Трапезничать он отказался и после вторичного приглашения Пудовки, которая, недоуменно хмыкнув, осведомилась:
— Неужто жалеешь их, княже? Нашел об ком печалиться.
Константин помялся, но ответил честно:
— Если б можно было вернуть вчерашний вечер, никакого серебра бы не пожалел.
— Ну-у о том ранее надо было думать, — туманно заметила она.
Константин удивленно покосился на кузнечиху. Женщина не отводила глаз, но смотрела как-то не так. Что-то было неправильным в ее взгляде. Однако что именно, князь не понял, а чуть погодя стало не до того — в селище наконец-то вернулся Вячеслав. Дружинников с ним оказалось на удивление мало — около сотни, но зато полон из Пеньков он привез в целости и сохранности, до единого человека. Отсутствие остальных двух сотен воевода объяснил тем, что, встретив на пути Любима, отрядил ему их в помощь. Да еще он посоветовал дружиннику в сторону Дубиц не ездить — сам только что оттуда, и если бы попик шел в этом направлении, то их пути непременно бы пересеклись.
— Вообще-то другой дорогой он идти не мог, — задумчиво добавил он. — Со стороны Дона в Залесье только она одна и имеется. — И он, оживившись, предположил: — А может, его волки в лесу сожрали?
— Если выбирать, то уж лучше волки, хотя это тоже нежелательно, — ответил князь, пояснив причину.
Мол, с его помощью появляется возможность уже сегодня отыскать убийцу, а найти его необходимо как можно быстрее, иначе… Константин вкратце изложил предполагаемый расклад грядущих событий.
Но с другой стороны, если выбирать между появлением священника в Чернигове и его встречей с волками, то, конечно, «санитары леса» куда предпочтительнее.
— Да уж, представляю, что он понарассказывает черниговским князьям, если доберется до них, — хмуро проворчал Вячеслав.
— И чем он меня вымажет с ног до головы, — в тон ему подхватил князь, горько заметив: — Лучше бы я его и впрямь повесил. А теперь он своими россказнями заварит такую бучу, что только держись. И ведь эта зараза не только к князьям пойдет — он же еще и епископа навестит. Мало мне владимирского Симона, так еще и черниговский Митрофан подключится, чтобы во второе ухо киевскому митрополиту против меня дудеть.
— Они-то к тебе каким боком? Все-таки духовная власть — не светская, — усомнился Вячеслав.
— Так князья-то, получается, невинно убиенные, как Борис с Глебом. Нет, даже хуже, — поправился он. — Тех-то в свое время просто прирезали, как баранов на бойне, и вся их вина была в том, что они мешали Святополку в борьбе за власть, то есть никакой идеологической подоплеки. Да и то их в святые записали. А тут тебе великомученики за святую веру. И конкурентов у них на небесах ни одного — насколько я знаю, в Чернигове со своими собственными святыми большая напряженка. Словом, поверь, что такой подарок судьбы, преподнесенный лично рязанским князем, они используют на всю катушку.
— Значит, снова война?
Константин крякнул. Ему и в мыслях-то произносить это слово не хотелось. Главное — только-только зарыли топор войны, ликвидировав проблему северных соседей. Притом весьма удачно зарыли — вместе с самими соседями. Не со всеми, конечно, но дети не в счет, пока они подрастут, много воды утечет, и до Калки о них можно не думать, а Ярослав… Да, он та еще заноза, но пусть побаливает. Даже полезно — будет своим существованием поддерживать в самом Константине бодрый боевой тонус, не позволяя чрезмерно расслабиться.
Словом, живи и радуйся, по мере возможности решая свои задачи. И тут на тебе. А уж какой крик до небес поднимет все тот же Ярослав — одному богу известно. Мол, сызнова Константин-братоубийца голову поднял. Мало ему рязанских братьев, так он теперь за черниговских взялся. Ату его, а то он всех Рюриковичей в могилу загонит! И начнется. А плюс к нему два убитых горем отца. Их и науськивать не надо — сами не угомонятся, пока не отомстят. Хорошо хоть, что еще двое папаш умерли — все поменьше оместников по его душу. Зато у каждого из живущих не просто по погибшему, но по сгоревшему сыну.
— И то, что моей вины нет, никому не докажешь, — прервал воцарившееся за столом молчание Константин.
Услышав слова князя, хлопотавшая возле печки Пудовка громко кашлянула. Константин оглянулся и вновь напоролся на ее внимательный взгляд, в котором отчетливо прочитал нескрываемый испуг. С чего бы? Но гадал недолго. Догадка напрашивалась сама собой. Очевидно, женщина попросту боится, что князь, не сумев разыскать священника, в поисках поджигателя примется шерстить селян, в том числе и ее. Вообще-то правильно боится. Придется и допрашивать, и угрожать. Правда, только на словах — не пятки же им на огне поджаривать.
Однако было в ее глазах что-то еще, больше похожее на удивление, но оно-то каким боком? И Константин отмахнулся, решив, что ошибся. Да и не до того ему было. Предстояло решить, что делать дальше, в случае если отца Варфоломея разыскать не получится. Он еще посидел за столом, думая, гадая и прикидывая. Так и не сумев отыскать нечто относительно приемлемое, Константин пришел к выводу, что либо в сложившейся ситуации подходящий выход отсутствует вообще, либо у него замылился глаз и надо сделать паузу, отвлечься на что-нибудь другое.
