– Скоро я его получу, – проговорил Ризек. – Я предпочитаю действовать осмотрительно, а ведь это как раз то, что тебе недоступно.
Уел меня, ничего не скажешь.
– Почему моя кровь не подействовала на замок?
Ризек только осклабился.
– Бедняжка, Кайра! – протянул он. – Видишь ли, мы взяли твоего дружка, Тоса. Он-то и поведал нам после некоторых уговоров, что ты ввязалась в заговор с целью покушения на мою жизнь. И он уже мертв. Боюсь, я слишком увлекся, – улыбка Ризека стала еще шире, но его глаза слегка разъезжались, как будто он накачался тихоцветом.
Как он ни пытался выглядеть бессердечным, я понимала, что произошло в действительности. Ризек убил Тоса потому, что считал это необходимым, но убийства легко ему не давались. Брат наверняка принял крепкий отвар из тихоцветов заранее.
– Что… – начала было я, но дыхание перехватило. – Что ты сделал с Акосом?
– По-моему, ты совершенно не раскаиваешься, – продолжил Ризек, не обращая внимания на мой вопрос. – Если бы ты принялась умолять меня о прощении, я бы проявил по отношению к тебе снисходительность. Ну, или к нему, по твоему выбору. А теперь ситуация усложнилась.
Дверь в конце коридора открылась, Ризек выпрямился. Первым появился Вас с синяком под глазом – в схватке я двинула его локтем. За ним – Айджа, волочивший какого-то человека, свесившего голову.
Спустя несколько секунд я узнала Акоса. Айджа толкнул брата на пол. Тот осел, сплевывая кровь.
Мне показалось, что в глазах Айджи промелькнула тень жалости, когда он смотрел на Акоса, но длилось это не более мгновенья.
– Ризек! – Меня захлестнула ярость, смешанная с отчаянием. – Ризек, он не имеет к случившемуся никакого отношения, пожалуйста, не впутывай его! Он ничего не знал…
– Кайра, дорогая! – Ризек засмеялся. – Я же тебе объяснял, меня интересуют сведения о тувенском канцлере.
Не отрывая ладони от стекла, я опустилась на колени. Ризек присел на корточки.
– Поэтому надо избегать любовных заморочек, сестренка. Я смогу использовать тебя для того, чтобы выпытать у твоего дружка тувенца информацию о близняшках Бенезит. А с его помощью я выпытаю у тебя кое-какие ценные данные о заговорщиках. Просто, но изящно, не находишь?
Я бессильно привалилась к стене, кровь бешено стучала в висках. Бежать я не могла, но сдаваться без боя не собиралась.
– Вытаскивайте ее, – приказал Ризек, набирая код на двери камеры. – Поглядим, достаточно ли Керезет слаб, чтобы все сработало.
В камеру вошел Вас. Оттолкнувшись от стены, я кинулась на него, ударила плечом в живот и повалила. Он схватил меня за плечи, я вцепилась ему ногтями в лицо, сдирая кожу со щеки. Подоспевший Ризек двинул меня кулаком в челюсть. В голове помутилось, и я упала на бок.
Вас подтащил меня к Акосу. Мы стояли на коленях друг напротив друга, он был от меня на расстоянии вытянутой руки.
– Прости, – глухо сказала я.
Акос оказался здесь по моей вине. Если бы я не ввязалась в историю с заговорщиками… Но зачем сейчас думать об этом?
Акос поднял глаза, и внутри у меня все замерло, точно остановилось само время.
Я осторожно – как будто бы мой взгляд мог причинить ему физические страдания – посмотрела на него. Спутанные каштановые волосы, россыпь веснушек на носу, серые глаза, впервые смотревшие на меня беспечно. Я не замечала крови и синяков. Вслушивалась в его дыхание, знакомое мне с первого поцелуя, когда каждый его вздох походил на маленький взрыв, словно он пытался их сдерживать.
– Я всегда думал, что моя судьба – стать предателем родины, – его голос был хриплым, как после долгого крика. – Однако ты все изменила, – Акос слабо улыбнулся, но улыбка получилась безумной.
Я осознала: ничего он им не расскажет, что с ним ни делай. Прежде я не понимала, насколько болезненно он воспринимает свою судьбу. Умереть за Ноавеков стало для Акоса проклятьем, таким же, как для Ризека – пасть от руки сестер Бенезит.
Но я в открытую выступила против брата, поэтому смерть Акоса будет означать, что он не предавал своей родины. Может, и хорошо, что я встряла в заговор, за который мы заплатим нашими жизнями, – и оно того стоило?
От этой мысли многое упростилось. Сперва нам будет очень больно, а потом мы умрем. И я смирилась с неизбежным.
– Давайте-ка я вам кое-что проясню, – Ризек присел рядом на корточки, уперев локти в колени.
Его ботинки сияли. Вообразив, как Ризек самозабвенно их начищает, прежде чем отправиться пытать сестру, я едва удержалась от смешка.
– Вы оба будете очень страдать. Когда ты, Керезет, решишь, что с тебя хватит, ты расскажешь мне все о судьбоносном канцлере Туве. Если ты, Кайра, поймешь, что ты сыта по горло, ты поведаешь мне о заговорщиках и их сношениях с колонией диссидентов. – Ризек посмотрел на Васа. – Начинай.
Я приготовилась к удару, но бить меня никто не собирался. Вас вцепился в мое запястье и приложил мою ладонь к лицу Акоса. Сначала я не сопротивлялась, уверенная, что ничего не произойдет. Но сразу вспомнила, что Ризек говорил о слабости Акоса. Похоже, пока я просидела в камере, его не кормили. Организм был на грани истощения, а вместе с ним – и токодар.
