— И сколь же времени мне так близ него торчать?
— До осени, не меньше, — сказал, как отрезал, Всевед.
— А потом?
— Поглядим. Потом придет, тогда и думать станем, — снова напустил туману Всевед.
— А если он потемнеет так, что?..
— И тут, что делать, знаешь, — последовал жесткий ответ волхва.
— Но на столь долгий срок я и впрямь не смогу. Ты уж прости, старче, но… — Ведьмак, не договорив, нахлобучил на лысину шапчонку и решительно поднялся на ноги, пообещав: — До изока[58], не более, а там никак.
Он уже сделал шаг в сторону, но тут его вновь остановил суровый голос Всеведа:
— Ведьмак! Ты помнишь, что было пять зим назад?
Маньяк с укоризной произнес:
— Вот уж не думал, что ты мне этим когда-нибудь в нос ткнешь. Считал, что друзья мы с тобой, старик.
— Я тоже так считал до сегодняшнего вечера. Напоминать не хотел, но ты сам к тому вынудил. Ну что, будешь должок платить?
— Я свое завсегда отдаю, волхв, — хмуро произнес ведьмак. — Кому, как не тебе, оно ведомо.
— Тогда выбирай. Либо долг платишь, либо, как друг, мою просьбу выполняешь.
— Вот такой я добрый!.. — отчаянно завопил Маньяк и с силой шваркнул свою шапчонку в снег. — Коли старый закадычный друг просит — все готов бросить, лишь бы его уважить! — Он деловито подобрал шапчонку, снова нахлобучил на лысину и подался опять в лесную чащу, буркнув на прощание: — Ну, до послезавтрева.
— У меня пока побудешь, — хмуро распорядился Всевед, когда они остались одни. — Воев своих отпусти. Возницу оставь с санями, и хватит с тебя. Послезавтра поутру вместе с Маньяком и поедешь в Рязань стольную.
— Уже, — вздохнул Константин. — Уже отпустил.
— Молодец, — одобрил волхв. — О людишках своих заботу проявляешь. Стало быть, Хладу еще много трудов предстоит, чтоб тебя под себя пригнуть, — то нам на руку. А теперь слушай меня. Зачем я к тебе ведьмака приставляю, понял?
— Почти, — уклонился от ответа Константин.
— Не лги, — сурово проворчал Всевед. — Негоже правду от себя отметать. Она хоть и горька, но куда лучше, чем словеса лживые, хоть и сладкие. Если вовсе дело худо обернется, то он тебя ко мне повезет. Уйти в ирий ты должен именно здесь, в моей дубраве. Здесь ты с его помощью уснешь навсегда, здесь тебя и на священный костер возложат, дабы руда твоя, Хладом отравленная, вся в чистое небо ушла, без остатка. В том нам Перун поможет.
— А излечиться как-то Перун не поможет? — покосился Константин в сторону резного изображения грозного славянского бога.
— Не лекарь он. Да и навряд ли кто из наших светлых богов на такое отважится. Хоть и горько такое говорить, но проходит их времечко. Они ведь как люди — есть и у них своя пора юности, есть и зрелость, а есть и старость. Хотя я думаю, что им такое никогда под силу не было. А там как знать. О тех временах стародавних нам столь мало известно, что ныне поди пойми, где быль, а где небылица. Все спуталось.
— А христианский?..
— О том не у меня вопрошай. Токмо навряд ли его жрецы тебе хоть что-то дельное скажут. Скорее всего, мало кто из них и увидит, что ты уже темнеешь. Больно хорошо им ныне живется — в этом все дело. Когда вера жирком благополучия покрывается — пиши пропало. Корысть многих губила и до них, и при них, и опосля тоже еще не раз погубит.
— Но есть же искренние, те, что и вправду верят.
— Есть, — согласился Всевед. — Потому и вера пока еще не оскудевает. А чем меньше их будет оставаться, тем… Не о том мы говорим, — досадливо остановил он себя. — Лучше скажи, готов ли ты в рощу мою приехать по доброй воле, а не по понуждению Маньяка? — И старик пытливо посмотрел на князя.
— Готов, — решительно кивнул Константин.
— Верю. А до той поры я весточку пошлю мудрым людям, — обнадежил князя Всевед.
— Это кому?
— Знакомцам твоим старым, Мертвым волхвам, — пояснил волхв и улыбнулся в седую бороду. — Али ты думаешь, что они лишь тебя одного подарками одарили? Мне тоже кое-что досталось. Вот токмо не думал я, что понадобится так скоро.
— А они… помогут? — решился спросить князь.
Выслушивать отрицательный ответ ему ой как не хотелось, но и пребывать в неведении тоже было не лучше. А может, и хуже. Не зря сказано, что лучше горькая правда, чем слепая неизвестность. Особенно если ты силен духом или хотя бы считаешь себя таковым. Тут ведь тоже для всякого по-разному.
Всевед еще раз внимательно посмотрел на Константина, вздохнул и честно сказал:
— Они могут и вовсе не откликнуться, княже, а ты спрашиваешь меня — помогут ли. И как поступят — неведомо: уж больно далеко и давно мы разошлись. А тебе я вот что скажу. Не знаю я, какие тебя там заботы княжеские впереди ждут, но опаску держи. На суде своем княжеском дела татебные не суди. Оно понятно, что есть злодеи, по коим веревка плачет да сук дубовый. Двуногой нечисти жизнь оставлять токмо самый что ни на есть худой князь будет, коему лучше бы сразу со своего стольца слезть, чтобы простому люду от его показной доброты впятеро хуже не стало. Но нельзя, чтоб ты мерзость эту своим словом, своим повелением на сук подсаживал. От этого ты еще сильнее потемнеешь. Есть у тебя судьи, вот и доверь им вершить справедливость.
