Не сомневаюсь, что если бы нашим когнитивистам довелось ознакомиться с этими текстами, то они вздохнули бы с облегчением, а то и исполнились бы гордости за собственную миссию по защите логики и рациональности от нападок обскурантизма и реакции. Но интересен вот какой вопрос: как именно Дюркгейм – дрейфусар первой волны, активный член Лиги в защиту прав человека и гражданина – сумел защитить интеллектуалов от обвинения в индивидуализме? Ответ: он показал, что индивидуализм есть не что иное, как религия, поскольку только она способна обеспечить общественный порядок. И более того, эта религия проистекает из христианства[148].
Дюркгейм противопоставляет два типа индивидуализма. Во-первых, тот, что служит мишенью для нападок антидрейфусаров, будто он единственный возможный, – это «узкий утилитаризм и утилитарный эгоизм Спенсера и прочих экономистов». Такой индивидуализм основывается на полном потакании частным интересам – он действительно несовместим с общественной жизнью. «Но есть и другой индивидуализм, который не так легко одолеть. Уже целое столетие мы слышим о нем из уст подавляющего большинства мыслящих людей: это индивидуализм Канта и Руссо, спиритуалистов, тот, что Декларация прав человека более или менее успешно попыталась изложить на языке формул – именно его повсеместно преподают в школе, и он стал основой нашего морального катехизиса». Идеал такого индивидуализма, связываемый Дюркгеймом с великой традицией либерализма XVIII века…
…настолько превосходит уровень утилитарных задач, что для умов, которые к нему стремятся, он словно проникнут религиозностью. Персона, определение которой становится пробным камнем, позволяющим отличать добро от зла, признается священной, так сказать, в ритуальном смысле слова. Есть в ней отчасти та трансцендентная величественность, которую церкви во все времена приписывают богам. Кажется, будто она наделена таинственной способностью создавать пустоту вокруг вещей святых, избавлять их от приземленных связей и изымать из обыденного обращения. Именно отсюда – почитание, которое ей оказывают. Кто бы ни покушался на человеческую жизнь, человеческую свободу, человеческую честь, она внушает нам ужас – в точности такой же, какой испытывает верующий, на чьих глазах оскверняют его идола. Такая мораль – не просто здоровая дисциплина или мудрая экономия существования, это религия, в которой человек одновременно верующий и бог.
Антидрейфусары критикуют индивидуализм интеллектуалов во имя консервативной христианской морали. «Но разве мы не знаем, – возражает Дюркгейм, – что оригинальность христианства собственно и состояла в необыкновенном развитии духа индивидуализма?» И далее: «Если подобный частичный индивидуализм оказался востребован под видом христианства восемнадцать веков тому назад, то велики шансы, что сегодня окажется необходим индивидуализм более развитый – ведь с тех пор кое-что изменилось. Поэтому было бы грубой ошибкой представлять индивидуалистическую мораль как противоположность христианской. Это, наоборот, ее производная. Примыкая к ней, мы не отрицаем свое прошлое, а лишь его продолжаем».
Сравним позицию Дюркгейма с выводами упомянутого опроса о закате католицизма. Да, сказал бы Дюркгейм, строго говоря, моральный либерализм угрожает христианству, однако лишь для того, чтобы лучше исполнить его обещания. В то же время он возразил бы против «субъективизма». Высшие ценности (справедливость, истина), разделяемые молодыми участниками опроса, из которых составлено их представление о религии и которые позволяют им через автотрансценденцию выйти за пределы собственной личности, суть что угодно, но не ферменты анархии или беззакония. «Когда целый народ начинает стремиться к какой-то цели, она обретает через это единодушие своего рода моральное превосходство, возвышающее ее над целями частными и придающее ей религиозный характер».
В своем ответе Брюнетьеру Дюркгейм твердо настаивает, что религия, через которую «человек стал богом для человека», совершенно необходима обществу для сплочения. Он пишет о дрейфусарах:
Любое действие против индивида возмущает их не только из сочувствия к жертве и не из страха испытать подобную несправедливость на себе. Просто такие выпады не могут оставаться безнаказанными без ущерба для существования нации. ‹…› Религия, терпящая святотатство, отрекается тем от власти над умами. Значит, религия индивида не должна оставлять глумление без ответа, чтобы не разрушить доверие к себе. Поскольку она – единственная связывающая нас всех нить, то подобная слабость не может не вылиться в распад общества. Таким образом, защита индивидуалистом прав индивида – это одновременно и защита жизненных интересов общества.
Здесь мы подходим к пределу теории религиозного по Дюркгейму, для которого «идея общества – душа религии»[149]. И понимаем, насколько он неправ в том, что касается христианства.
Моральный индивидуализм Дюркгейма защищает человека вообще, человека абстрактного. Боль ему, как и сегодняшним участникам опроса, доставляют не столько муки конкретного человека, сколько урон, наносимый универсальным и трансцендентным ценностям под названием свобода, истина, справедливость, здравый смысл. Дюркгейм все это высказал уже в самом начале статьи, написав всего через несколько месяцев после оправдания майора Эстерхази и после процесса Золя, пока Дрейфус гнил на острове Дьявола: «Забудем сам процесс и прискорбное зрелище, которому мы стали свидетелями». Сколько же дрейфусаров решат, что отпустительная жертва Альфред Дрейфус, капитан и выпускник Политехнической школы, недостоин их борьбы!
Христианство в моем понимании означает ровно противоположное. Ни Человек вообще, ни высшие Ценности не заслуживают угрожающего идолопоклонством обожествления. Важно и нужно спасти заблудшую овцу, страдающее лицо, по имени нареченное, пусть ради этого придется подвергнуть опасности девяносто девять других[150]. Христианство, отнюдь не являясь верховным гарантом общественного порядка, выделяет смертельный фермент, должный уничтожить все власти предержащие. Если ему и суждено победить, то только ценой всего того, из чего состоит наш сегодняшний мир.
Как это ни смешно, Буайе, двигаясь совершенно другим путем, повторяет ошибку, допущенную Дюркгеймом. И тот, и другой принижают значимость религиозного в пользу морали и отрицают религиозное основание человеческих обществ. У Дюркгейма религиозное не имеет морфогенетической силы, это лишь трактовка самодостаточной, уже всегда изначально заданной реальности – общества. Подобная трактовка, или «коллективная репрезентация», может укрепить общественный порядок – по Дюркгейму, так действуют христианство с вытекающими из него видам морали, – однако она его не создает. Что касается когнитивистов вроде Буайе, мораль для них – порождение биологии, а религиозное – ее чисто иллюзорная интерпретация. В конечном итоге проявляется то же отрицание, та же слепота перед двумя неудобными истинами. Человеческие общества порождаются священным. Христианство, в свою очередь, – не мораль, а эпистемология, потому что, говоря правду о священном, оно лишает его созидательной силы. Плохо ли, хорошо ли это закончится – судить одним лишь людям.
Глава 4Лотерея в Вавилоне. Голосование – рациональная процедура или ритуал?
Отрицание, заложенное в самом сердце наук о человеке и обществе – от дюркгеймовской социологии до сегодняшних когнитивных наук – и для них основополагающее, есть отрицание религиозного фундамента человеческих обществ. То же самое можно сказать про науки нормативные. Рассмотрим случай современной политической философии. Пытаясь рассуждать об идеальном политическом режиме вне какой-либо религиозной основы, она постоянно наталкивается на теолого-политическую проблему. Политический разум желает быть сам себе господином, но его посягательства на автономию упираются в парадоксы, подспудно выявляющие тайный долг перед религиозным. Процедура голосования, банальная с виду, настолько же показательна. В частности, она состоит в странных, даже подозрительных отношениях с тем, что мы относим к случайному. Это не может не напомнить о другом столь же необычном наблюдении, а именно о роли случая в религиозных практиках и верованиях. Случай – или знак священного.
О случайном как решении теолого-политической проблемы
На общеполитическую проблему: как при разнообразии мнений и с учетом потенциально противоречащих друг другу интересов достичь подобия мира и единства – религия отвечала решением, по сути сводившимся к введению фундаментальной внешней силы. «Новые», в отличие от «древних», возжелали положить подобной логике конец, сведя источник принципов, законов и норм, регулирующих жизнь государства, к одним лишь внутренним ресурсам человека и общества. Их замысел претендует на автономию в полном философском смысле слова. Речь о том, чтобы веру заменить разумом, трансцендентность имманентностью, гетерономию автономией. Удалось ли осуществить эту программу? Да и возможно ли ее осуществить? Не стоит ли присоединиться к пессимистично настроенному Токвилю: «Что касается меня, то я сомневаюсь, что человек вообще способен выносить одновременно полную религиозную независимость и абсолютную политическую свободу, и я пришел к убеждению, что в том случае, если он не верит, он обязан подчиняться какой-нибудь власти, а если он свободен, то должен быть верующим»[151]?
Я хочу показать, что логика внешней силы неприводима и что случай играет в ней ведущую роль. Для начала следует напомнить, что в обществах, отличных от современных (то есть в таких, где социальные связи по своей природе – священные или религиозные), «случайное» согласно мнению людей Нового времени инкорпорировано в базовые общественные инс