реходов, среди преимущественно сухопутного крестьянского населения Руси. На этот счет есть немало интересных догадок и предположений. Но не менее истории почитания святого Николая интересна история того, как своеобразно выразила иконопись свое отношение к святому и передала исключительность его положения в русском святоотеческом пантеоне.
Искусствоведами давно замечено, что высота лба святых — тот элемент, который позволяет сразу отличить византийскую икону от русской. В сравнении с византийскими иконами, где архиереи воссоздавались с очень высокими, занимавшими половину лица лбами, на русских иконах лбы святителей значительно меньше. Объяснить это отличие нетрудно. Грек, издавна преклонявшийся перед позитивным знанием, почитавший книжную мудрость и риторскую изощренность, видел в высоком лбе зримый знак всех этих столь ценимых им качеств. Совсем по-другому могли отнестись к этому знаку на Руси. Для русского, с удовольствием говорившего: «…не учен диалектике и риторики и философии, а разум Христов в себе имам», более почитавшего юродство, чем книжную мудрость, высокий лоб — знак учености — не был столь привлекателен, как для грека. Поэтому лбы византийских святителей, перейдя на Русь, очень скоро утратили свою высоту. Лбы уменьшились у всех архиереев, кроме одного — НИКОЛЫ. Лишь его лоб со временем не только не уменьшился, но даже вырос.
В этом случае легко предположить, что, желая выделить Николу из общего святительского ряда, расширить индексное поле становящегося все более популярным угодника, русские оставили ему высокий византийский лоб, образовав тем самым в изображении Николая Мирликийского еще один, дополнительный, нетрадиционный индекс. Так, со временем к сочетанию бороды с иерархическим знаком — «брада невелика курчевата, риза святительская» — прибавился образованный специально для Николы еще один знак персонального опознания — высокий лоб.
Высоколобость Николы была впоследствии письменно закреплена в русском лицевом подлиннике. В отличие от греческих подлинников (для котоых ни высокий лоб, ни сам святой Николай не представляли собой ничего выдающегося), описывающих его облик весьма скупо — «старец с круглой бородой», «старец плешивый с круглой бородой», автор русского строгановского лицевого подлинника дает детальное описание: «…сед, брада невеличка курчевата; взлыз, плешат, на плеши мало кудерцов». Ни один другой лоб святителя или мученика не описан так тщательно в подлиннике, как лоб Николы. Здесь и залысины, и плешь, и кудерцы. Позднее все эти приметы Николы покажутся иконописцам недостаточными. И они добавят к ним еще одну — линию от переносицы до кудерцов. Тот, кто видел поздние иконы Николая Мирликийского, наверно, обращал внимание на линию, по дуге идущую через весь святительский лоб, рассекающую его надвое. Назначение этой линии не вызывает сомнения: еще более подчеркнуть высоту лба мирликийского архиепископа.
ПАРАСКЕВА ПЯТНИЦА И ВАРВАРА
Подобно большинству женских индексов, основным знаком-указателем Параскевы Пятницы являлся цвет мафория, он у нее был красным. Причину возникновения красного индекса назвать вряд ли возможно. Однако известно, что красный цвет в православной церкви — цвет траура, в дни поста во время службы священнослужители облачаются в красные стихири. И, быть может, благодаря этому значению, которое придавала красному цвету Церковь, Параскеве, наиболее чтимой в Греции и России мученице, безвременная трагическая кончина которой должна была вызвать особую скорбь, был присвоен этот траурный красный индекс. Впрочем, символика красного цвета носила в древности двойственный характер. Означая смерть, он в то же время символизировал жизнь, но жизнь за гробом, жизнь высшего порядка. Поэтому красный знак в иконе Параскевы возможно рассматривать в совокупности его траурно-живящего смысла.
В сравнительно позднее время, точно датировать трудно, но вероятней всего в XVI веке, в изображении Параскевы Пятницы произошли изменения, существенно повлиявшие на способ ее опознания: к красному мафорию были прибавлены белый плат на голове и диадема. Факт этот загадочен не только тем, что, как кажется, не было никаких видимых причин для такого нововведения, но и тем, что Параскева, хоть и была из состоятельной семьи, но происхождения ни царского и ни княжеского, и потому право на ношение диадемы не имела. Правомочность введения диадемы в изображение Пятницы, судя по всему, представлялась сомнительной и самим иконописцам. Даже наиболее словоохотливый «Сводный лицевой подлинник XVIII века», подробно описывая приметы Параскевы Пятницы, о диадеме не упоминает: «…риза на ней киноварь, исподь лазорь, на главе плат бел, в руке крест».
Введение белого платка и диадемы сделало почти неотличимым образ Пятницы от образа другой, особо чтимой на Руси святой — великомученицы Варвары. В отличие от Параскевы — покровительницы женского труда — Варваре отводилась роль защитницы от внезапной и насильственной смерти, а точнее — от смерти без покаяния. Кроме высших задач, Варвара отличалась от Параскевы своим происхождением. Она, по преданию, действительно принадлежала к царскому роду и издавна писалась в белом платке с царским венцом.
