Одна фигура особенно привлекла мое внимание: форма, которую принимает автотрансценденция, когда разворачивается во времени в направлении будущего. Она изображает подвиг барона Мюнхгаузена: человеческий коллектив тянет себя вперед силою образа будущего, которое он сам же спроецировал, чтобы обратить это будущее в реальность, если он таким путем умудрится его достичь. Человечеству порой это удается – как в славные минуты своей истории, так и в самые трагические.
На этой книге лежит тень катастрофического будущего, которое, как кажется сегодня, не что иное, как судьба всего человечества. Именно эта апокалиптическая перспектива одновременно обуславливает возможность, срочность и необходимость проникнуться мыслью, что мы сформированы священным. Только такой ценой мы сможем разглядеть в продолжающейся десакрализации мира то, чем она на самом деле является: неслыханным действом, способным оставить нас беззащитными перед нашим же собственным насилием, подведя к окончательной катастрофе. Но точно так же оно может привести нас в мир, совершенно не похожий на тот, что мы знаем, и место священного в нем займет религия.
Я задумал свою работу как путевой дневник, в котором будет зафиксирован маршрут, приведший меня к нынешним мыслям. Поэтому я решил начать с описания фактов собственного интеллектуального пути, не боясь включить в него подробности личного характера.
Закончу я главой, которая станет исповедью, откровением. Фигура автотрансцендентности – здесь следовало бы употребить термин bootstrap, самовытягивание – имеет аналог и в технике. Поглядим на архитектурное чудо – вантовый мост, протянутый над входом в залив. Его полотно, легко возносящееся над водой, подвешено на высоких опорах, устойчивость которых обеспечивает их собственный вес. Сила притяжения обернулась рывком вверх. Красивейший из вантовых мостов – Золотые Ворота в Сан-Франциско. Однажды в непосредственной близости от Золотых Ворот была разыграна драма невозможной любви. Два ее героя цеплялись за образ, спроецированный вовне, но он рассеялся, как только они попытались сделать его реальным. Пример упущенной автотрансцендентности, трагически канувшей в черную дыру небытия. Последняя глава этой книги – размышление о кинофильме, повлиявшем на мои мысли и оставившем отпечаток на всем моем существовании. «Вертиго» Альфреда Хичкока, абсолютный шедевр. Для меня (с соблюдением всех пропорций) этот фильм значил то же, что трагедия «Царь Эдип» для Рене Жирара или Фридриха Гёльдерлина. Это матрица, из которой я вышел. В заключение я воздаю ему должное[27].
Глава 1Размышления на пороге апокалипсиса. Путевой лист
Перед лицом катастрофы
Я глубоко убежден, что наш мир прямиком движется к катастрофе. Путь, по которому идет человечество, – самоубийственный. Я говорю о катастрофе в единственном числе, имея в виду не уникальное событие, а систему разрывов, скачков, превышений критических порогов, радикальных структурных изменений, которые будут друг друга подпитывать и усиливать, чтобы с неслыханной яростью обрушиться на новые поколения. У меня сжимается сердце, когда я думаю о будущем своих детей и об их детях, еще не родившихся. Те, кто надеется, что двадцать первый век избежит ужасов, порожденных двадцатым, видимо, забыли, что увертюрой к нему стало немыслимое по своей жестокости событие, 11 сентября 2001 года. Они, верно, полагают, что наука и техника помогут нам решить проблему, как это всегда случалось раньше. Когда я был ребенком, на уроках по гражданскому воспитанию нам объясняли, что все беды человечества происходят оттого, что научный прогресс не сопровождается таким же прогрессом человеческой мудрости. Наука чиста, но людям, мол, не избавиться от червоточины. Какая наивность!
Ивану Илличу, выдающемуся критику индустриального общества и одному из моих наставников, о котором далее расскажу подробнее, я обязан пониманием, что человечеству всегда приходилось опасаться трех типов угроз, а вовсе не двух – тех двух, которые сразу приходят на ум: природных сил и человеческой жестокости. С одной стороны – землетрясения, разрушающие великолепные города, с другой – варварские войны, в которых убивают, калечат и насилуют их жителей. С одной стороны, учась познавать природу, люди сумели отчасти ее укротить. С другой, став более просвещенными относительно механизмов ненависти и мести, они поняли, что с врагами можно договориться, и построили цивилизации.
