– Что случилось? – повторил он, хотя, кажется, понял: нервы, страх, одиночество. Ей нужно было утешение, и Шибаев чертыхнулся – после разборок с сожителем ему было не до утешений одиноких девушек. Взглянув на несчастное лицо девушки, он кивнул: – Идемте, Оля, расскажете.
– Понимаете, я все время думаю про Тинку! Я не могу спать, завалила два зачета… Ночью меня трясет от страха. Лежу, прислушиваюсь, мне все время кажется, что открывают дверь… Шорох, шаги, лежу, вспоминаю, как Тинка говорила, что в коридоре кто-то ходит, как она выскакивала, говорила, я его все равно поймаю, а я думала, что ей спьяну мерещится, а теперь и сама… Только я ни за что бы не выскочила, Тинка была отчаянной, она и Аду дразнила… Аду Романовну… Я бы так не смогла. И планы у нее были – все и сразу, она верила в свою звезду! Она и мне обещала… А я после своего торгового техникума буду всю жизнь копейки считать, и я подумала, что Тинка была такая яркая, рискованная, такая красивая… У нее был кто-то, она говорила, нормальный мужик, правда, старый, который за нее душу черту отдаст, а у меня никого нет!
Девушка закрыла лицо руками и расплакалась.
Опаньки, приехали! У нее никого нет! Вот вам и ответ на вопрос, что случилось. Шибаев смотрел на плачущую Олю и думал, что они действительно разные, прав Алик. Каждая из них другая, но ведут себя одинаково. И общее у всех: ах, что же делать? Где принц на белом коне, ау, принц! И обязательно цветы. Это что, физиология? Ну… наверное. Семья, дети… А кто у нас старый мужик, готовый отдать душу черту? Уж не Петр ли Заброда, садовник Ады Романовны? Отдать душу черту… Сильно сказано! Шибаев не знал, что сказать, утешать он не умел. Сюда бы Алика… Тьфу ты, ну никуда без Дрючина! Знаток женщин, блин!
– Оля, а можно мне кофе? – ничего лучше он не придумал. – И хоть хлеба, не успел пообедать.
Алик часто развивал мысль о том, что, если попросить у женщины поесть, ее можно брать голыми руками, потому что у нее инстинкт кормить, рожать, утешать и вытирать сопли. Шибаев с ним не соглашался не потому, что не верил, а из принципа, лишь бы возразить. Хотя усвоил еще во время скандалов с бывшей женой Верой, что попросить накормить действительно беспроигрышный вариант. Если посреди криков о несостоятельности вдруг погладить себя по животу и сказать, а чего-то покушать охота, это срабатывает мгновенно, и у них переклинивает на уровне инстинкта и подсознания. Кормить своего самца – это святое и ритуал. Правда, в начальной стадии отношений, потом Вера научилась отвечать: на твою зарплату сильно не разгонишься, да и самому противно стало – он начал попросту уходить, иногда от души хлопая дверью. А однажды всадил топор в дверной косяк – так и запустил через всю кухню. Вера побледнела и замолчала. Тут можно было бы заметить по поводу интересных механизмов памяти: вдруг вспоминается нечто, сто лет уже не вспоминаемое, недужное и ненужное – то ли звук навеял, то ли запах, то ли еще что, а только непонятно, с какой радости приоткрылась дверца в прошлое и выглянула оттуда полузабытая кислая физиономия. Шибаев вспомнил давний спор с Аликом – что лучше и говорит о здоровой психике: забыть на фиг или копаться в памяти, делать выводы и устраивать работу над ошибками. Шибаев считал, что надо забыть, переступить и не копаться, он даже старые фотографии никогда не рассматривал и своих бывших не вспоминал – неинтересно. Ну, почти не вспоминал. Алик же считал… Снова! Этот! Гребаный Дрючин! Сколько можно! Да, так о чем мы? Алик считал, что память – наше богатство, утешение в минуты разочарования и одиночества, не говоря уже о старости. Представляешь, Ши-Бон, разливался сентиментальный Дрючин, сидит старик и дрожащей рукой разбирает старые письма и фотографии! У него все в прошлом, он плачет, ему «сладко и больно грустить в тишине…». Шибаев издевательски фыркал и говорил, что… Он много чего говорил! Тем и были хороши их отношения, что они говорили обо всем и могли сказать или высказать друг другу все. Вот и сейчас высказали…
– Ой, конечно, у меня есть тушеное мясо с картошкой, будете? – встрепенулась девушка, и слезы мигом высохли.
Шибаев кивнул, и она побежала на кухню. А он почувствовал болезненный спазм в желудке и представил себе полную тарелку тушеной с мясом картошки. Пошлость жизни в том, что страдания страданиями, а жрать хочется. Он принюхался – пахло вкусно. Даже звяканье вилок вызывало слюноотделение и новый спазм в желудке.
– У меня есть вино, хотите? – спросила девушка.
