– Все как в той тысячедолларовой модели Шапарелли, – сказал Святой, осматривая «последствия крушения» – ее промокшее платье, – когда они встали. – Только в этой игре в «блицкриг» другие потери...
С мрачным видом, не спеша он разглядывал место происшествия, следя за человеческими фигурками, стремительно бежавшими к берегу и что-то выкрикивавшими на бегу. Откуда-то издалека донесся пронзительный женский вопль... Потом он взглянул прямо перед собой и застыл на месте.
Не далее чем в ярде от Саймона с земли на него незрячими глазами таращился круглолицый юноша. Одетый в матросскую форму, он лежал на спине, неуклюже раскинув руки. Выбросившая его волна оставила в одной из его скрюченных рук пучок водорослей. Запястье этой руки запуталось в веревочных петлях спасательного пояса. Саймон наклонился и присмотрелся. Лунного света было вполне достаточно, чтобы разобрать название корабля на поясе, и, когда он его прочитал, кровь застыла у него в жилах...
Ему казалось, что он рассматривал надпись долгие минуты, тогда как буквы зловеще обугливались в его мозгу. И все же он твердо знал, что, едва часы отмерили всего лишь несколько секунд, он уже избавился от жуткого страха, который вызывала в нем каждая буква этого простого названия.
Когда он заговорил, его голос был необычно спокоен и ровен. И в том, как он с суровой горячностью сжимал руку Патриции, не было ничего иного, кроме намека на хаос фантастических сомнений и вопросов, возникших в его мозгу.
– Помоги мне, дорогая, – сказал он. – Я хочу перетащить его в дом, прежде чем кто-либо еще его увидит.
Было в его голосе нечто дающее ей понять, что она слишком хорошо его знает, чтобы задавать вопросы. Послушно, но не постигая происходящего, она склонилась над морячком и ухватилась за его ноги, а Саймон тем временем просунул руки под его плечи. Разбухший от воды парень был точно свинцом налит.
Когда со своей ношей они уже прошли добрую половину пути через лужайку, на веранде дома шевельнулась тень. Саймон резко выпустил из рук свою часть ноши, и Патриция охотно последовала его примеру. Тень отделилась от дома и крадучись стала приближаться.
Луна с трогательной скромностью высветила белый фланелевый костюм с полосами шириной с дюйм, довершаемый пя-тицветным блейзером, каковой мог быть специально сшит для человека-гиганта. Над блейзером маячила голова с таким лицом, каким обычно матери пугают непослушных детей.
– Это вы, босс? – спросил незнакомец.
Голос был хриплый и одновременно напоминающий клаксон, но сейчас Саймон нашел его даже несколько мелодичным. Лицо, его подавшее, не вызвало инфаркта миокарда, наоборот, оно смотрелось как произведение искусства. По своему опыту Саймон знал, что глубокие морщины на том месте, где природа не позаботилась поместить брови, совсем не предвещали смертоносной атаки, а выражали тревогу.
– Да, Хоппи, – с удовлетворением ответил он. – Это мы. Ну не стой как истукан. Подойди и помоги.
Хоппи Униатц зашагал походкой добродушного медведя. Критиковать и спорить не входило в круг его обязанностей. Слепое и радостное послушание – вот что от него требовалось. Святой был для него чудотворцем, все грандиозные планы которого осуществлялись изумительно просто и изящно. Этот человек с божественной невозмутимостью находил выход из таких затруднительных положений, требующих напряженной мыслительной деятельности, каковые мистеру Униатцу представлялись источником пыток и мучений. Мыслительная деятельность вызывала у Хоппи Униатца острую головную боль. Поэтому когда в один прекрасный день он открыл для себя, что Святой вполне способен выполнять эту работу за двоих, жизнь для него стала воистину стоящей штукой. С той поры он поставил себе высокую цель: неизменно следовать за этой счастливой звездой. Саймон не просил его об этом, однако ценил его благодушную преданность и готовность нести сообща бремя жизни.
Хоппи с восхищением осмотрел лежащий на земле труп.
– Ну и дела, босс, – промолвил он наконец. – Я услышал, как бабахнуло, когда вы его продырявили, но я никак не врублюсь, что к чему. От нервов меня так затрясло, что едва не смахнуло с веранды. Что это за новая пушка такая, а?
– Чутье мне подсказывает, Хоппи, – ответил Святой, – что мы должны держаться друг друга. Оказывается, это была такая, знаешь, тяжелая пушка, но не моя, это точно. А теперь помоги мне втащить покойничка в дом. Внеси его в мою комнату и стяни с него форму, да позаботься, чтобы никто из слуг тебя не увидел.
Такого рода распоряжения были доступны пониманию Хоппи. Они касались простых, конкретных вещей и давались в привычной для него манере. Не говоря ни слова, огромными ручищами он сграбастал мертвого парня и быстро исчез. Спасательный пояс по-прежнему качался на его запястье.
Саймон обернулся к Патриции. Она спокойно и внимательно наблюдала за ним.
– Полагаю, рюмашка нам не повредит, – сказал он.
– Согласна.
– Понимаешь ли ты, что произошло?
– Как раз об этом думаю.
Он закурил сигарету – на миг Патриции стало отчетливо видно его худое лицо.
– Корабль был торпедирован, – сказал он. – А ты видела спасательный пояс?
