— Мне б тогда догадаться, — вздохнула она. — Глядишь, и удержала бы, да в ум не взяла, а уж когда спохватилась — куда там.
Накинуть на себя кое-что из одежды — дело минутное, но Константин действовал целеустремленно, решительно и быстро, так что, когда она выскочила следом за ним на крыльцо, тот уже находился возле церкви, а в ногах у него лежал дружинник. Кто свалил его на землю, Пудовка не видела, зато приметила, как князь откинул в сторону железяку и, вынув из кармана платок, вытер руку и выбросил платок на снег.
Далее настал черед церкви. Запалил он ее не сразу — вначале перетаскал к входной двери весь запас дров, приготовленных для костра, чтобы точно хватило до утра, и только после этого поднес к ним горящие головни. Одной или двумя Константин не удовлетворился, действуя наверняка, и запалил здание со всех четырех сторон.
Кузнечиха затаилась за забором, не понимая, что ей делать и как быть, а Константин преспокойно направился в избу. Вернуться вслед за князем она побоялась и тут вспомнила о ратнике, продолжавшем лежать на снегу. Решив помочь несчастному, она опрометью бросилась к неподвижному телу, но едва приподняла голову дружинника, как почти мгновенно поняла, что ему уже не помочь — мертв. Она встала, огляделась по сторонам, машинально подобрала платок вместе с железякой, да еще вот с этим, которое невесть кто выронил.
— Он, видать, у тебя в одной зепи[57] вместе с платом лежал, вот и выпал… — пришло ей на ум. — А вот ключа от церкви я в снегу не сыскала, — сокрушенно вздохнула она. — Может, выкинул ты его, а может, сунул куда.
Уже стоя подле своего дома, она увидела, как над Орехом склонился еще один человек, и был это не кто иной, как попик, который чуть погодя вскочил на ноги и, спотыкаясь и падая, устремился в сторону леса.
Слушал ее Константин недоверчиво — несмотря на всю логичность, в его голове никак не укладывалось, что это он сам, своими собственными руками учинил все злодеяние. Помогала… царапина на ладони, на которую он время от времени поглядывал. А где-то ближе к середине повествования Пудовки князь припомнил, что как раз вчера он впервые за долгое время снял с себя оберег, сунув его в карман.
Глупо, конечно, всерьез считать, что он каким-то образом мог защитить его от преследователей во сне, да и при чем тут они — убивал-то дружинника он сам, да и церковь запалил своими руками. Но вслед за этим он невольно сопоставил два своих сна — нынешний, в котором горгона помогла ему ускользнуть от погони, и вчерашний, когда он улегся спать без оберега и его поймали и скрутили… Ну да, все сходилось. Поймали, скрутили, после чего… принялись рулить его телом как заблагорассудится.
А кузнечиха продолжала рассказывать, как ближе к утру, когда поднялась тревога, она, наблюдая за поведением Константина на пожаре, стала догадываться, что здесь что-то нечисто. Слишком естественно вел он себя. Не мог хладнокровный убийца, не пощадивший даже собственного дружинника, быть таким. Она и платок-то протянула ему именно для проверки, но и тут князь остался невозмутимым.
Однако сомнения сомнениями, но в любом случае сознаваться в увиденном Пудовка не собиралась, вполне логично рассудив, что очевидцев такого злодеяния, пусть даже совершенного бессознательно, в живых не оставляют. Промолчала она, и когда услыхала, что грозит всему княжеству, если убийцу найти не удастся. Что проку, даже если и поведает обо всем. Не явится же Константин с покаянной головой перед черниговцами?
Но когда благой порыв уберечь князя от опасности подхватить от ржавой железяки антонов огонь неожиданно обернулся ее «разоблачением», она колебалась недолго. Вспомнив услышанное от Константина, она махнула рукой: будь что будет. Правда, и сознаваться в несодеянном ей претило, а потому она предпочла молчать.
Константин хотел было встать, но, пришибленный таким известием, продолжал сидеть. Сил хватило только на то, чтобы повернуться к столу и щедро, доверху, набулькать себе в кубок из братины, к которой они с Вячеславом вчера вечером почти не притронулись, хмельного меду. Поднес ко рту, но, угрюмо покосившись на сидевшую рядом кузнечиху, поставил кубок обратно на стол и наполнил второй, который протянул женщине.
— Это за что? — тихонько спросила она.
— За упокой, — мрачно выпалил он и выдул все до дна, гадая, что теперь ему делать.
В одном Пудовка права — ехать с повинной головой к черниговским князьям глупо. Впрочем, в другом тоже — оставлять свидетелей такого в живых нельзя. Хотя что проку, если кузнечихи и не станет — остается отец Варфоломей. Правда, была надежда, что священника сожрали в лесу волки, как предположил Вячеслав, но надежда хлипкая — коли уж началось невезение, так жди продолжения. Не зря ж на Руси говорится, что беда одна не ходит — все с детками.
А священник и впрямь благополучно избежал волчьих зубов, хотя именно страх перед волками и удержал его от побега — уж больно страшен их вой, раздававшийся откуда-то из мрачной лесной чащобы. Поэтому он и не отважился удрать. Но и дожидаться утра среди сугробов оказалось невмоготу. Приплясывая от ощутимого мороза, который все сильнее терзал его тело, он махнул рукой, решив попроситься у дружинника обратно в церковь, но дойти до нее не успел, остановившись при виде показавшегося князя. А далее ему оставалось только в изумлении наблюдать за стремительно разворачивавшимися событиями.