Перемена в XVI веке облика Пятницы сильно сблизила изображения обеих женщин: обе с крестами в руках, как мученицы, обе в белых платках, а кроме того, Варвара на иконах чаще всего изображалась в такой же, как у Параскевы, красной ризе, хотя лицевой подлинник и утверждал, что у нее «на голове венец царский, риза поразелен». Недоразумение это можно объяснить тем, что существовала еще одна, далеко не так популярная, как Варвара, царственная мученица Ирина, чей образ без белого платка, но в венце и красной ризе мог способствовать такой путанице. Но нас в данном случае интересует не путаница. Она в масштабах подлинника вполне извинительна. А то важное обстоятельство, что благодаря ей произошедшая в XVI веке перемена в иконографии Параскевы Пятницы значительно повлияла не только на ее знак-указатель, но и на тот же знак у Варвары. Если до XVI века индексом Параскевы был красный цвет мафория, а индексом Варвары — белый плат с венцом, то с указанного времени индексом обеих женщин стал знак социальной иерархии: диадема — у первой и царский венец — у второй.
ВАСИЛИЙ, ФЛОР И ЛАВР,КОСЬМА И ДАМИАН, СИСИНИЙ
Следующую группу знаков-указателей составляют знаки, которые можно назвать индексами-апотропеями (талисманами, или, говоря по-русски, оберегами). В принципе любая икона, кроме обычных своих функций, могла исполнять роль универсального апотропея и целителя, но существовала группа икон, где охранительно-целительная функция преобладала над всеми другими и где имелись соответствующие ей изображения, попутно исполнявшие роль индексов.
Власий. Рост культа этого святого на Руси представляет собой явление не менее интересное, чем рост культа святого Николая Мирликийского. Малоизвестный в Греции, Власий епископ Севастийский с крещением Руси приобрел там невиданный дотоле вес и значение. Он стал покровителем стад. Большинство исследователей сходятся на том, что источник популярности Власия в России — созвучность его имени с именем языческого «скотьего» божества Волоса. Новообращенный русский, чья осведомленность относительно сущности новой веры была крайне незначительна и, как правило, ограничивалась знанием имен и дат памяти, охотно переносил многие черты языческих божеств на принесенных из Греции святых. Лучший пример такого переноса — Власий, вынужденный с уничтожением язычества взять на себя обязанности прежнего языческого божества Волоса — охранять и исцелять скот.
Сведения об облике епископа Севастийского, которые можно почерпнуть из греческих и русских лицевых подлинников, отличаются крайней скудостью. Греческие подлинники согласны между собой в том, что «Власий старец с кудрявой головой и остроконечной бородой». Однако другим видят епископа Севастийского русские лицевые подлинники. Так, наиболее древний «Подлинник Новгородской редакции по Софийскому списку» вообще не считает нужным описывать его облик и просто указывает место Власия в церковной иерархии: «Священномученик Власий: риза — кресты черны и белы, равны; исподь бел обем рукам держит евангелие». Немногим подробнее «Подлинник XVIII» и «Строгановский лицевой подлинник», оба сходятся на том, что Власий «сед, брада долга, по персям». Сравнивая данные греческих и русских подлинников, нельзя не обратить внимание на то, что с переходом на Русь Власий потерял значительную часть своего индекса, а именно курчавость. Если верить русским подлинникам, для русских иконописцев, оставивших для себя только весьма неопределенную бороду по персям, проблема узнаваемости епископа Севастийского не существовала. Отсутствие отличительных черт в облике Власия кажется особенно странным потому, что он пользовался на Руси несравненно большей популярностью, чем в Греции, и, значит, должен был в русской иконописи увеличивать, а не уменьшать число своих отличительных черт, объем своего индекса.
Разгадку этой странности мы найдем, открыв альбом по иконописи, где есть репродукции с икон «Власий и Модест», «Власий и Спиридоний». Дело в том, что индекс святого находился вне самого образа Власия. На иконах святителя, как правило, окружает предмет его попечения — стадо коров и свиней, которое и делает икону узнаваемой. Разноцветные коровы и свиньи на иконе епископа Севастийского являются его индексом. Появление животных на иконе, конечно, не случайно. Призванный служить амулетом, образ Василия, в соответствии с принципом имитативной магии (подобием лечить, отводить или, наоборот, насылать порчу), не мог не нести на себе изображения объекта охраны.
И иконописцы, хорошо осведомленные о функции иконы, требовавшей присутствия образов животных, могли с легким сердцем отказаться от употребляемых в Греции курчавых волос, Власий, отмеченный животным знаком-указателем, в них больше не нуждался.
Сходный индекс-апотропей демонстрирует другой тип охранительных икон — «Флор и Лавр», помещавшихся обычно на конюшне. Здесь также знак-указатель находится вне собственно образов святых и также представлен животными. Хотя необходимо оговориться, что в «Флоре и Лавре» иконописцы не ограничились животным индексом (в данном случае лошадьми), но прибавили к ним изображения всадников и архистратига Михаила.