— Меня с нею как раз Ярослав постарался, разлучил, — бодро перебил Константин. — Или ты не знала? Или муж не похвалился, что, когда его люди Рязань палили, они и мою жену убили?
Щеки Ростиславы порозовели, а в глазах ее уже не искорки светились — костер разноцветный полыхал.
— Ничего не сказывал, ты уж прости меня, — растерянно покачала она головой и поспешила предупредить: — Токмо ты о нем худого все равно не говори. Негоже о покойниках дурное сказывать. Они же за себя постоять не могут.
Константин опять закашлялся.
— Козел твой Ярослав, — выдавил он с усилием. — И с чего ты взяла, что он покойник? Во всяком случае, когда я его во Владимир привез, он был жив.
— Стало быть, вот так, — протянула Ростислава.
Лицо ее вновь построжело и поскучнело. А в глазах уже не только костра разноцветного не было — даже самые малюсенькие искорки исчезли. Она медленно и рассудительно произнесла:
— Я ему слово дала — седмицы не пройдет, после того как я о смерти его узнаю, и меня в Переяславле не будет. А у вдовой княгини, да бездетной еще, на Руси две дороги: либо в монастырь, либо туда, откуда ты меня вытащил.
— Но он же жив! — напомнил Константин и поморщился — теперь даже при маленьких вдохах в груди все равно продолжало ощутимо колоть.
— Жив, — безучастно подтвердила Ростислава.
— Получается, тебе ни туда, ни туда спешить ни к чему.
— Получается так, — согласилась она. — Вот токмо нам с тобой как дальше жить? И чем?
— Мне — надеждой, — твердо ответил рязанский князь. — Пока ты жива, я надеяться буду. Самое главное у меня есть — любовь к тебе, а жизнь — штука длинная. Кто знает, что она нам завтра преподнесет. — И он с мольбой в голосе выпалил: — Ведь всякое может быть, правда? Скажи, правда?!
Ростислава молчала, словно пребывала в колебаниях, и Константин, не дожидаясь ответа, застенчиво продолжил:
— А ты тут про нас говорила. Выходит, что и ты меня чуточку… — но договаривать не стал — испугался.
— Если б чуточку, — грустно протянула Ростислава. — И почто спрашиваешь, грех мой тайный из души вытягиваешь? Неужто сам не понял досель? — И она посоветовала: — Напалок мой тогда с мизинца сними да прочти, что там написано.
Константин было потянулся к перстню, но княгиня не позволила. Остановив его руку, она тихо попросила:
— Токмо не сейчас — опосля, когда меня рядом не будет. Тож ведь, поди, стыдно. Я его от батюшки получила, еще перед свадебкой, с наказом подарить… ну, словом, подарить, — замялась она. — Ан оказалось, что дарить и некому, пока… пока с тобой не повстречалась. Вот так и сложилось, что не князю Ярославу оно досталось, а…
— А князю Ярославу, — улыбнулся Константин, напоминая свое княжье имя.
— Ишь ты, яко ловко повернул, — слабо усмехнулась она и добавила отрезвляюще, сухо и почти зло: — Вот токмо не бывать нам вместе.
— Понимаю, Ярослав помехой, — отозвался Константин, кляня себя на чем свет стоит, что распорядился о его перевязках и бережной транспортировке.
Хорошо хоть, что хватило ума не подпустить к нему Доброгневу ни сразу, под Коломной, ни после, в ладье. Дескать, пусть вначале лекарка своим помощь окажет, а чужие — хоть бояре, хоть князья — обождут, никуда не денутся. А теперь остается надеяться на извечную беду России — скверную дорогу. Авось растрясет при переезде из Владимира в Ростов Великий. Хотя да, путь-то в основном реками…
— Муж мой — препона изрядная, — перебила его мысль Ростислава, — но помимо него меж нами еще один рубеж стоит, да куда выше. Его ни тебе, ни мне не одолеть. — Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами, и выпалила: — Мы ж с тобой в пятой степени родства. Ты об том подумал? Вот и выходит — даже случись что с Ярославом… ан все одно.
Константин до крови прикусил губу. Действительно забыл. Странно. Все время помнил, а тут… Хотя чему удивляться. Увидел ее, и все вмиг вылетело из головы. Чудно, но в эти секунды ему даже дышать стало легче. Впрочем, когда нож в сердце вонзают, булавочные уколы чувствовать перестаешь.
— Я… помню, — с усилием выдавил он сквозь зубы и поправился: — Помнил. Сколько раз считал после той зимней встречи, но…
— Сколь ни считай, а из нынешней пятой она в восьмую, дозволенную, не перескочит, — вздохнула Ростислава.
— Погоди-погоди, — нахмурился Константин. — Но ведь и твой батюшка, и Всеволод Юрьевич — оба Мономашичи. Как же так? Выходит, церковь иногда делает исключения?
— Ничего не выходит, — сердито отрезала она. — Верно ты сказываешь — Владимир, коего Мономахом прозвали, наш общий пращур, зато далее все по-разному. Батюшка мой от его старшего сына Мстислава Великого род свой ведет, а Ярослав от Юрия, коего Долгоруким прозвали. Вот и считай — Мстислав Великий с Юрием, яко братья единокровные, хотя и не единоутробные, друг дружке во второй степени родства доводятся. Сыны их — Ростислав Мстиславич и Всеволод Юрьич — в четвертой. Токмо Ростислав-то мне даже не дед, а прадед, вот и сочти далее: сын Ростислава Мстислав, прозвищем Храбрый, тому же Всеволоду — в пятой, а мой батюшка Мстислав Мстиславич — в шестой, потому как он Всеволоду двухродным внуком доводится. Ну а дети их — я с Ярославом — в восьмой. Получается, все дозволено и не надобны никакие исключения. Вот я и сказываю — не бывать нашему счастьицу. — Она вздохнула и слабо усмехнулась. — Вот ежели б ты мне, яко Ярослав, трехродным дедом доводился, одно, а ты мне двухродный стрый. Понял теперь?