Я тщетно пыталась вырваться из хватки Васа. Костяшки моих пальцев прижимались к лицу Акоса. Тени неумолимо поползли к нему. Мне они, увы, не повиновались. Я никогда не умела ими управлять. Акос застонал, Айджа держал его, чтобы он не смог отстраниться.
– Отлично! – воскликнул Ризек, вставая. – Канцлер Туве, Керезет. Я жду.
Я отчаянно сопротивлялась Васу, выкручивая свою руку. Тени зазмеились, и чем яростнее я боролась, тем больше их становилось. Ток, наверное, насмехался надо мной. Вас оказался сильнее меня, и я не могла с ним справиться. Придавив меня к полу одной рукой, второй он тянул меня за запястье, пока моя ладонь не легла на шею Акоса.
Такое мне не могло привидеться даже в страшном сне.
Плеть Ризека бьет Акоса Керезета.
Я почувствовала тепло Акоса. Моя боль рвалась наружу, желая, чтобы кто-нибудь разделил ее со мной. Она ворвалась в его плоть. И вдруг я обнаружила, что вместо обычного ослабления она только возрастает. Мои мышцы вибрировали от напряжения. Акос завопил, я эхом повторила его крик. Тело потемнело от Тока, я превратилась в центр черной дыры, в клочок беззвездного Окоема, каждый изит моего тела горел от боли и просил пощады.
Наши с Акосом голоса соединились, как две ладони. Я закрыла глаза.
Передо мной – деревянный стол с белесыми кругами от мокрых стаканов. На нем – груда записных книжек, и на каждой – мое имя: Кайра Ноавек, Кайра Ноавек, Кайра Ноавек. Я знаю, где я очутилась. В кабинете доктора Фадлана.
– Поток течет сквозь каждого из нас. Он заполняет нашу плоть, как жидкий металл – формы для литья – опоки, в каждом случае принимая иные очертания и проявляясь по-разному.
Моя мать, сложив руки на коленях, сидит справа от меня, прямая как палка. Я вижу ее совершенно отчетливо, вплоть до выбившейся прядки волос над ухом и припудренного прыщика на подбородке.
– Дар вашей дочери причиняет физическую боль не только ей самой, но и другим людям, что свидетельствует о неких процессах, происходящих в глубине ее личности, – продолжает доктор Фадлан. Чтобы узнать точнее, потребуются дополнительные исследования. Но пока все выглядит так, будто девочка считает, что она это заслужила. И сейчас она просто пытается нести непосильную ношу на своих плечах…
Вместо того чтобы оборвать доктора, как было когда-то, мать молча склоняет голову. У нее на шее пульсирует жилка. Мама поворачивается ко мне. Она еще красивее, чем мне запомнилось. Даже морщинки в уголках глаз выглядят восхитительно.
– И что ты об этом думаешь, Кайра? – спрашивает она и внезапно превращается в танцовщицу с Огры, ту с подведенными глазами и костями, светящимися под кожей.
Я каким-то образом замечаю даже крошечные впадинки в ее суставах.
– И что ты об этом думаешь, Кайра? – повторяет она.
– Не знаю, – отвечаю я моим нынешним, взрослым голосом.
Оказывается, в кресле сижу я, теперешняя, хотя доктора я посещала в детстве.
– Моя боль… она словно хочет, чтобы я ее прочувствовала и с кем-нибудь разделила.
– Правда? – улыбается танцовщица. – И с Акосом?
– Боль – это не я. Она не выбирает. Боль – мое проклятие.
– Нет-нет, – возражает танцовщица, глядя на меня в упор.
Ее собственные глаза – уже не карие, какими я их запомнила во время танца. Они – дымчато-серые и настороженные. Глаза Акоса, которые я узнаю и во сне.
На месте огрианки появляется Акос. Сидит на краешке стула, как птица, готовая взлететь. Стул под ним выглядит каким-то несерьезным.
– Каждый токодар заключает в себе проклятие, – изрекает он. – Но не бывает дара, в котором нет ничего, кроме проклятия.
– Положительная сторона заключается в том, что никто не может мне навредить, – отвечаю я.
Едва договорив, я понимаю, что не права. Люди вполне способны мне навредить. Им вовсе не обязательно до меня дотрагиваться или пытать. До тех пор, пока меня беспокоит собственная жизнь, или жизнь Акоса, или жизнь едва знакомых мне заговорщиков, я столь же уязвима, как и прочие.
Я прищуриваюсь, мне в голову приходит другой ответ.
– Ты сказал, что я – нечто большее, чем нож или орудие. Думаю, ты прав.
Акос улыбается мне слабой улыбкой, и на его щеках появляются ямочки.
– Дар – это сила, – удивленно добавляю я. – Вот чем одарило проклятие.
Ответ, зародившийся во мне, похож на бутон тихоцвета, который неторопливо раскрывает свои лепестки.
– Я смогу все вынести. Я выдержу боль. Я смогу.
Акос гладит меня по щеке. Он превращается в танцовщицу, та – в мою мать, а мама – в Отегу.
Видение померкло, я вновь оказалась в тюрьме. Мои пальцы касались щеки Акоса. Мощная ручища стюарда стискивала мое запястье. Акос скрипел зубами. Тени токодара окружали нас дымным облаком. Оно было настолько плотным, что я не видела ни Ризека, ни Айджу, ни стеклянных стен.