— Ага! Надейся на лучшее, а готовься к худшему.
— Не слыхал, — удивился волхв. — Это откуда ж ты взял?
— Эллины древние такое выдумали, — пояснил Константин. — Был такой народ в Греции. Он и сейчас там живет, только измельчал духом.
— А вот это, княже, отныне ты сам себе постоянно повторяй, — посоветовал Всевед. — А ежели кратко, то не токмо надейся, но и готовься. Понял ли?
— Чего же тут не понять, — вздохнул Константин. — И жди осени, — добавил он.
— Пока осени, — уточнил волхв. — А далее поглядим как да что. — И лукаво подмигнул Константину.
Тот в ответ тоже постарался подморгнуть, но получилось у него не так весело, как у Всеведа. Если же совсем честно, то грустным это подмигивание было. Уж очень от него разило тоской.
Глава 26Сверх всяких ожиданий
Брут. Начнем с речей, а биться после будем.
Октавий. Но мы речей не любим так, как вы.
Брут. Речь добрая удара злого лучше.
Прошел почти месяц. Принес он немало событий, как хороших, так и плохих, а самым гадким было то, что поладить с черниговцами так и не удалось. Впрочем, Константин на это и не рассчитывал, надеясь хотя бы на то, что получится выяснить — чего ждать от Глеба Святославича Черниговского, а также от второго своего западного соседа — Изяслава Владимировича Новгород-Северского.
В какой-то мере он это выяснил, правда, ценой гибели всего своего посольства. Хорошо хоть, что рязанский князь на сей раз, почувствовав недоброе, не послал, как обычно, старого Хвоща или Евпатия Коловрата. Вместо них он отправил четырех ростовских бояр из тех, кто жаждал выслужить прощение князя за свою дерзость, проявленную, когда Константин стоял под их городом. Что и говорить — свое прощение они заработали сполна. Но посмертное, ибо это посольство стало их первой и последней службой. Вернулись все четверо на санях, изрубленные, будто мясные туши.
Набольшего из бояр, возглавлявшего посольство, по имени Олима Кудинович, признали лишь по приметным ножнам и дорогому поясу — лица у него не было вовсе. Руки и ноги, правда, оставались целыми, но туловищу уже не принадлежали — лежали подле него на залитой кровью соломе. Рядом с ним находились тела прочих послов.
А на двух других санях лежали слуги и дружинники. Черниговцы не пощадили никого, включая возниц, и правил поездом из трех саней какой-то черниговец. Был он неразговорчив и уже настроился на скорую гибель от рук рязанцев, так что, когда Константин запретил его трогать и с миром отправил назад, вид он имел весьма удивленный.
Но кроме этой дикой выходки с посольством, черниговский князь пока ничего не предпринял и, судя по тому, что доносила разведка, не собирался предпринимать. Ну, по крайней мере, в ближайшие три месяца, ибо до весеннего половодья оставалось всего полтора, еще один кидай на то время, пока спадет вода и подсохнет земля, и добавь сев — это святое.
Что Глеб Святославич запланировал на лето, можно было только гадать. Может, и ничего. Со здоровьем у него и так было не ахти, а после смерти сына он совсем сдал. Доживет ли до лета — бог весть. Во всяком случае, Константин искренне желал ему здоровья. Лучше иметь дело с ним, чем с его братом Мстиславом Святославичем, следующим по старшинству. Этот, в отличие от Глеба, насколько рязанскому князю удалось выяснить у купцов, имел нрав куда решительнее и суровее. Как Константину донесли верные люди, порубленное посольство — именно его работа. Да и письмецо, которое передал черниговец, что покойников в Рязань привез, тоже писал лично он. Было это послание совсем коротким и состояло всего из одной фразы, взятой из Библии: «Не мир, но меч». Что она означает — мудрено не догадаться. Значит, война.
Но как бы ни было, а пока у Константина и Вячеслава появилась передышка. Оставалось выжать из образовавшегося затишья все возможное, успев разобраться с восточными соседями. Русский город Великий Устюг, взятый войсками Волжской Булгарии, был, образно говоря, лишь пробой пера булгарского эмира. Стоит промолчать или того хуже — уступить, и следом за первой ласточкой полетят остальные.
А там и мордва непременно зашевелится, и есть с чего. Этот народ хоть и состоял из двух вечно враждующих между собой племен — мокша и эрзя, но и про набеги на русские земли их князьки тоже не забывали. Один из них — Пуреш, правивший мокшей, давно лежал в сырой земле, но оставался Пургас, возглавлявший племена эрзя. В отличие от Пуреша, ориентировавшегося на владимирских князей, Пургас был союзником волжских булгар и потому опасен вдвойне.
Впрочем, сейчас его можно было не опасаться. Чтобы нейтрализовать опасного союзника булгар, Константин еще раньше предпринял ряд мер. Еще стоя под Изяславцем, сразу после гибели сыновей муромского князя и Пуреша, Вячеслав предложил окончательно разобраться с мордвой. Мол, самое время — основная боеспособная часть мордовских воинов погибла, вождь тоже, его сыновья у нас в руках. Опять же и земли Пуреша граничат с Рязанским княжеством, так что сам бог велел отодвинуть границу на восток. Понятно, что не в ближайшие дни — Владимир с Ростовом и Суздалем куда важнее. А вот после их взятия, если все пройдет успешно, наступит черед приволжских городов, и тогда можно будет заодно и того, податься к мокше.
