Парочка профукает все до последнего пени за месяц или полтора. А потом, когда хилый денежный ручеек совсем иссякнет, новый друг жены, чтобы немного заработать и продлить свое безбедное существование, продаст Катю Бланш в подпольный публичный дом, ведь официальная проституция в Испании запрещена законом.
Это последняя мысль окончательно доконала Гойзмана.
Он вспомнил, что в домах терпимости низкого пошиба есть что-то вроде планового задания, так сказать, валовых показателей, разнарядки. За вечер и ночь девочка должна обслужить десятка полтора моряков, торговцев с рынка и прочую шантрапу. Гойзман живо представил себе красавицу жену, обосновавшуюся в маленькой убогой комнате дома терпимости где-нибудь в портовом испанском городке. Стены, обклеенные порнографическими плакатами, окно, выходящее на помойку, тучи мух и грязь. Запах нищеты, человеческих экскрементов и венерических болезней.
А Катя, в прозрачной рубашке и чулочках сидит на продавленной железной койке, опустив глаза. Она ждет, когда клиент, какой-нибудь мелкий торговец, который ей годится в отцы, грязный испанец, весь заросший волосами, словно обезьяна, наконец закончит раздеваться. Спустит с себя несвежие кальсоны и справит удовольствие. Эта душераздирающая картина была такой зримой, что причинила физическую боль. Он смежил веки и тихо застонал.
Путешествие по ночным улицам закончилось через четверть часа или того быстрее. «Ягуар» остановился на каком-то пустыре.
– Теперь поговорим, – сказал Донцов, сидевший за спиной Гойзмана. – Ходаков убит?
Гойзман почувствовал кожей холодок ствола, приставленного к затылку.
– Он жив, – Гойзман облизал сухие губы.
– Где Ходаков?
– Я все расскажу, – Гойзман пустил слезу, но спохватился и быстро передумал плакать. Тут слезами никого не разжалобишь, только сырость разведешь. – Послушайте… Только давайте сразу договоримся…
– Где сейчас Ходаков? – Донцов больно ткнул в затылок дулом пистолета. – Отвечай. Иначе… У меня под сиденьем есть ещё один кирпич. Лично для тебя.
– Ваш друг в надежном месте, – Гойзман, спросив разрешения, вытащил сигареты. Руки дрожали, огонек зажигалки гас, удалось прикурить только с третьей попытки. – Это примерно в тридцати милях от Лондона.
– Где именно?
– Это недалеко от городка Стевенейдж. На подъезде к нему есть ферма, где разводят тонкорунных овец. Управляющий – мой старший брат Натан. И его отец, – Штейн обернулся и показал пальцем на племянника. – Ходакова держат в подвальном помещении, его хорошо кормят, даже газеты дают. Наконец, он здоров. И это главное.
В машине Гойзман почувствовал себя увереннее, спазмы страха, перехватывающие горло, отпустили. В голову не могло придти, что его кончат прямо здесь, в салоне «ягуара», пустив пулю в затылок или через сиденье. На милосердие или жалость своих похитителей он не рассчитывал. Но здравый смысл человека, умудренного жизненным опытом, знающим счет деньгам, говорил о том, что в дорогих машинах людей не мочат. Ведь кровью запросто перепачкаешь обивку сидений, приборный щиток. Да и пуля, выпущенная с близкого расстояния, может пройти тело навылет, пробьет лобовое стекло. Значит, от засвеченной машины, в которой совершено убийство, придется избавиться. А это хлопотно, опасно. И, главное, слишком дорого, бросать новый «ягуар».
– Я сейчас же отдам вашего друга. Мы поступим просто: поедем на ферму и заберем его. Но мне нужны гарантии…
– Гарантии? – переспроси Колчин. – Нормальному человеку позволено сделать в жизни одну большую ошибку. Две ошибки – это слишком много. Один промах ты уже совершил, когда похитил Ходакова и Фелла. Не ошибись повторно. Если сегодня же Ходаков не будет сидеть на этом кресле, сам знаешь, что случится.
– Господи… Да я же на вашей стороне, – Гойзман со страху чуть не проглотил окурок. – Я же говорю: поедем на ферму…
– Мы не сможем поехать на эту чертову ферму, – сказал Колчин.
Как-никак он работает под прикрытием корреспондента русского телеграфного агентства. Любой полицейский может остановить машину и проверить документы водителя и пассажиров. По здешним законам, русский журналист, выезжающий на расстояние двадцати пяти миль от Лондона, обязан получить нотарификацию, то есть разрешение на эту поездку в британском Министерстве иностранных дел. Для этого нужно подать письменную заявку, где должен быть указан подробный маршрут передвижения по стране, дороги, по которым собираешься ехать, отели или кемпинги, где хочешь останавливаться на ночлег.
Чиновники из Форин-офиса посоветуются с коллегами из контрразведки и спустя несколько дней после подачи заявки дадут ответ, положительный или отрицательный. Но сначала могут поговорить с журналистом по телефону, и задать какой-нибудь умный с их точки зрения вопрос. Например, почему корреспондент хочет поехать именно по этой дороге, а не по другой? Или с какой стати он решил заночевать в этой гостинице, а не в той, что расположена на соседней улице? Ответы должны быть наготове.