— Церковь, люди, позор, — зачем-то принялся медленно перечислять Константин.
— Позор для меня самой — тьфу, — поправила она его. — Ты еще меня не знаешь. Неужто я б через таковское не переступила, убоялась бы? Токмо он не на одну меня падет — на сестер моих единокровных перекинется, а тяжельше всего батюшке моему достанется, Мстиславу Мстиславичу. Выходит, он ко мне с любовью да лаской, а я ему… — Она усмехнулась и горько произнесла: — Посему выброси ты меня из главы. Лучше вон книги чти божественные, в коих иное прописано. — И она нараспев процитировала: — Что есть жена? Покоище змеино, дьяволов увет, поднечающая сковорода, спасаемым соблазн, бесцельная злоба, купница бесовская… Чти, а сам меня вспоминай. Выходит, и я тоже спасаемым соблазн, бесцельная злоба, купница бесовская…
— При воспоминании о тебе мне иные слова на ум придут, — улыбнулся Константин. — Покоище для счастливцев, огнь небесный, блаженство неземное, отрада ангельская…
— Таковского я и в песнях Давидовых не слыхала, — изумилась Ростислава.
— Их там и нет.
— Тогда откель ты это взял?
— Из сердца, — просто ответил Константин и задумчиво протянул: — Значит, надо согласие церкви. Так-так. А скажи, если твой муж Ярослав… — Он замялся. — Ну-у если он того, не станет его…
— И не думай! — отпрянула от него Ростислава. — Раненого и беззащитного убивать — грех тяжкий.
— Я не о том. Если так случится, что он сам… от ран, а я найду священника, который нас обвенчает, ты дашь согласие?
— Ишь ты какой скорый, — усмехнулась Ростислава. — Попа сыскать немудрено. Иному десяток гривенок посули, и все, вмиг согласится, а ежели о сотне речь повести или, паче того, о тысяче — каждый второй али каждый третий решится. А о том, что потом станется, помыслил?
— А что потом? — не понял Константин.
— А то, — строго-поучительно ответила Ростислава. — Дойдет слух до епископа, и он мигом все отменит.
— А если нас обвенчает епископ? — припомнил Константин отца Николая, будущая должность которого как нельзя лучше вписывалась в задуманное.
— Тогда митрополит разженит, — пожала плечами она.
— Значит, нужно благословение митрополита, — невозмутимо согласился князь, пытаясь прикинуть что и как.
Получалось не ахти — киевский владыка Матфей на такое никогда не пойдет. Хотя он вроде бы на ладан дышит. Если вовремя подсуетиться да после его смерти пропихнуть на его место…
— Что ж, митрополит так митрополит, — кивнул Константин.
— А ты забыл, что и над ним патриарх есть? — грустно улыбнулась она.
Опаньки! Это похуже. С другой стороны, он же все равно собирался поставить отца Николая в патриархи. То есть времени это займет намного больше, но в перспективе возможно и такое…
— Ну что ж, тогда нас будет венчать патриарх, — уверенно поправился он.
— Ишь ты какой, — изумленно протянула она.
— Такой, — подтвердил Константин. — Об одном прошу: верь мне, пожалуйста, и я обязательно что-нибудь придумаю, только верь. — И он добавил: — И живи, слышишь? Мне бы знать, что ты жива, и все. Да, далеко от меня, да, замужем за другим, но жива.
— А если далеко да за другим замужем, тогда какой тебе в моей жизни резон? — вздохнула Ростислава.
— Ты для меня как воздух. Умрешь — чем дышать стану?
Глаза княгини неожиданно наполнились слезами.
— Знаешь, — медленно произнесла она, — о такой любви ведь каждая мечтает — от холопки обельной до княгини знатной. Каждая о ней грезит, токмо редко к кому она приходит. Я ведь еще совсем недавно такой несчастной себя считала. Сам помысли, каково это — всю жизнь нелюбимой с нелюбимым коротать. Оно ить как в потемках все время сидеть. А вчера для меня ровно солнышко ясное на небе взошло. Я и зимой лучик малый приметила, да отмахнулась — боялась все, что помстилось. А уж вчера-то точно. А ежели ты солнышко узрел, во тьме жить уже не захочешь. Так и я. Вот токмо я счастливая, оказывается. — Ростислава сама удивилась такому выводу, но уверенно повторила: — Да, счастливая. И не боись — жить я теперь буду. Пусть не для себя, для тебя. — И она, покраснев, но не в силах сдержаться, порывисто чмокнула Константина в лоб и ахнула, испуганно отпрянув. — Да ты же весь горишь! Погоди-погоди, ты что же, так и проспал всю ночь подле шатра на сырой земле?!
— Тебя караулил, — смущенно пожал плечами Константин и вновь натужно закашлялся. Пока длился приступ, княгиня, прижавшись ухом к его спине, напряженно слушала, а затем озабоченно спросила:
— Ты когда-нибудь слыхал, как в кузне огонь мехами раздувают, особливо ежели они уже старые и худые?