Шибаев кивнул. Он подумал, что надо бы позвонить Яне, извиниться, но решил, что забежит к ней утром – извиняться лучше, глядя в глаза тому, кого обидел. Оля достала из серванта бутылку, протянула Шибаеву. Шестым чувством он понял, что вино она купила для него. Он ощущал, что она смотрит на него, разглядывает украдкой, но делал вид, что не замечает, так как страшно увлекся возней с пробкой. Шестое чувство также подсказывало ему, что нужно уносить ноги – одинокие девушки опасны, так как полны надежд и ожиданий. Оля нравилась ему, симпатичная девушка, но… но искры не было. Не совпадали они. Возможно, встреться они в романтических обстоятельствах, допустим, если бы он спас ее от бандитов, а потом утешал, испуганную и рыдающую… Тогда да! Она сказала, что после убийства Тины боится оставаться одна… Ну, боится, всякий бы боялся. Но она работает, учится, тратит на транспорт часа два, а то и три в день, а еще по магазинам пробежаться, посмотреть, где чего дают, да в гастроном заскочить, да приготовить… У нее попросту нет времени на дурацкие страхи, тем более она далека от компании Тины. Они бегали по разным дорожкам, практически не пересекаясь, а потому страх девушки слегка… как бы это… наигран и не что иное, как кокетство! И то, что она позвала его, Шибаева, говорит не о страхе, а о желании видеть его и познакомиться поближе. Вот так, не надо быть ясновидящим. А что он? Шибаев разливал в бокалы вино, нарочито медленно, с удивлением отдавая себе отчет, что не хочет! Ничего не хочет, и сейчас попросту обманывает эту славную девушку. А почему не хочет? Что мешает? Черт его знает! Стар, устал, не нужно, недужно… Ну, стар – это неуместное кокетство, но, с другой стороны, раньше такие вопросы он себе не задавал, а протягивал руку и брал. А сейчас… И Яна здесь, скорее всего, ни при чем. Как говорит мудрый Алик, наступает время, когда мужчина переходит с фастфуда на приличный ресторан, где на столиках белые скатерти и хрустальные солонки. Мудрый Алик! Шибаев не удержался от хмыканья и замаскировал его под кашель. Кто переходит, а кому и фастфуд сойдет. По обстоятельствам.
– Я видела его однажды, – сказала девушка. – Они ссорились!
Шибаев понял, что она говорит о Тине и ее друге… как его? Вите Косых.
– Что он за человек?
Девушка пожала плечами:
– Актер разговорного жанра. И разводиться он не собирался, я думаю. Знаете, Саша, Тинке не нужна была семья, дети… – Она порозовела. – Она и готовить не умела, разве что кофе сварит. Модельный бизнес – это ее! Гости, приемы, шикарные шмотки – гламур, короче. Витя – оформитель, дизайнер, она говорила, что он нужен ей для проекта, как только достанет деньги, сразу стартует.
– А любовь?
– Они встречались почти два года, после Севы уже, ссорились, мирились, а сейчас… Даже не знаю! Если бы он убил ее раньше… А сейчас, понимаете, поезд ушел.
– Понимаю. Это если оба трезвы и вменяемы, а тут драка, да еще и под этим самым делом, – он щелкнул себя пальцами по горлу, – всякое случается. Тина, как я понимаю, умела за себя постоять.
– Еще как умела! Могла по роже залепить и обматерить так, что не зарадуешься. Скандал устроить. Я иногда ее боялась и старалась не злить. Когда она сказала, что у нее есть мужчина намного старше, я подумала, хорошо, что старше, значит, умный, будет уступать. А тут вдруг Витя Косых выскочил… Глупо получилось. – Она поежилась. – Он тоже без царя в голове, вечно в аварии попадал, все терял, краска на лице. Представляете, краска на лице, забыл умыться. Тинка рассказывала. Взрослый мужик, а как ребенок, честное слово.
– Краска? – не понял Шибаев.
– Ну, он же художник, весь в краске. И джинсы в дырах, и шарф скрученный намотает на себя… Богема вроде, а сам как бомж. Я видела их вместе, еще раньше. Тинка вся из себя, а он от холода скрючился, посинел, подпрыгивает… Я еще подумала, что он ей не пара. А если деловые отношения, тогда понятно. Совместный проект.
– Деньги откуда? Ада Романовна ей ничего не оставила. На раскрутку нужно много.
– Так она же ей обещала! Тинка надеялась. Она говорила, что Богданов… это самый главный в компании, должен дать.
– Почему она так думала?
– Он знал, что Ада Романовна обещала… Из уважения к ней, наверное. Хотя я не думаю, что дал бы. Если бы Ада Романовна была жива… а так… Он теперь хозяин, с него спроса нет. Хочу – даю, хочу – не даю. Я ей сразу сказала: не надейся! А она только смеялась… – Оля вздохнула.
…Они засиделись допоздна. Шибаев нутром чувствовал, что пора прощаться, но, вспомнив пустую квартиру, уперто продолжал сидеть, рождая у Оли смутные надежды. Он представлял себе, как Алик стаскивает с вешалок барахло, хватает с полок свою вонючую косметику, запихивает в большую спортивную сумку и тащит весь этот скарб в прихожую; вызывает такси. А потом, спотыкаясь, волоком спускает сумку с лестницы, потому что лифт уже неделю на профилактике. Вспотевший, злой, патлы дыбом; сопит.
В начале двенадцатого усилием воли Шибаев заставил себя подняться. Оля была печальна, он почувствовал себя виноватым и снова подумал, что в доброе старое время он бы… эх! Старый стал. Старый козел…
Через час он переступил порог собственного дома, протопал прямиком на кухню, открутил кран и долго пил противную, отдающую ржавчиной воду…
…Богданов работал с бумагами. Работы было невпроворот, приходилось брать домой и работать ночью. Но ничего, сдюжим! У нас наполеоновские планы, и жизнь только начинается. Завтра две важные встречи с инвесторами, кредиты согласованы. Молодец, Андрюша, сказал он себе. Так держать! То ли еще будет.