Немного погодя Константин вспомнил, что половина семей в Пеньках лишились крова. Самое время помочь им нарубить и привезти из лесу две-три сотни бревен для строительства новых изб. Народ и армия едины. Кажется, именно так гласил один из советских лозунгов? Вот и пускай сотня, которая здесь, в полном составе отправляется в Пеньки.
Константин принялся одеваться, чтоб идти внедрять лозунг в массы, но на пороге его остановил заботливый голос кузнечихи:
— Ты не запамятовал мои словеса про Малушу?
Князь нахмурился. Какая еще Малуша? Заметив недоумение на его лице, Пудовка напомнила:
— Я про рану.
Ах вон оно что. Константин посмотрел на ладонь, бинт-платок с которой снял еще утром, — засохло вроде бы, так чего там. Сжал и разжал пальцы — ничего не болело. Ну разве что немного припухло, вот и все. Досадливо фыркнув, он так и ответил ей. Мол, нашла рану. Не пристало князю трястись над каждой царапиной.
— Ну так я и думала, — всплеснула руками кузнечиха. — И что теперь делать? — Она задумалась, но через пару секунд ее полное лицо оживилось. — Ладно уж, есть у меня один заговор. Сыщется кому твою хворь с собой утянуть…
Вячеслав, которого князь застал прощающимся с погибшими, отнесся к его идее скептически, заявив, что армия существует несколько для иного, многозначительно кивнув на тела дружинников. Но особо упираться он не стал, согласившись, что при таких форс-мажорных обстоятельствах и впрямь грех не помочь людям — все равно бездельничают.
— Хотя навряд ли пеньковцы отыщут для них сотню топоров, — добавил он, подумав.
— Не отыщут, — не стал спорить Константин. — Но их можно занять и здесь, в Залесье. У одного Точилы, поди, осталось несколько штук, а ему уже ни один не понадобится.
Как ни странно, но отыскать у кузнеца ничего не удалось. Возможно, что сказалось отсутствие хозяйки дома, которая запропала неведомо куда, а без нее дело продвигалось худо. Облазив всю кузню, ратники сумели найти всего один, да и тот не просто тупой, но еще и заметно выщербленный. Очевидно, его принесли для ремонта.
— Не может же быть, что у него в доме не было приличного топора! — возмутился Константин, но делать нечего.
Он отпустил ратников, а сам пошел обратно в избу. Проходя мимо двери, ведущей в холодную подклеть, где находилось тело Точилы, князь остановился и нахмурился. Раздавшийся за дверью странный звук — не то скрип, не то стук — насторожил его. Он прислушался. Стук повторился. Константин аккуратно потянул за ручку.
В подклети окон не имелось и царил полумрак, но света, льющегося через дверной проем, вполне хватило, чтобы заметить, как встрепенулась сидевшая у тела мужа Пудовка. Увидев князя, женщина проворно вскочила на ноги.
— Мне бы топор, хозяюшка, — мягко пояснил Константин.
— Какой топор?! — испуганно вскрикнула кузнечиха и подалась чуть вперед, явно стремясь загородить Точилу. — Нет здесь никакого топора! Нет и отродясь не было!
Константин опешил. Ну нет и нет, а орать-то зачем? Несколько секунд он молча смотрел на Пудовку, недоумевая, почему она так разволновалась, и попутно пытаясь разглядеть то, что кузнечиха старательно норовила скрыть от его глаз, загородив своим массивным телом. Получалось у нее это не ахти — во всяком случае, краешек скрываемого князь разглядел, и этот краешек ему очень не понравился.
Константин молча шагнул вперед, властно отодвинул Пудовку в сторону и увидел в руках у Точилы какую-то странную железную штуковину. Больше всего она напоминала некую заготовку, из которой при умении можно отковать что угодно — от косы до того же топора.
Это что — такой обряд? А что за темные пятна на штуковине? Уж очень сильно они походили на… И тут он неожиданно вспомнил, что платок-то, который ему протянула утром Пудовка, тоже был в кровавых пятнах. Мало того, еще вчера вечером, перед тем как лечь спать, кузнечиха, разобидевшись на Константина за отказ покарать черниговских князей, вернула его, причем с таким видом, что он, ни слова не говоря, взял и засунул в карман. А поутру он снова оказался в ее руках — откуда?
Он осторожно потянул железяку из рук Точилы. Так-так. Если ею сзади по голове, то… Вообще-то очень подходящая по форме. А это что? Он вышел из подклети и стал внимательно разглядывать длинные светло-русые волоски на кусочке кожи, прилипшей к одному из острых краев. Сомнения в том, что перед ним орудие убийства дежурившего ночью у церкви дружинника, окончательно отпали.
«А я б ни на что не поглядела да самолично их. И рука бы не дрогнула…» — припомнились ему слова кузнечихи. Слова и тон, каким они были произнесены. Сожалела Пудовка. Ох как сожалела, что не может отомстить за гибель мужа. Ночь же была длинная, вот она и надумала, перейдя от слов к делу.
«Хотя нет, — поправил он себя, припомнив еще кое-что. — Надумала кузнечиха гораздо раньше — еще вечером. Недаром она столь многозначительно пообещала ему сама управиться: «И такой огнь учиню — до небес, чтоб непременно в ирий мой Точила вознесся».