— А если на меня кто с ратью пойдет? Ворота распахнуть настежь, хлебом-солью приветить, а самому в монастырь податься? — горько усмехнулся Константин.
— Ворога бить надобно. Но от таковского мрака в тебе не прибавится, ежели делать ты это станешь, словно работу обычную исполняешь, коя чуток неприятная. А вот зла старайся в душу не допускать. Пусть у тебя там поменьше ненависти, ярости, гнева будет. Ты же не зверь, а человек. Вот и не забывай о том. Никогда.
— Думаешь, что мои чувства ему как-то расти помогают?
— Не знаю, — честно ответил Всевед. — Мы ныне оба во мраке блуждаем. Кругом туман, а идти вперед надо. Значит, пойдем, но не спеша и ощупывая все впереди себя. Может, там и ровно, а опробовать легонько надо. Где-то впереди — обрыв, а где-то — ямина.
— Где-то, — эхом откликнулся Константин. — А где?
Волхв в ответ пожал плечами.
— Потому и бдеть тебя призываю, что не ведаю, где ты поскользнуться можешь да прямиком к нему в лапы угодить. Да, и еще одно, а то забуду. Полоняников ты щадить старайся… Хотя что я тебе говорю, словно ты и впрямь в Хлада превратился. Ты и сам их щадишь. Если же… — Он помедлил и после паузы продолжил с явной неохотой: — Если же тебя Маньяк в мою дубраву позовет, то озаботься, чтобы все дела твои в полном порядке к тому времени были. Чтоб Святослава мудрые люди своими плечами подпирали, ну и дружбу со всеми прочими князьями свести надобно, чтоб они наследника не изобидели. Сам сказывал, что дела вершить надобно союзно.
— Ага, — вздохнул Константин грустно. — Был бы тут Вячеслав, он непременно бы спел про «союз нерушимый князей всех свободных», — на ходу перефразировал князь гимн СССР, — который «сплотила навеки могучая Русь».
— Ишь ты, — крутанул головой Всевед и одобрил: — А что? Красиво. Сам былину такую сложил или воевода твой постарался?
— Да нет. Есть у нас, точнее, был, нет, будет, короче, неважно — гусляр один. Сергеем звать Михалковым[59].
— Имя христианское, но слова самые что ни на есть наши, славянские, — счел нужным еще раз похвалить Всевед. — Вот и строй этот союз, дерзай, княже. А главное, все время держи в уме, что деньков у тебя осталось немного, а дел — как раз наоборот.
— В том-то и беда, что я не знаю, за что хвататься в первую очередь, да так все наладить, чтобы оно после моей… моего ухода не развалилось.
— А ты пальцы загни да прежде в сторонку откинь то, с чем и без тебя управятся, — посоветовал волхв.
— Значит, армия побоку, — задумчиво произнес Константин. — С ней Вячеслав и сам управится. Наука, дома странноприимные, приюты для детей-сирот, больницы, школы, университет — тут Минька с отцом Николаем. В судах «Русская правда», разве что с моими поправками… — Он сокрушенно вздохнул. — Все равно многовато остается. С тем же союзом нерушимым. На западе черниговцы того и гляди накинутся, и добро бы, если одни, а то и помощников позовут. На востоке Волжская Булгария. С ней тоже нелады — недавно Великий Устюг разорили. Получается, что и с ними воевать надо. А после того как я на них насяду, с ними уже никакого союза не заключишь.
— А ты сделай так, чтоб малой рудой обойтись. — И Всевед посоветовал: — Подчас бить необязательно. Главное — очень большой кулак показать, чтобы у них аж глаза округлились. Иной раз неведомая сила намного страшнее кажется ворогу, чем сеча проигранная. О том подумай.
— А половцы? Я же сына сестры самого Юрия Кончаковича спалил. Значит, жди с юга грозы. Плюс мордва.
— Думай, княже, — беспомощно развел руками Всевед. — Не стариковскому уму в дела твои великие вникать.
— А корабли? — вдруг вспомнил Константин. — Они же из Франции аж к лету приплывут. Мне же переселенцев размещать надо и град ставить в устье Дона.
— Ну-у градом можно и ранее озаботиться, — резонно возразил волхв. — Пошли мастеровых людишек побольше, да и приступай, Сварогу помолясь, с самой зимы.
— Тоже верно, — согласился Константин. — Значит, говоришь, союз нерушимый князей всех свободных, — протянул он задумчиво и грустно усмехнулся.
Звучит-то красиво, жаль, что нереально, поскольку на самом деле либо — либо. Если «союз нерушимый», то свобода князей отпадает напрочь. А кто из них согласится ею пожертвовать ради эфемерного величия в отдаленной перспективе, да и то величия не твоего собственного, но всей державы, в которой твое княжество лишь малый кусок. Значит, необходимо гнуть, а кто заупрямится — ломать, и уж тут кто раньше успеет — то ли он их всех, то ли Хлад его самого.
Ну и ладно.
— Пока жив — надо жить, — вслух произнес он, подводя итог нелегким думам.
— Вот и правильно, — одобрил Всевед. — А еще важнее, чтоб ты надежду не терял.