все равно нельзя».
Глава 8Сам промахнулся, сам и выкручусь
Какой смысл лгать, если того же результата можно добиться, тщательно дозируя правду?
Насколько Константин помнил из истории, прежние владимирские князья, начиная с Андрея Юрьевича — не зря же церковь прилепила этому надменному и жестокому князю прозвище Боголюбский, хотя за одно безжалостное разорение Киева он заслуживал проклятия, — и без того выделили церкви непомерно много от своих доходов.
«Эх, жаль, я раньше не знал, что церковная десятина необязательна, а то бы ни за что не стал подписывать те грамотки, что мне подсунул епископ Арсений, когда я вышел из Глебова поруба. Но ничего, в Рязани-то попроще, можно и исправить, особенно с учетом того, что скоро в этой епархии будет наш человек, а вот тут надо сразу ставить все точки над «i». Этот бугай — не владыка Арсений, если и отдаст богу душу, так лет через двадцать, не раньше, поэтому такой ошибки допустить ни за что нельзя».
Константин припомнил, как буквально накануне он заглянул в одно из сел поблизости от его стана. Вспомнил он и свое удивление, когда в ответ на княжеские слова о том, что дани теперь они будут платить ему, услышал не просто охотное согласие, но радость. Да-да, народ буквально взревел от ликования, принявшись униженно благодарить его и приговаривать, что, слава богу, закончились наконец их страдания и мучения, а уж они князю завсегда порадеть готовы, лишь бы он их никому от себя не отдавал.