Я ждала, привстав на цыпочки от нетерпения. Меж пальцами танцовщицы, продолжавшей хлопать в ладоши, зазмеились тонкие завитки света. Она развела руки в стороны. На одной ладони заплясали оранжевые язычки пламени, на другой – синеватые горошины фензу. Пастель, которой были обведены глаза и губы танцовщицы, замерцала. Женщина улыбнулась, ее зубы сверкнули в темноте как клыки дикого зверя.
В зал вплыли еще две огрианки и встали позади первой. Они оставались неподвижны целую минуту, после чего начали извиваться – плавно, медленно и еле заметно. Танцовщица слева принялась легонько постукивать себя в грудь, но звук получался настолько громким, будто женщина била в толстопузый барабан. Другая задвигалась, подчиняясь рваному ритму: ее живот втянулся, спина выгнулась, плечи сгорбились. Она изогнулась, и вдруг мерцающий свет проник в ее тело, осветив все ее позвонки, которые превратились в мигающую гирлянду.
Многие, в том числе я, ахнули.
Первая танцовщица скрестила руки: язычки пламени замелькали вокруг фензу. Складывалось впечатление, что она искусно плела ковер из огней. В их свечении пальцы и запястья женщины совершали сложные, почти механические движения. «Барабанщица» изменила ритм, и повелительница огня присоединилась к обладательнице светящегося скелета. Они закружились в порывистом, дерганом танце. Мне стало не по себе. Я не знала, восхищает меня их пляска или тревожит. Каждую секунду ждала, что одна из них потеряет равновесие и рухнет на пол. Однако танцовщицам всякий раз удавалось подхватить друг друга. Они вращались, крутились, склонялись и выпрямлялись, озаренные разноцветным заревом.
Когда представление закончилось, я уже почти не дышала. Ризек громко зааплодировал, остальные гости последовали его примеру. Я тоже неохотно присоединилась, чувствуя, что подобная благодарность несоразмерна увиденному.
Первая женщина вернула огонь в камин, а фензу – в плафоны. Вся троица поклонилась, взявшись за руки, а потом танцовщицы улыбнулись, не размыкая губ.
Мне захотелось поговорить с ними, хотя я не понимала, о чем, но женщины уже уходили из зала.
Последняя, проплывая мимо, вдруг схватила меня за подол юбки, зажав ткань между большим и указательным пальцами.
Ее «сестры» тотчас застыли и посмотрели на меня. В их взглядах таилась ошеломляющая сила. Черные радужки глаз были настолько крупными, что практически скрывали белки. Я поняла, что с удовольствием провалилась бы сквозь землю.
– Она сама – как маленькая Огра, – произнесла третья танцовщица, и костяшки ее пальцев замерцали, точь-в-точь как «браслеты» моих теней на руках. – Облаченная во тьму.
– У нее есть дар, – сказала повелительница огня.
– Дар, – эхом повторила «барабанщица».
Мне было сложно с ними согласиться.
В камине тлели угли. Моя тарелка была доверху наполнена деликатесами: кусками зажаренного орнитомортуса, квашеными солефрутами, листиками салата, приправленного специями. Голова гудела. Отщипывая кусочки хлеба, я вполуха слушала, как Узул Зетсивис хвастается своим богатством.
Уже более ста сезонов семья Зетсивисов занималась сбором и разведением фензу в северных лесах. В отличие от остальной галактики, мы, шотеты, привыкли использовать не ток-лампы, а именно светлячков. Это – отголосок нашей религии, теперь почти утраченной: надо сказать, что самые суровые ортодоксы до сих пор наотрез отказываются от утилитарного использования Тока вообще.
Возможно, что семейный бизнес Зетсивисов как раз и провоцировал их рьяную религиозность. Они напрочь отвергали препараты из ледоцветов даже в качестве лекарства, что на практике означало отказ от многих медикаментов. Зетсивисы утверждали, что Ток оскверняет любое вещество, нарушающее «естественное состояние организма», хотя речь могла идти о самой простой анестезии. И они чурались транспортных средств с ток-двигателями, считая это слишком «легкомысленным применением» энергии Тока. Исключение делалось лишь для побывочных кораблей, служивших религиозному обряду. Вот и сейчас в их бокалах плескалась чистая вода, а не ковыльное вино.
– Да, трудный сезон, что и говорить, – бубнил Узул. – В этой точке орбиты планета не получает тепла, и фензу плохо растут! Нам пришлось задействовать передвижные системы отопления…
Справа от меня Сузао и Вакрез затеяли жаркую дискуссию об оружии.
– А я тебе говорю, ток-лезвий не хватает для боевых действий, что бы там ни плели наши предки. Вот в дальнем бою или космическом сражении…
– Любой дурак способен стрелять из ток-бластера! – кипятился Сузао. – Ты хочешь, чтобы мы отложили в сторону ток-ножи и мало-помалу повторили судьбу изнеженного населения других планет Ассамблеи?
– Не такие они и неженки, – возразил Вакрез. – Малан переводит новости с отирианского на шотетский, он показывал мне рапорты.
Большая часть присутствующих, будучи родовой шотетской аристократией, изъяснялась на иностранных языках, что было строжайше запрещено всем остальным.
– Между оракулами и Ассамблеей нарастает напряженность. Говорят, что планеты встают на ту или другую сторону. В отдельных случаях, они готовы развязать такую войну, которая нам и не снилась. И кто знает, что они еще успеют изобрести к тому времени, когда разразится конфликт. Ты хочешь, чтобы мы оказались на обочине истории?
– «Говорят», – передразнил Сузао. – Ты слишком падок на сомнительные слухи, Вакрез, ты всегда таким был.
– Полагаешь, Ризек заинтересован в союзе с питайцами, поскольку ему нравятся морские виды? – хмыкнул Вакрез. – Нет, у них имеется то, что нам нужно.
– А я считаю, что нам хватает нашей шотетской доблести.
– Тогда скажи это Ризеку. Уверен, он к тебе прислушается.
Сидящая напротив меня Лети не сводила глаз с темных нитей на моей коже. Паутина постоянно переползала то на локоть, то на ключицу, то на скулу…
– Что ты чувствуешь? – спросила она, перехватив мой взгляд.
– А что, по-твоему, обычно чувствуют другие одаренные? – огрызнулась я.
– Я помню всякое событие. Ничего не забываю, – ответила она. – И ощущаю дар… как звон в ушах или энергию.
– Да, пожалуй, термин «энергия» подходит.
Энергия? А может, агония?
Я отхлебнула глоток ковыльного вина. Личико Лети превратилось в неподвижную булавочную головку, вокруг которой вращалась столовая.
Я попыталась сфокусировать взгляд на Лети и сразу пролила вино.
– Твое любоп… – я запнулась.
Любопытство – чересчур сложные слово для того, в чьих жилах циркулирует сильнейшее обезболивающее.
– Твой интерес к моему дару кажется мне несколько странным, – заявила я.
– Тебя боятся, – произнесла Лети. – Поэтому я сейчас и пытаюсь разобраться, не стоит ли и мне тоже начать бояться тебя, Кайра.
Я не успела ответить. Ризек, который сидел во главе стола, поднялся и обхватил своими длинными пальцами пустой бокал, подавая тем самым знак, что ужин окончен. Гости потянулись к выходу: сначала Сузао, за ним Зег, потом Вакрез и Малан. Когда к двери направился Узул, мой брат его остановил.
– Мне бы хотелось побеседовать с вами и вашей семьей, Узул.
Я встала, придерживаясь за столешницу. В этот момент Вас просунул в дверные ручки засов, запирая нас. Точнее, их – вместе со мной.
– Кстати, Узул, – весело произнес Ризек, – подозреваю, у нас с вами будет нелегкий разговор. Ваша жена поведала мне кое-что занимательное.
Узул покосился на Иму. Ее неизменная улыбка исчезла: теперь женщина выглядела испуганной и не на шутку встревоженной. И я готова была спорить на что угодно – страшилась Има не мужа. Во внешности заводчика не было ничего пугающего: круглый животик богатея, косолапая походка.
– Има? – слабым голосом переспросил Узул.
– У меня не было выбора, – пролепетала та. – Я искала один сетевой адрес и нечаянно увидела историю твоих контактов. Там были координаты, и я вспомнила, как ты разглагольствовал о колонии диссидентов…
Понятно. Когда я была маленькой, история о людях, вызвавших недовольство моего отца и от греха подальше переселившихся на другую планету, была, скорее, анекдотом. Когда я повзрослела, анекдот еще продолжали передавать из уст в уста, обрастая подробностями. И все это имело под собой почву: простого упоминания о колонии хватило, чтобы Ризек принялся с такой силой скрежетать зубами, будто жевал кусок полусырого мяса. Он считал диссидентов врагами не только нашего отца и бабки, но также и серьезнейшей угрозой для своей собственной персоны. Шотеты должны были находиться под его контролем, иначе Ризек не чувствовал себя в безопасности. Если Узул контактировал с диссидентами, это однозначно являлось предательством.
Ризек пододвинул стул и кивком указал на него заводчику:
– Присаживайтесь.
Узул подчинился.
– Кайра, – ласково позвал меня Ризек, – подойди-ка к нам.
Я не могла сдвинуться с места. Стояла у стола, сжимая бокал с вином. Пришлось крепко сцепить зубы, потому что мое тело наполнялось тенями, точно черной кровью из лопнувших сосудов.
– Кайра, – тихо повторил Ризек.
Ему не нужно было мне угрожать. Сейчас я отставлю бокал и сделаю все, что он мне прикажет. Так будет всегда, пока мы живы. Иначе Ризек расскажет присутствующим о том, что я сотворила с нашей матерью. Это воспоминание камнем лежало у меня на сердце.
И я отставила бокал. Подошла к Ризеку. Он велел мне возложить ладони на голову Узула Зетсивиса и не отнимать их до тех пор, пока тот не сделает чистосердечное признание. Так я и поступила.
Между мной и Узулом мгновенно возникла связь. Я ощутила страстное желание загнать в Узула все свои тени, окрасить его нутро в черный цвет космической пустоты и положить конец своим страданиям. Я могла бы убить его одним прикосновением: такое уже случалось. Мне требовалось лишь повторить это, чтобы избавиться от жуткой силы, разъедавшей мои нервы, как кислота…
Всхлипывающие Има и Лети обнялись. Има удержала дочь, когда та попыталась кинуться на меня. Наши глаза встретились в ту секунду, когда я направила в плоть ее отца чернильную темноту, несущую боль. Во взгляде Имы горела ненависть.