— Заглянешь… на огонек, — согласился Константин.
— В смысле подпустить огоньку, — понимающе кивнул воевода.
— Ни в коем разе. Именно заглянешь, — поправил его Константин. — Посадишь там его сыновей, погуляешь, с мордовскими девками хороводы поводишь, медку выпьешь, и обратно.
— Мне твой гуманизм, княже, скоро поперек горла встанет, — возмутился Вячеслав. — Помнится, я уже говорил тебе, что с дикарями сюсюкаться нельзя, ибо они это истолковывают как твою слабость, и когда…
— Я помню, — перебил его Константин. — Помню и не спорю. Но гуманизмом тут и не пахнет. Просто так выгоднее. Если их примучить, они в скором времени начнут восставать, а оно тебе надо — каждый год на усмирение ездить? Куда лучше на добровольных началах.
— После того как мы им погром учинили? — недоуменно воззрился Вячеслав на друга.
— Именно после того, — кивнул Константин и приступил к подробному раскладу дальнейших событий. Мол, Пургас обязательно решит воспользоваться удобной ситуацией и полезет добивать слабого соседа, чтобы подмять под себя все земли, принадлежавшие Пурешу. Тогда-то его сыновья взвоют и сами добровольно прибегут к Константину, потому что больше им бежать не к кому.
— А если нет? — усомнился воевода. — Если они вместо того надумают подчиниться Пургасу? Он-то свой.
— Не надумают, — твердо ответил Константин. — И именно потому, что свой. Во-первых, своему покоряться гораздо обиднее, чем чужому. Во-вторых, это намного опаснее. Мордва, включая сыновей Пуреша, уже знает, что русские князья в их внутренние дела не больно-то суются, лишь бы те сидели тихо. Зато для Пургаса сыны бывшего врага — потенциальные конкуренты. Значит, надо отстранить их от власти, и по возможности со стопроцентной гарантией.
— А стопроцентная гарантия возможна только в одном-единственном случае, — понимающе кивнул Вячеслав.
— И сыновья это тоже понимают, — продолжил Константин. — Словом, никуда они не денутся — и прибегут, и в ножки поклонятся, и на все условия согласие дадут, лишь бы мы за них заступились. Тогда-то и придет время взять их под свою руку. И никаких тебе восстаний, мятежей. Напротив, тогда можно будет не опасаться и Пургаса, и если мы пойдем на булгар, то он никогда не ударит нам в спину, ибо побоится. Он же и сам в свою очередь повернется спиной к мокше, а они такого случая не упустят.
Однако булгары оставались опасными сами по себе, пускай и без союзников, и Вячеслав целыми днями буквально не слезал с седла, а по вечерам все вычерчивал карты предстоящих боевых действий, маршруты движения, продумывая наибыстрейшие способы доставки кормов для лошадей и продовольствия для неимоверно разбухшей армии. Разбухшей, ибо полки были собраны со всех городов Рязанского княжества, которое ныне включало в себя муромские земли и всю Владимиро-Суздальскую Русь. По настоянию князя Вячеслав призвал под знамена, которые уже красовались над каждым полком, даже плохо обученную молодежь.
Впрочем, Константин и не собирался кидать неопытных парней «под танки». Предполагалось, что все они войдут в состав полков так называемого второго, резервного эшелона и участия в битвах принимать вообще не будут, но зато получат первые военные навыки. Опять же что ни говори, а вернуться они должны были с победой, что непременно придаст каждому из ратников дополнительную уверенность в своих силах.
На деле предполагалось вести бои отборной трехтысячной конной дружиной и десятитысячным пешим ополчением, используя еще три тысячи конницы и пятнадцать тысяч пешцев исключительно в качестве демонстрации своего могущества.
Не рискуя полностью оголять тылы, чтобы не заполучить коварного удара в спину, воевода скрепя сердце оставил полутысячу на рубежах с Черниговским княжеством и половецкой степью. Не поскупился он и с выбором командира для нее, назначив на эту должность Изибора, по прозвищу Березовый Меч, как одного из самых надежных и самых проверенных.
Правда, сам Изибор такого доверия не оценил. Едва услышав о своем назначении, он тотчас же заявил Константину, что не заслуживает такой обиды. Ежели князь таким образом решил припомнить Изибору, как тот пошел поперек после первой победы под Коломной, то с тех пор прошло немало времени и Березовый Меч давно все искупил. А коли князь считает иначе, то Изибор может и вовсе покинуть дружину. Хорошо, что Константин вовремя припомнил давнюю рекомендацию своего воеводы и невозмутимо заметил, что ни о каком умалении ратной чести не может быть и речи. Напротив, тем самым он возвысил Изибора, который ныне становится «верховным главнокомандующим Западной группировки».
Опешив от столь неожиданного поворота, Изибор долго морщил лоб, размышляя над загадочным титулом, которого его удостоили, и наконец недоверчиво спросил: