и религиозный опыт Нового и Ветхого Завета независимо от степени условного в нем. При этом владыка Макарий особенно подчеркивал относительность и образность божественных проявлений в мире, отсутствие преложения существа Его в моменты откровения. За подтверждением этой мысли он обращался к авторитету преподобного Иосифа Волоцкого, приводя отрывок из его «Послания к иконописцу». «Якож убо не является, ежи ес, но еж может видаи видети, сего ради овогда убо стар является, овогда же юн, овогда в огни, овогда в хладе, овогда в ветре, овогда же в воде, овогда ж во оружии НЕ ПРИЛОГАЯ СВОЕ СУЩЕСТВО, НО ВООБРАЖАЯ ЗРАК (ОБРАЗ), РАЗЛИЧИЮ ПОДЛЕЖАЩИХ».
Приведенные слова преподобного Иосифа Волоцкого и митрополита Макария, не будучи их сугубо частым мнением, заключали в себе целую программу последующего развития иконописи. Этими словами предугадывалось и санкционировалось новое направление церковного художественного творчества. Введение «образа, подлежащего различию», в качестве главного принципа иконописи повлекло за собой значительные перемены в смысловой и формальной структуре иконописных изображений, что позволило перенести на плоскость икон широкий круг прежде не использовавшихся мотивов и образов (не исключая западных). При этом не запрещалось принесение и субъективных религиозных переживаний изографа. Но что, пожалуй, важнее всего — «зраковость», образность новой теории обусловила общий подчеркнуто условный, богословско-усложненный, символический дух и строй народившегося в XVI веке иконописного течения. Неслучайно в истории русского культового искусства за всеми появившимися в тот период иконами осталось закрепленным название «символических икон русской Церкви». К их числу с полным правом может быть отнесена и икона Пресвятой Богоматери «Неопалимая Купина». Не только потому, что весь образный строй ее подчеркнуто символичен, но и в силу прямых документальных свидетельств: в розыске дьяка Ивана Висковатого она упоминается в общем ряду символических икон.
Процесс художественного творчества, в особенности процесс религиозного художественного творчества, — явление чрезвычайно сложное, трудно управляемое, далеко не безошибочное. Неудивительно поэтому, что судьба ряда символических икон сложилась неодинаково. Некоторые из них оказались забытыми, некоторые были официально запрещены Церковью (постановлениями Синода 1722 г.). Все, что необходимо для богослужебной жизни, народ и Церковь отбирают с тщательным рассмотрением. Потому из большого числа символических икон до наших дней дошли и прочно вошли в жизнь и культ Церкви только некоторые из них, и в первую очередь образ Богородицы Неопалимой Купины.
Живым и конкретным проявлением любви верующего народа к этому образу стало в XVII веке прославление одной из икон Неопалимой Купины. Средних размеров (115 x 95), эта икона, до времени не замечаемая никем, находилась в сенях Гранатовой палаты Московского Кремля. Прославилась икона при следующих обстоятельствах. Служил у царя Феодора Алексеевича стремянным конюхом один богатый человек по имени Дмитрий Калошин. Он «имел особенное усердие к этой иконе. Всякий раз, когда по обязанностям службы своей приходил он во дворец, усердно молился пред сею иконою. Однажды незаслуженно подвергся он царскому гневу. Не надеясь оправдаться человеческими средствами, обратился он в сердечной молитве к Царице Небесной пред Ее иконой Неопалимой Купины и просил Ее заступления. Молитва его была услышана. Богоматерь явилась во сне царю и объявила, что Калошин невиновен. Приказав подробно расследовать дело, царь убедился, что Калошин действительно невиновен, освободил его от суда и возобновил прежнее расположение к нему».
В знак благодарности Дмитрием Калошиным в Хамовниках был выстроен храм во имя Неопалимой Купины (строительство его началось еще в 1649 г.), сюда впоследствии перенесли испрошенную у царя икону. Храм этот, отличавшийся белизной стен, самобытной красотой русского церковного зодчества долго был украшением Девичьего поля. Икона же, много раз скопированная, глубоко чтимая прихожанами, стала со временем одной из особенно почитаемых московских святынь.
На этом рассказ об иконе Неопалимой Купины можно было бы закончить. Время не сохранило для нас ни саму прославленную Неопалимовскую икону, ни одноименную церковь в Хамовниках, долго служившую ее хранилищем. Лишь три сберегшие свое прежнее название Неопалимовских переулка, некогда подходивших к церкви, хранят в Москве память о храме и иконе. Время, как кажется, поставило точку в истории знаменитого образа. Люди, предметы духовной и материальной культуры — все это, имея свое начало, имеет и свой конец. Но церковное искусство, и в этом его коренное отличие от всех других видов искусств, не знает утрат, ибо ничто подлинно духоносное не гибнет. Источник бессмертия произведений церковного искусства в двух неотъемлемых началах иконописи, подобных мертвой и живой воде русских былин. Первое, врачующее раны, заключено в системе переводов (списков), дарующих нескончаемо долгую преемственную жизнь иконам в сфере чувственного опыта, второе — в бессмертии их Первообразов гарантия вечной жизни икон в сфере опыта духовного. Таковы два эти начала, и лишь в их свете, вещественном и невещественном, обнаруживает икона свой нетленный лик.
