Кто не слышал о Парфеноне, ставшем символом гармоничной, соразмерной с человеком, красоты архитектурного шедевра? Казалось бы, все о нем давно уже известно. Но наш соотечественник архитектор С. В. Васильев сравнительно недавно установил, что каждая его колонна представляет собой идеально равнопрочный стержень, формулу которого открыли лишь в XVIII в. с помощью дифференциального исчисления, неизвестного античности.
Летчик-испытатель М. Галай как-то заметил, что тот самолет, который выглядит эстетически особенно привлекательным, оказывается и наиболее надежным в полете.
Так значит, красота — это как можно более полное воплощение жизнеспособности в живой природе и наиболее целесообразное в творениях рук человеческих? Если это так, то где-то за авансценой осязаемого мира огромной горной тенью, напоминающей Гималаи, вырисовываются отроги цифр, геометрических форм и пропорций, осеняющих собою все мирозданье? Именно здесь, возможно, спрятаны ключи к дверям, распахнув которые, можно соприкоснуться с самыми удивительными тайнами красоты.
Тут еще немало неясного. Ведь всю историю человеческого познания (не говоря уже об истории точных наук) можно уподобить вспышке спички, зажженной рукой Природы (Бога) над Океаном Вечности. Мы еще слишком немного знаем о Вселенной, чтобы судить о ее законах с категоричностью дипломированного судьи. Но сама постановка проблемы плодотворна, поиски на этом пути необычайно увлекательны. И возможно, им будет посвящено еще множество специальных работ, часть из которых увидит свет и в данной серии. Да и то, что уже опубликовано, завораживает. Но здесь право на поиски остается за самим читателем. Мы же последуем дальше.
Перед нами очередной, так и не решенный пока вопрос: «Какова обратная, «внутренняя» сторона нашего ощущения красоты, наших представлений о ней? И как «внешнее» отражается во «внутреннем»?»
Спиноза, как бы предвосхищая и загодя дополняя Чернышевского, когда-то заметил: «…если движение, воспринимаемое нервами от предметов, представляемых посредством глаз, способствует здоровью, то предметы, служащие причиной этого движения, называются красивыми, в противном случае они называются безобразными».
Обратите внимание на психофизиологические моменты в суждении Спинозы. Здесь прекрасным видится не просто то, что само «дышит здоровьем», как у Чернышевского, а то, созерцание чего способствует здоровью созерцающего. Именно это, по Спинозе, уже в чисто субъективном, внутреннем отношении и может восприниматься как приятное для зрения и слуха. Иначе говоря, красивое — это и полезное по своей сути, несущее, выражаясь современным языком, «заряд положительных эмоций и жизненной энергии». Так известно, что уже в нашем столетии, далеко отстоящем от эпохи Спинозы, ряд специалистов полагает, что красивая музыка, приятные картины и т. д. оказывают благотворное воздействие на развитие плода у беременных.
Касаясь же родившихся детей, Л. Е. Оболенский в своих лекциях «Научные основы красоты», прочитанных в Париже еще в 1902 г., говорил, что врачи рекомендуют матерям брать красивых кормилиц, считая, что у них ребенок и веселее будет, и расти станет лучше.
Но с другой стороны, если последовать этой логике, то невольно мурашки побегут по коже… Задумайтесь только, какое воздействие на судьбы миллионов еще неродившихся (не говорю уже о рожденных) способен оказать обыкновенный телеэкран, с которого ежедневно брызжет кровь? Можно ли беременным, не опасаясь за здоровье своих будущих детей, застывать перед экраном, смакующим боль и уродства? Причем не с абстрактно-морализаторской, а с сугубо практической, психофизиологической точки зрения, если можно так сказать.
Очень хотелось бы на этот счет услышать обстоятельный, насыщенный убеждающими данными, разговор медиков и представителей смежных профессий. Думается, что было бы неплохо, если бы он развернулся на страницах «Знака вопроса», с самых первых месяцев своего существования приковывающего внимание читателя к вещам подлинно проблемным…
Но если мы попробуем двинуться еще дальше, раскручивая спираль того, что людям видится красивым и, соответственно, того, что им приятно, вынуждены будем вспомнить и то, о чем уже, хотя и вскользь, но говорилось: привлекательным может казаться привычное, а безобразным — наоборот.
Более того, специалисты-естествоиспытатели и антропологи подметили не только «любование» привычным, но и утрирование его. По словам Гумбольдта, «человек восхищается теми особенностями, которыми наделила его природа, и часто старается преувеличить их.
Вспомните сами модные одеяния иных столетий! Например, громоздкие юбки представительниц высшего света. Они подчеркнуто преувеличивали размеры той части женского тела, которая призвана свидетельствовать о детородных способностях женщин, и при этом разжигать мужские сердца. Интересно, что у готтентотов, чьи дамы не могли похвастаться столь пышными туалетами, в женщинах ценились непосредственно сами «седалища», причем такие, что их обладательницы, при достижении максимума своих красот, бывало не могли из-за своей массивности обычным способом, без наклона, подняться с места».
Женская полнота оказалась в цене и на Востоке. Особенно… среди простого люда. Сообщают, например, что в Турции (прежде всего, в провинции) «до самого последнего времени красоту невесты оценивали по ее весу — чем она была тяжелее, тем дороже был калым за нее».
Подобные же формы женского тела, судя по статуэткам первобытных мадонн, были в цене и в самые отдаленные от нас времена. Но здесь эстетическое соседствовало и даже сплеталось с магическим. «Утрированно пышные формы, — пишет Б. А. Фролов, — прослеживаются у целого класса древнейших изображений женщин, вероятно, свидетельствовавших не только о видении прекрасного нашими далекими предками, но и игравших магическую роль, которую в более поздней Индии стали играть изображения лингама и йони, воплощавших мужское и женское половое начало».
Видимо, то же, что о юбках, можно было бы сказать и о каблуках, высота которых в средневековье, даже у мужчин, порою доходила до 20–25 см. В чем-то затрудняя ходьбу, такие каблуки в то же время помогали там, где это требовалось иной раз и бравому знатному сеньору, передвигаться по грязи, увеличивали рост (зачастую малый) и делали, как и делают ныне, ноги более стройными и более «динамичными» на вид, так что и высокие женщины не без основания используют каблуки.
С другой стороны, кавказские бурки подчеркивают и расширяют плечи — символ (и, одновременно, показатель) мужской силы…
Следуя тем же логическим путем, Ч. Дарвин подметил, что людям в личной красоте нравится усиление характерных признаков окружающего их типа. То есть зачастую подчеркивается и утрируется не просто нечто, ценимое в общечеловеческом смысле, как, скажем, бедра женщины и плечи мужчины. Но и специфическое, присущее обитателям данной местности, племени, этноса, сословия и т. д. Так, по наблюдениям Дарвина, поскольку волосы считаются (или, по крайней мере, считались) уродством в племенах маловолосых, постольку их окончательно уничтожают на лице и даже на голове. У некоторых же из древних народов Востока люди, особенно женщины, стремились полностью вывести волосы не только на ногах, но и на всем теле.
У большинства же из известных нам народов, наоборот, — пышные длинные волосы в большой цене. Сколько песен упоминают то про «кучерявый чубчик», то про пленительные косы! В скольких книгах можно встретить восхищение женскими волосами, самые превосходные из которых бывали столь длинны и густы, что, заменяя одежду, могли скрывать наготу их обладательниц. Хорошо известно, что сила библейского Самсона крылась в его волосах, и покинула атлета в тот миг, когда чудодейственные волосы были сострижены со спящего коварной красавицей Далилой.
Таким образом, собственно эстетическое восхищение волосами сливалось с магическими представлениями о них. В средневековой Европе, например, палачи, основываясь на вере в магическую силу колдовских волос, лишали женщин, обвиненных в занятиях колдовством и связях с дьяволом, всех волос и на голове, и на теле, дабы лишить колдуний их «черной силы».
А в свое время в одном североамериканском индейском племени Крау выбрали вождем мужчину с волосами, длина которых достигала 10 футов 7 дюймов.
То же самое порою касалось и цвета кожи. Известно, что когда-то белое лицо английской леди вызвало отвращение у некоторых желтокожих азиатских племен. Как заметили исследователи, у африканских негров даже черти были белыми, а бледность считалась признаком нездоровья.
Но можно ли всерьез и однозначно отвечать на вопрос: в ком больше здоровых жизненных сил — в бородатых и белокожих европейцах или желтокожих жителях Дальнего Востока? Конечно, сопоставление физических и иных параметров и возможностей представителей различных рас и народов проводилось и не раз. Но совершенно очевидно, что «страшные», с определенной точки зрения, негры могут являть собой сгусток энергии и жизненных сил. Многие спортивные состязания, и в частности, последняя олимпиада в Атланте, превосходно показывают замечательные психофизические качества темнокожих спортсменов, которые, на наш взгляд, далеко не всегда блещут красотой. Так значит, дело в немалой мере в привычке? Пожалуй, так. И может быть, мы даже не представляем, насколько кардинально киноэкран, телевидение и пресса изменили за последнее столетие восприятие красоты у огромнейшей части человечества, ломая стереотипы и безмерно расширяя диапазон привычного. Косвенный, но характерный свидетель этого — конкурсы красоты, на которых мы видим девушек из самых разных стран и уголков мира, с самыми различными оттенками кожи и типами женской красоты. Уже сама возможность проведения подобных конкурсов говорит о том, насколько преобразились в нашем веке человеческие представления об эталонно прекрасном