К Ореху он кинулся из самых благих побуждений, желая помочь. Кроме того, внутри церкви оставались запертыми черниговские князья, которых надлежало выпустить. Сняв с пояса у ратника ключ от входной двери, он попытался подойти к ней, но полыхало уже столь жарко, что не смог.
Отец Варфоломей сокрушенно огляделся по сторонам, собираясь бежать за помощью в безмятежно спавшее селище, но тут ему на ум пришла неожиданная мысль: а что, если антихрист, прочно усевшийся в теле Константина, не просто так изгнал его из церкви, но, стремясь окончательно опорочить божьего служителя, решил свалить на него вину за поджог? Не зря же одну из головней рязанский князь кинул в свой собственный шатер?
И чем дальше, тем эта мысль все сильнее овладевала им, перерастая из предположения в убежденность, что так оно и есть на самом деле.
«А вот же не видать тебе такого, бес лукавый!» — зло подумал он и устремился в лесную чащу, вознамерившись непременно добраться до черниговского князя. Должен же кто-то поведать ему, какой страшный мученический венец уготовил его сыну Мстиславу Глебовичу враг рода человеческого, угнездившийся в теле рязанца.
И настолько горячим было это желание, настолько тверд он оказался в намерении во что бы то ни стало разоблачить диавольские козни, что и думать забыл о волках и прочих опасностях, подстерегавших его в лесу.
Его действительно никто не тронул. А миновав Дон, отец Варфоломей предусмотрительно взял гораздо левее, свернув с санной дороги на Дубицы и вновь углубившись в лес.
Там он и принялся выжидать возвращения рязанского воеводы, а едва тот вместе с полоном пересек реку, как священник стремглав ринулся бежать в селище. Поведав о случившемся, он повелительно затребовал у местного тиуна сани с лошадью, и тот, ошарашенный услышанным, безропотно повиновался, с опаской поглядывая на растрепанного и донельзя возбужденного отца Варфоломея.
Одолев за сутки чуть ли не сотню верст, ныне священник был уже далеко, и о погоне за ним не могло быть и речи. К тому же в Дубицы, прислушавшись к Вячеславу, никто из отряженных на розыск дружинников не поехал, а прочие окрестности, которые они добросовестно исколесили, оставались пустынными — никаких следов.
Но Константин ничего этого не знал, продолжая гадать, как ему быть дальше. К тому же помимо кузнечихи оставался еще он сам — та еще проблема. Да, оберег выручил, но насколько его хватит? Если припомнить, горгона и сегодня-то справлялась с помощью еле-еле, то есть силы женщины со змеями не беспредельны, и завтра их будет еще меньше.
Не помог и второй кубок, который он влил в себя вслед за первым. Решение никак не приходило в голову. Ну не руки же ему на себя накладывать?!
Помалкивавшая Пудовка, внимательно наблюдавшая за ним, наконец не выдержав, заверила его:
— Ты не сумлевайся, княже, я ить все понимаю. Не себя ж тебе казнити. И памятью меня тоже Род не обидел. Все, что ты сказывал, как я чего сотворила, повторю перед кем хошь слово в слово. А енто я ныне токмо тебе, пока никто не слышит, да и то, ежели бы не спужалась, нипочем бы с языка не сорвалось.
— А на исповеди? — усмехнулся Константин.
— Будя, наисповедалась, — отмахнулась она. — Крестами швыряться себе не дозволю — благодарствую, вразумил ты меня, — но и в церкву не вернусь.
— Раненько ты сегодня проснулся, — вывел его из раздумий голос воеводы. — Когда обратно в Рязань?
Вячеслав выглядел бодро, свежо, на щеках играл легкий румянец от мороза. Однако стоило ему посмотреть на Константина, как улыбка сползла с его лица, и он, нахмурившись, уставился на князя.
— Еще что-то случилось? — осведомился он.
— Случилось, — кивнул Константин. — А как ты догадался? По этому? — Он показал на пустой кубок, который продолжал машинально вертеть в руке.
— Нет, — поправил князя Вячеслав. — По вискам.
— А что с ними?
— Ранняя седина иногда украшает мужчину, только что-то уж больно стремительно она у тебя появилась. Вчера еще не было, а сегодня…
— А-а, — равнодушно протянул Константин и вновь щедро наполнил оба кубка. — Давай-ка лучше выпьем. — И распорядился, повернув голову к кузнечихе: — Значит, так. Готовь все к погребению, а сразу после него пойдешь под арест.
Вячеслав принял кубок и, проводив взглядом Пудовку, осторожно поинтересовался:
— Выходит, все-таки решил сдать ее черниговским властям?
— Нет, — твердо ответил Константин. — Я сегодня уеду, а ты возьмешь ее под стражу. Завтра, точнее, уже сегодня ночью она, осознав всю греховность своего деяния, сбежит из-под охраны, дойдет до Карасевки, из которой народ воду таскает, скинет возле ближайшей проруби всю одежду и утопится.