Но существует и третий фронт, на котором особенно трудно бороться, потому что враг – мы сами. У него наши черты, но мы его не узнаём и поэтому иногда сводим к явлению природы, а иногда представляем грозной, мстительной Немезидой. Зло, обрушивающееся нам на голову на этом третьем рубеже, – обратная сторона нашей собственной способности действовать, то есть запускать необратимые, неограниченные процессы, которые могут обернуться против нас самих, приняв форму разрушительных враждебных сил. Будучи большим знатоком Ханны Арендт, Иллич прекрасно понимал, что эта способность реализуется прежде всего в сети отношений между людьми. Действие и речь порождают сюжеты, у которых нет автора, но зато есть иногда – чтобы не сказать часто – трагический финал. Из этого первоначального опыта автономизации действия по отношению к намерениям действующих лиц и родились, вероятно, священное, трагедия, религия и политика, то есть символические и реальные средства для удержания способности к действию в определенных пределах. Совершенно небывалый факт, характеризующий наши наукоемкие и технологические общества, состоит в том, что мы теперь в силах запускать подобные процессы внутри самой природы и применительно к ней.
Начиная с 1958 года Ханна Арендт с исключительной прозорливостью исследовала такую мутацию действия в своей важнейшей работе The Human Condition («Положение человека»)[28]. Все засухи, циклоны и цунами будущего или просто завтрашняя погода, которая всегда служила метонимией природы, есть результат наших действий. Это не означает, что нам предстоит их создать в значении «произвести», поскольку процесс производства (поэзис у греков), в отличие от действия (праксис), имеет не только начало, но и конец, причем в двойном понимании – как конечную цель и как завершение. Они станут нежданными плодами необратимых процессов, которые мы запустим, часто того не желая и о том не догадываясь.
Мы отовсюду слышим, что одной из главных угроз, омрачающих будущее человечества, является энергетический кризис. Мол, основа нашей цивилизации – всеобщее распространение механических устройств, которые мы заставляем работать ради удовлетворения наших потребностей, и скоро для них не останется топлива. Так вот – ничего подобного, нет никакого энергетического кризиса, и само выражение надо исключить, приложив к этому… последнюю энергию. Конечно, ископаемые ресурсы (нефть, газ и уголь) иссякают на глазах и исчезнут задолго до конца столетия, если страны с развивающейся экономикой, такие как Китай, Индия, Бразилия, пойдут по тому же пути, что и мы – и они уже бодро это делают. Конечно, альтернативные энергоресурсы еще не подоспели. И, конечно, уже намечается – и будет беспощадной – война великих держав-потребительниц, которые с отчаянной энергией станут драться за обладание: кто – последней каплей нефти, кто – последней тонной угля. Давление на цены, усиленное масштабным экономическим кризисом, способно перейти в панику. Либеральные экономисты утешаются этим, ведь они так верят в механизмы рынка, который, по их мнению, сумеет обеспечить необходимое замещение. Запасы умножатся, как по волшебству, ведь станет рентабельной разработка труднодоступных месторождений, а такие неэкономичные энергоресурсы, как солнечная энергия или биотопливо, покажут свою экономичность.
Если вдуматься, все это – дымовая завеса, скрывающая предельную серьезность климатической угрозы. Приведу показатель, который следует знать и осмыслить каждому гражданину мира, любому, кто принимает решения, пусть на самом скромном уровне. Эксперты Межправительственной группы по изменению климата (МГЭИК, IPCC) не могут нам точно сказать, на сколько повысится средняя температура на земном шаре в диапазоне от 2 до 6 градусов по Цельсию. Надо заметить, что такая неопределенность наполовину обусловлена неизвестной величиной, а именно политикой сокращения выбросов парниковых газов в ближайшие годы и десятилетия. Возникает интересный для философа круг, ведь политика сама будет зависеть от нашего представления о серьезности угрозы, а представление это отчасти зависит от неопределенности, довлеющей над прогнозами.
Как бы то ни было, те же эксперты уверяют нас, что при потеплении больше чем на два градуса, то есть даже по нижней границе диапазона, последствия климатических изменений будут ужасны. Не хочу распространяться на эту тему, поскольку у всех, кто пожелает найти информацию (а не интересоваться ею сегодня – это или преступление, или безумие), есть выбор из целого ряда прекрасных публикаций. Хочу лишь подчеркнуть следующее. Выше названного предела климатическая система погрузится в хаос, отчего ключевые ее параметры перейдут через так называемые критические точки (tipping points). Такое преодоление порогов, в свою очередь, запустит развитие катастрофических явлений, каковые придадут интенсивность самоусиливающейся динамике – в результате она станет напоминать падение в пропасть. Например, может измениться циркуляция глубинных вод, вызвав невероятное похолодание в Европе, а вечная мерзлота, покрывающая Антарктику, растаяв, высвободит гигантские объемы метана – одного из самых опасных газов, создающих парниковый эффект. Мы не знаем, где эти пороги, а когда выясним, это будет означать, что мы их превысили и делать что-либо уже слишком поздно.
Я подхожу к обещанному показателю – одна треть. Если мы хотим избежать необратимой катастрофы, которой стало бы повышение температуры к концу века на 3 градуса, человечество должно на ближайшие два столетия установить для себя строгий запрет на извлечение из недр более трети обнаруженного на сегодняшний день углерода, который накоплен под землей в виде нефти, газа и угля. Отсюда вывод: