– К счастью, преступники не смогли причинить нам вред и просто заглушили двигатели корабля. Но нам все же придется найти и искоренить ростки заговора, – его тон сделался зловещим. – С сегодняшнего дня мы начнем произвольно выбирать из базы данных людей, независимо от их возраста, которые будут обязаны отвечать на наши вопросы. С восьми вечера и до шести утра вводится комендантский час, касающийся всех нас и членов экипажа – кроме непосредственно занятых обслуживанием корабля. Он будет отменен только тогда, когда мы устраним проблему. Побывка откладывается до тех пор, пока я не удостоверюсь в безопасности полета.
– «Отвечать на наши вопросы» – это эвфемизм, означающий «допрос с пристрастием»? – спросил Акос у меня за спиной.
Я кивнула.
– Если кому-то известны имена тех, кто замешан в мерзкой выходке, – продолжил Ризек, – в ваших же интересах ввести нас в курс дела. Те, кого уличат в сокрытии информации или лжи в ходе дознания, будут сурово наказаны именем шотетского народа. Заверяю вас, что безопасность корабля и находящихся на нем людей – моя главнейшая забота.
Акос фыркнул.
– Если вам нечего скрывать, вам нечего и бояться, – подвел итог Ризек. – Продемонстрируем же галактике нашу мощь и единство!
Его лицо оставалось на экране еще несколько минут, после чего начались новости на отирианском, которым я владела вполне сносно. Рассказывалось о засухе на Тепесе, и шотетские субтитры в кои-то веки были правдивыми.
– «Продемонстрируем же галактике нашу мощь и единство», – повторила я себе под нос. – Вот в чем, значит, цель нынешней Побывки.
– А ты что думала?..
Я продолжала смотреть на экран. Через сорок дней Ассамблея должна была проголосовать за выдвижение дальнейших требований к оракулам на всех планетах. Шотетские субтитры гласили: «Ассамблея пытается установить жесткий контроль за оракулами, используя тиранический закон, который будет принят через сорок дней».
Перевод нельзя было назвать неточным, скорее – крайне предвзятым.
Известная шайка космических пиратов получила пятнадцать сезонов тюремного заключения. Перевод на шотетский утверждал: «Группа золданских повстанцев приговорена к пятнадцати сезонам тюрьмы за критику чрезмерных ограничений, вводимых Ассамблеей». А это уже не столь точно.
– Побывка – это признание нашей веры в Ток и того, кто им повелевает, – произнесла я. – Религиозный обряд и способ почтить предков.
– Шотеты, которых ты описываешь, не похожи на тех, кого я встречал, – заметил Акос.
– Вероятно, ты видишь только то, что хочешь увидеть.
– Думаю, это относится к нам обоим. Ты нервничаешь? Боишься, что Ризек не оставит тебя в покое?
– Возможно, и так.
– А если ты откажешься ему помогать? Что он с тобой сделает?
– Ты не понимаешь, – вздохнула я. – Люди обожали мою мать. Считали божеством, сошедшим с небес. Народ скорбел о ее смерти. Мир для них в те дни раскололся пополам, – я прикрыла глаза, припоминая ее лицо. – Когда они узнают, что я с ней сделала, меня разорвут в клочья. Ризек способен натравить на меня шотетов, так что у меня нет выбора.
Акос нахмурился. А я опять задумалась о том, что он ощутит, если я умру. Не то чтобы мне казалось, будто Акос меня ненавидит, просто чувствовала, что при одном взгляде на меня он сразу вспоминает о своей судьбе. Ведь именно я невольно могла стать тем самым Ноавеком, из-за которого ему предстояло расстаться с жизнью.
А я не была уверена, что стою того.
– Я надеюсь, что ты избежишь самого худшего, – прошептал он, наклоняясь ко мне.
Нас разделяло лишь несколько изитов. Мы часто дотрагивались друг до друга. Во время тренировочных боев, или когда стояли у плиты и готовили себе завтрак, или когда он унимал мою боль. В общем-то я не должна была чувствовать ничего необычного, когда наши бедра соприкасались или перед моими глазами появлялись напряженные мускулы его руки.
Не должна была, однако почувствовала.
– Как поживает твой приятель Сузао? – спросила я, отстраняясь.
– Я дал Йореку снотворное, чтобы он вылил его в лекарство, которое по утрам принимает его отец.
– Йорек собирается отравить собственного отца? Занятно.
– Сузао должен свалиться за ланчем. Может, когда он очнется, то разозлится и вызовет меня на поединок.
– На твоем месте, прежде чем раскрыть себя, я бы этим не ограничилась. Он должен не только рассердиться, но и испугаться.
– Нелегко представить его испуганным.
– Каждый из нас чего-то да боится – хмыкнула я. – А те, кто злится, боятся сильнее прочих.
Токотечение постепенно меняло изумрудный оттенок на голубой, а мы еще даже не приблизились к Пите. Ризек отложил Побывку. Мы продвигались вдоль края галактики, вне юрисдикции Ассамблеи. Душное облако нетерпения накрыло всех на корабле. Я чувствовала его везде, куда бы ни пошла. Впрочем, я лишь изредка покидала свою каюту.
Ризек не мог отменить высадку и отказаться от Побывки, иначе бы остался в истории первым владыкой, пошедшим наперекор древним традициям. Я пообещала брату, что буду иногда появляться в его обществе.
И сейчас я находилась на смотровой палубе среди его ближайшего окружения. После попытки переворота миновало уже несколько дней.
Я посмотрела в иллюминатор: космос напоминал раззявленную пасть, готовую нас поглотить. Возле меня топтался Вас с чашкой чая. На костяшках его пальцев выступила кровь.
Вас вытащил носовой платок, вытер ее и спрятал платок обратно в карман.
– Насколько мне известно, Вас, боли ты не чувствуешь, – сказала я, – но, по-моему, даже в твоем случае крайне неразумно пренебрегать заботой о теле.
Вскинув бровь, стюард отставил чашку. Прочие, с бокалами в руках, собрались на другом конце палубы, разбившись на группки. В основном они окружали Ризека, напоминая мусор, скопившийся вокруг дренажного отверстия.
Белоснежные волосы Имы сияли на фоне космического мрака. Судя по позе, женщина разволновалась.
Полы на палубе лоснились, бортов как таковых не было, на их месте находились широкие обзорные иллюминаторы.
Мне казалось, что мы вот-вот выплывем наружу.
– Мы с тобой знакомы столько лет, но ты почти ничего не знаешь о моем даре, – откликнулся Вас. – А я между прочим вынужден ставить будильник, чтобы не забывать поесть и попить! И мне приходится постоянно проверять, не сломаны ли мои кости.
Действительно, я никогда прежде не задумывалась о цене, которую Вас платит за свой токодар.
– Я не обращаю внимания на царапины и ссадины, – продолжил он. – Однако заботиться о своем теле – довольно утомительное занятие.
– Думаю, я могу тебе немного посочувствовать, – ответила я.
Уже не впервые я поразилась тому, как, несмотря на все различия, мы похожи. Наши с Васом жизни вращались вокруг боли, и оба мы тратили огромные усилия на то, чтобы поддержать свой организм в равновесии.
Интересно, нет ли у нас еще чего-нибудь общего?
– А когда ты обрел свой дар? – спросила я.
– Мне было десять, – стюард привалился к переборке, провел ладонью по выбритой голове – возле ушей краснели порезы, которых Вас и впрямь не замечал. – Прежде чем поступить на службу к твоему брату, я ходил в обычную школу. Был заморышем и легкой мишенью для старшеклассников. – Вас усмехнулся. – Когда я понял, что не чувствую боли, сразу избил одного из них до полусмерти. Больше меня не задирали.
Ясно, Вас мальчишкой попал в очередную передрягу, но наконец-то дал сдачи. Его тело, вернее, мозг отреагировал на опасность молниеносно.
История Васа напоминала мою собственную.
– Ты считаешь меня тем же, кем я считаю Керезета, – произнес стюард. – Дескать, Вас – домашняя зверушка Ризека, ну а Акос – твой домашний питомец.
– А по-моему, мы все служим моему брату. Ты, я, Керезет… без разницы, – я бросила взгляд на шотетов, которые вились вокруг Ризека. – Кстати, что здесь делает Има?
– Имеешь в виду после того, как она впала в немилость – сперва по вине мужа, затем после проступка дочери? Ей, говорят, на коленях пришлось вымаливать прощение. Впрочем, злые языки всегда преувеличивают.
Я направилась к остальным. Има погладила Ризека по руке. Я ожидала, что брат шарахнется от нее – он избегал подобных вольностей, – но Ризек, к моему изумлению, отнесся к ласке весьма благосклонно.
Неужели Има могла смотреть на него после того, как он приговорил к смерти ее мужа и дочь, не говоря уже о том, чтобы прикасаться? Има засмеялась какой-то шутке Ризека. Она прищурилась, а ее рот дернулся словно от боли.
Или от отчаяния, – мелькнула мысль у меня в голове.
В обоих случаях выражения лиц похожи.
– Кайра! – воскликнула Има.
Остальные шотеты встрепенулись. Я с трудом заставила себя взглянуть Име в глаза. Это было непросто, в особенности учитывая мой поединок с Лети.
Иногда они обе мне снились. Мертвая девушка. И ее мать, склонившаяся над трупом дочери, визжащая во все горло.
– Где же ты пропадала, Кайра? – защебетала Има. – Чем занимаешься?
На миг наши с Ризеком взгляды встретились.
– Кайра выполняет мое важное поручение, – беспечно произнес Ризек. – Караулит Керезета.
Он меня поддразнивал.
– Неужели младший Керезет столь ценен? – Има улыбнулась.
– Поживем – увидим, – ответила я. – Он ведь тувенец. И знает о наших врагах то, о чем мы даже не догадываемся.
– А я-то подумала, что ты могла оказать Ризеку неоценимую помощь во время допросов, – как будто невзначай произнесла Има. – У тебя же есть в этом деле большой опыт.
У меня ком подкатил к горлу.
– На допросах требуется хорошо подвешенный язык и тонкое чутье, – заявил Ризек. – А моя сестра не может похвастаться ни тем, ни другим.
Я почувствовала себя уязвленной, но не сумела возразить или сказать ответную колкость. Очевидно, Ризек прав насчет моего языка.
Поэтому я позволила теням расползтись под кожей, а когда Има сменила тему, подошла к иллюминатору и отвернулась от остальных.
Мы находились на отшибе галактики, где планеты – или их осколки – были слишком малообитаемыми, чтобы войти в Ассамблею. Мы называли их периферийными планетами, или попросту Окоемом. Моя мать призывала шотетов рассматривать жителей Окоема как наших потенциальных соратников в борьбе за государственность. Отец же в приватных разговорах подсмеивался над этой идеей. Он утвержал, что шотеты – сильнее всего периферийного отродья вместе взятого.