Добавим, что старому русскому слову «список» чужд уничижительный оттенок современного слова «копия». Процесс перевода в иконописи не сопровождается умалением и снижением достоинства копии в сравнении с оригиналом, как это имеет место в других видах изобразительного искусства. Подобно огню, зажигаемому от огня, без взаимного умаления и уничижения, без ущерба и изъяна переводится икона. Поэтому в церковном искусстве нет строгого деления на оригинал и копию. Вся иконопись есть лишь отображение высшего Первообраза, и только во внутреннем единении с Ним обретает каждая икона свою ценность и вечную жизнь. В этом причина неутратности утрат в иконописи. Опираясь своим основанием не на краски и дерево, не на бренное вещество, а на бессмертный и неизменный Первообраз, церковное искусство являет собой вечный неомрачаемый праздник, бесконечное торжество духа над разрушительными силами природы. И чудотворная икона Пресвятой Богоматери Неопалимая Купина, духовно просветившая не одно поколение людей, списки с которой и сейчас можно видеть почти в каждой церкви, — лишь один из примеров нетления и вечной жизни иконного образа.
ИКОНОГРАФИЯ СОФИИ ПРЕМУДРОСТИ БОЖИЕЙ
Слышах прящихся, не единого, ни дву, но многих глаголющих, что есть Софией Премудрости Божия?
Софиология — один из сложнейших разделов христианской богословской науки. В XX веке особую остроту приобрела проблема самобытности, независимости существования Софии. Это учение о Софии как посреднике между Богом и миром, известное со времен гностика Валентина, в начале нашего века было развито и углублено видными представителями русского богословия: Владимиром Соловьевым, о. Павлом Флоренским, о. Сергием Булгаковым. Разгоревшаяся вокруг него полемика тем не менее значительно сузила круг софиологических изысканий, потому что прежде вопрос ставился гораздо шире и касался не только проблемы самосущия Софии, но и возможного приложения этого понятия к другим явлениям Высшего бытия: Богу-Троице, Христу, Богоматери, Церкви, святой Софье, душе христианской. На Руси социологическая проблема начала волновать умы уже в XVI веке. Ответ иконописного подлинника, что «Церковь Божия, София, Пречистая Дева Богородица, то есть девственная душа, и неизглаголанного девства чистота, смиренной мудрости истина, имеет над главой Христа. Толк: Премудрость бо Сын и Слово», очевидно, не мог быть принят строгим, требующим терминологической точности богословским мышлением.
Многозначность слова «премудрость» обнаруживается еще в Писании, где апостол Павел употребляет его для обозначения Иисуса Христа, одного из свойств Божества, риторской «премудрости слова». Пророк Исайя пользуется именем «Премудрость» для наречения одного из служебных духов, а деятели времен исихастских споров — для обозначения одной из божественных энергий. В богослужении, согласно «Настольной книге священнослужителя», возгласом «Премудрость!» «молящимся дается указание о высоком значении и глубокой содержательности (премудрости) следующего далее пения и чтения». Со временем проблема приложения имени София все более усложнялась. Прибавилось разнообразие мнений святоотеческой и богословской литературы, гимнографии, литературы иконописных подлинников, церковной археологии, что сделало особенно затруднительным возможность однозначного ее истолкования.
Издавна человек был убежден, что Премудрость — полнота знания о Боге и мире, ведение прошлого, настоящего и будущего — исключительная привилегия Божества. И когда апостол Павел говорил, что «мудрость мира сего есть безумие пред Богом», то тем самым выражал общую для древности точку зрения на скудность и извращенность человеческого знания. Даже эллины, кичившиеся своей культурой, обилием и разнообразием интеллектуальных богатств, предпочитали называть их создателей «любителями мудрости» (философами) и придавали слову «мудрец» (софист) подчеркнуто скептико-иронический оттенок.
Вместе с тем религиозному сознанию старины было чуждо аристотелевское представление о Божестве как существе, коснеющим в своей интеллектуальной исключительности, мыслящим лишь себя одного (Метафизика). Красота, стройность и организованность мира укрепляли веру в участии Премудрости Божией при творении и промышлении о мире, а взлеты человеческой мысли и пророческие прозрения свидетельствовали, что и созданный по образу и подобию Божию человек так же несет в себе искру истинного знания. Дионисий Ареопагит писал: «…воспевая подобным образом в ее запредельности невыразимую, не-уразумеваемую и безумную Премудрость, скажем, что она является причиной всякого ума и разума, всякой мудрости и постижения. Ей (принадлежит) всякий совет, от Нее (возникает) всякое знание и разумение». Из сказанного не следует, что только чи