Это не пустая формальность, особенно если едешь на север, в сторону Шотландии, где находятся американские и английские военные базы. Можно не сомневаться, что сотрудники отряда полиции «спешиал бранч», которые работают по заданию контрразведки МИ-5, наведаются вечерком в гостиницу под благовидным предлогом, проверят, на месте ли русский журналист, как он себя чувствует. И, не дай бог, отклонился ли от маршрута, заночевать не в той гостинице, перекусить не в том ресторане. Если что не так, жди больших неприятностей. На самом высоком уровне.
Помчаться сейчас, в половине второго ночи, когда дорожная полиция удваивает меры безопасности, за пределы очерченного круга, чтобы забрать заложника, – глупая и очень опасная затея. Отправить на ферму одного Донцова – все равно, что отправить его на смерть.
– Мы не поедем туда, – Колчин тронул за плечо Гойзмана. – Ты позвонишь своему брату. Скажешь, чтобы он натянул штаны, погрузил Ходакова в фургон и привез его в квартал, где находится станция метро «Фаррингдон». Сможешь это сделать?
– Без проблем, – кивнул Гойзман. – Через полтора часа, через два часа максимум, ваш друг будет в Лондоне. Нужно только позвонить Натану. Всего один звонок.
Колчин вытащил из ящика для перчаток карту Лондона, развернул её, включил свет и показал место, куда следует доставить пленника.
– Нет, лучше назначить встречу в более спокойном месте, – с заднего сидения подал голос Штейн, до сей минуты хранивший умное молчание. Левая половина его физиономии отекла и опустилась вниз, лицо перекосило на одну сторону, от виска к нижней челюсти, расплывалась полоса фиолетового синяка.
– В районе «Фаррингдона» многолюдно даже ночью. Не нужно лишних осложнений. Ваша безопасность – это наша безопасность. Лучше встретиться в районе доков. Мы там знаем заброшенный склад, одно время, когда занимались поставкой апельсинов, мы снимали его. Там начали делать ремонт, но бросили, денег не было. А перед складом на огороженной территории что-то вроде пустыря, ключи от ворот у меня с собой. Это хорошее место, тихое. Натан знает, как добраться туда.
– Хорошо, – кивнул Колчин. – Покажи это место.
– Минутку, – Штейн долго водил пальцем по карте Лондона, пока не нашел где-то на самом её крае нужную точку. – Это здесь.
Колчин секунду раздумывал над предложением. Место действительно неплохое. Находится вдалеке от жилых кварталов и оживленных автомобильных трасс. Он вложил в ладонь Гойзмана мобильный телефон.
– Звони.
Гойзман набрал номер брата. Он молился о том, чтобы Натан не отключил на ночь телефон. Брат поднял трубку после двенадцатого гудка.
– Какого черта, – ответил Натан на приветствие брата. – Ты знаешь, сколько сейчас вре…
– Мне нужен человек из подвала, – Гойзман заговорил голосом с металлической ноткой. – Немедленно.
– Хорошо, – Натан неожиданно перешел с крика на шепот. – Как скажешь.
Разговор закончился через пять минут. Гойзман вернул трубку Колчину и вытер рукавом со лба бисеринки пота.
– У нас где-то полтора часа, – сказал Донцов. – Мы проведем это время с пользой. Послушаем твою историю. Как Ходаков оказался на овечьей ферме, в подвале? Говори.
– Я расскажу всю правду.
Лучик надежды забрезжил где-то далеко, на самом горизонте, спрятанном дождливой ночью и пеленой тяжелых туч. Теперь Гойзману казалось, что все не так уж плохо, у него есть шанс. Он перестал мучить себя сценами, нарисованными воображением: жена Катя в публичной постели. К чему этот мазохизм, ковыряние душевных ран, когда ничего плохого не случится? Он увидит супругу через несколько часов, под утро, когда вернется домой живым и здоровым. Правда, которую он расскажет, должна спасти жизнь.
Гойзман откашлялся в кулак и начал говорить.
Восьмого июня к нему в контору явился один человек по имени Юрий Ильич Дьяков, которого хозяин «Маленькой розы» знал ещё с той поры, когда жил в Москве. Познакомились они случайно лет восемь назад или около того. Дьяков судим. Ему лет сорок с гаком, раньше жил под Москвой, в Подольске. Среднего роста, физически крепкий, широкий перебитый нос боксера, глаза серые, над правой бровью заметный красноватый шрам в форме летящей птицы. По рассказам Дьякова, этот след ему оставил на зоне один недоумок урка, который неделей позже трагически погиб. Его утопили в яме с нечистотами.
Гойзману и в голову не могло придти, что под ручку с давним знакомым к нему пожаловала большая беда. Много лет назад Дьяков занимался какими-то темными делишками, тогда он не слишком преуспел, перебивался с хлеба на воду. Зато теперь, судя по прикиду, по перстню с крупным бриллиантом на безымянном пальце, оседлал удачу. Гойзман устроил Дьякова приличным ужином, даже распечатал бутылку пятизвездочного «Арарата», которую держал на черный день. Гость выпил самую малость. И заявил, что хочет сделать деловое предложение. Хозяин «Маленькой розы» был не слишком заинтригован. Последнее деловое предложение ему сделал в собственном ресторане пьяный гомосексуалист: предложил затрахать хозяина заведения до смерти, если тот выдаст ему двадцать пять фунтов или кредит в баре на эту же сумму.