– Я не видела всей надписи, – ответила она, – но заметила буквы «HMS»[3].
– Этого достаточно, – решительно произнес он. – И в самом деле – «HMS». «Тритон». А это, как ты знаешь, – британская субмарина.
– Но этого не может быть... – промолвила она.
– Мы это выясним. – Она снова увидела его лицо, когда он в очередной раз затянулся. – Я собираюсь одолжить на время быстроходный катер Джилбеков, выйти в открытое море и попытаться отыскать какие-либо свидетельства происшествия. Не желаешь ли ты разыскать Питера, пока я буду разогревать движок? Он уже должен вернуться.
Ответа не требовалось. Он посмотрел ей вслед и поспешил к пристани, не отводя глаз от черных вод океана. Почти у самого горизонта он заметил одинокий огонек, медленно двигавшийся в южном направлении, но вскоре исчезнувший.
Двухвинтовой скоростной катер Лоуренса Джилбека резко вздрагивал всякий раз, как Святой направлял его в набегающую волну. На мгновение катер как бы зависал на гребне волны с работающими вхолостую винтами, затем соскальзывал вниз, словно сани с ледяной горы. Когда он угомонился на уровне сорока узлов, за его бортами оставались шестифутовые шлейфы брызг. На кормовом подзоре значилось название «Метеор», и Саймон вынужден был согласиться, что катер вполне его достоин.
У другого борта, за Патрицией, сгорбившись у ветрового стекла, сидел и высказывал свои соображения Питер Квентин:
– Любому инвалиду, прибывшему на зимовку в южные края, узнать, что вы здесь, – бальзам на раны.
Он говорил тоном отрешенной покорности, словно мученик, так давно решившийся храбро расстаться с жизнью, что все эти скучные подробности его собственной казни уже утратили всякое значение. Он поиграл бицепсами профессионального боксера, сморщил игриво-задиристое лицо, пытаясь вглядеться в надвигающуюся тьму.
Саймон легким щелчком послал в подветренную сторону окурок и наблюдал, как огненные искры рассыпались за кормой в стремительном вихре.
– В конце концов, – сказал он, – Джилбеки хотели, чтобы мы почувствовали себя как дома. Уверен, они ничего не имели бы против использования нами этой посудины для короткой прогулки. Она так и стояла бы под навесом ржавея.
– Зато их виски не заржавело бы, – заметил Питер, умело открывая бутылку, зажатую у него между ног. – Я всегда знал, что с возрастом оно остановится только лучше.
– Только до определенного предела, – авторитетно уточнил Святой. – Потом оно теряет свои качества. Трагедия, предупредить которую – долг каждого здравомыслящего гражданина. Давай бутылку сюда. Нам с Пат не мешает согреться после холодного душа.
Он внимательно изучил этикетку, отхлебнул немного для пробы и передал бутылку Патриции.
– Лучшая марка мистера Питера Доусона, – констатировал он громким голосом, стараясь перекрыть рев мотора. – Возврати бутылку прежде, чем Хоппи, обнаружит ее, и мы предадим морю еще одного мертвеца.
Едва эти слова отнесло ветром к мистеру Униатцу, в его мозгу – в какой-то маленькой клеточке протопатической[4] ткани – возник слабый проблеск понимания. Со своего места на корме Хоппи крикнул, подавшись вперед:
– Босс, все будет исполнено, как только скажете. Он у меня наготове.
Благодаря многолетнему знакомству с этим палеолитическим механизмом, доставшимся мистеру Униатцу от родителей вместо присущей homo sapiens способности думать и делать выводы, Саймон Темплер приобрел стойкую терпимость к рассуждениям на отвлеченные темы и к весьма странному способу выражать свои мысли, столь характерным для Хоппи. Он крепче ухватился за штурвал и спросил:
– Это кто у тебя наготове?
– Мертвец, – ответил Хоппи, проявляя не менее великодушное терпение и сдержанность в разъяснении такого простого и честного заявления, которое он сделал. – Покойничек. Как только вы скажете, я выкину его.
«Метеор» тем временем продолжал свой путь, рассекая серебристые волны.
– Я имел в виду бутылку «Питера Доусона». Если она попадет тебе в руки, то через две минуты определенно сделается мертвецом, – любезно объяснил Саймон.
– О, – произнес мистер Униатц, усаживаясь на место. – Я думал, вы говорите об этом покойнике. Он у меня вот тут, в ногах, никакого с ним беспокойства. Так что скажите...
Патриция вернула бутылку Саймону.
– Я заметила, что Хоппи бросил какой-то мешок в лодку, – сказала она с легкой дрожью в голосе. – Я тогда подумала: а что, если в нем... Тебе не приходило в голову, что любая лодка из береговой охраны в пределах сотни миль может заинтересоваться нами? И если у полицейских возникнет интерес к тому, что служит подпоркой ногам Хоппи, нам туго придется.
Саймон молчал. Патриция была права, более того, ее опасения сбылись. Неподалеку уже мелькало множество огоньков, скользивших вверх и вниз по волнам, а длинные лучи поисковых огней ощупывали тьму. У Святого пока не было четкого плана действий, – впрочем, он редко планировал ход затеваемых им авантюр. Инстинкт, импульс, решительность действий, умение быстро перестроиться на ходу неизменно обеспечивали ему успех в любом предприятии.