Явным признаком деградации и распада первоначальной схемы можно считать более или менее индифферентный подход к проблеме причин потопа: земля утонула, будучи отягчена людьми, животными и плодами (индийская легенда о Вишну-вепре), катастрофа — просто прихоть богов (греческая версия).
«Ной». После того, как стало все ясно с причинами и результатами потопа, уцелевшие после катастрофы остатки палестинского народа не могли не задуматься над причинами собственной целости, мотивами избирательности божьего гнева, пощадившего часть местных жителей. «Видимо, не все наши предки нарушали правила гостеприимства, коль кто-то уцелел в катастрофе», — подумали они. И с этой мыслью вошла в потопное сказание тема спасенной праведности.
Поначалу, вероятно, эта праведность распространялась на всех спасшихся от бедствия и не имела в легенде конкретного носителя. Но со сменой времен, по закону жанра, общенародная добродетель персонифицировалась в лице праведного царя-одиночки или, пользуясь привычной нам библейской терминологией, «Ноя».
Какой-то свой, особенный образ «Ноя» палестинские мифографы, как это часто бывает, выдумывать не стали, а просто продублировали в его лице и лице его жены более древний, допотопный миф о близнецах: брате и сестре — первых людях, родоначальниках человечества. То есть, путем простого калькирования произвели «Ноя» с женой от «Адама» и «Евы».
Отсюда и пошли все те, необусловленные логикой событий версии о кровосмесительных браках (инцестах), между уцелевшими после катастрофы парами, которыми, как уже говорилось, так богата по-топная мифология. Например, только сцепкой двух этих разных мифологических слоев можно объяснить основные противоречия библейского предания о Содоме и Гоморре, т. е. как то, что спасшиеся дочери праведного Лота решились на инцест, так и то, что, несмотря на очевидно местный характер пережитого бедствия, они делали это, будучи твердо убеждены, что кроме Лота на земле мужчин больше нет и необходимо срочно восстанавливать человечество.
Верность нашей реконструкции происхождения образа «ноя» от «адама» подтверждается наличием в некоторых вариантах легенды прямых отождествлений перволюдей из близнечного мифа с героями мифа о потопе. Например, в «потопной» легенде индийцев местный «Ной» (Ману) — третий на земле человек. У греков титан Прометей выступал в роли создателя первых людей и одновременно являлся отцом местного «Ноя» и дядей его жены. В мифологии скандинавов вода потопа толковалась как кровь первочеловека, зарезанного Одином.
Таких примеров можно было бы привести еще множество, но, думаю, лучше всего ограничиться одним, наиболее выразительным, прямо отсылающим «Ноя» к «Адаму». Такой пример дает талмудическая традиция иудеев. Согласно ей, Ной взял с собой в ковчег тело Адама, и оно гигантским барьером отделяло мужскую часть судна от женской. Может ли быть более ясное указание на происхождение образа «Ноя» от «Адама»?
Однако, здесь следует заметить, что мифографы, облегчив себе работу простым переносом героев прародительского близнечного мифа в ткань мифа о потопе, поступали не слишком дальновидно, так как тем самым бросали семена сомнений и тревог в сердца тех, для кого «потопная» легенда являлась их собственной историей. Кровосмешение, положенное в основу этногенеза, рождало комплекс неполноценности у всех, возводивших свой род к «Ною» и его жене. Противоречие между праведностью прародителей и извращенностью их брака мучило и пугало носителей «потопной» легенды, рождало ощущение изначальной порчи генофонда.
Долго держать в себе сомнения такого рода позднейшие сказители не могли, и эти сомнения стали выплескиваться наружу в образах мятущихся, мучительно переживающих свое двусмысленное положение послепотопных близнецов. Об этих муках говорится во многих версиях мифа о потопе, я же приведу лишь одну — «ведическую».
В древнейшем памятнике индийской литературы «Ведах» сохранился любопытный диалог между богом смерти Ямой и сестрой-женой его Ями. Однако прежде чем привести отрывок из него, несколько слов о месте Ямы и Ями в «потопной» мифологии. Принадлежность их образов к «потопной» тематике сомнения не вызывает. Яма и Ями — двое из трех первых людей, брат и сестра официального индийского «Ноя» (Ману). Иранский дубликат Ямы — Иима — «Ной» иранской версии мифа о потопе. К сожалению, от самой ведической версии мифа ничего не осталось, кроме коротенькой фразы, что Яма «прошел морские воды» — вот и все. Зато расширенно представлен в «Ведах» последовавший за спасением диалог героев, в котором Ями пытается склонить брата к кровосмесительному сожительству, а Яма против инцеста возражает:
(Ями)
Повернула бы я друга на дружбу
хоть и прошел он морские воды
мудрый родитель зачал бы внука
в начале провидящий продолжение.
(Яма)
Но друг твой не хочет подобной дружбы
с женой однокровной как чужеродной
ибо Асуры сыны небодержцы
великую землю обозревают.
(Ями)
Но ведь этого хотят эти боги
да был бы сын от первого из смертных
да вошла бы мысль твоя в наши мысли
как супруг к супруге в плоть ты вошел бы…
Мазохизм не в традициях человечества, поэтому сказители скоро взялись пересматривать самоистязающую концепцию прародительского инцеста. Преодолевался грех обычно тремя способами: ослаблением родственных связей между пережившими бедствие людьми, передачей супружеских функций «Ноя» какому-либо божеству, внеполовым восстановлением послепотопного человечества.
Как забавный курьез здесь можно отметить, что такие великие хитрецы, как греки, попробовали на своих послепо-топных прародителях — Девкалионе и Пирре — все три способа преодоления инцеста разом. Во-первых, они утверждали, что их предки были не родными, а двоюродными братом и сестрой. Но Овидий, страстный собиратель пикантной мифологии, постоянно заставлял Девка-лиона начинать свое обращение к Пирре со слова «сестра»:
Нас, о сестра, о жена, о единая женщина
в мире,
Ты, с кем и общий род, и дед у обоих единый,
Нас ведь и брак соединил, теперь соединяет
опасность, —
Сколько не видит земли Восток и Запад, всю
землю
Мы населяем вдвоем. Остальное все морю
досталось.
Во-вторых, некоторые эллины утверждали, что Девкалион был рогат, и своего первенца — Эллина — Пирра родила не от него, а от Зевса. В-третьих, большую часть обновленного человечества Девкалион и Пирра воссоздали внеполовым путем — посредством брошенных через голову камней. Вот как описывает этот магический акт Аполлодор: «Зевс, послав к Девкалиону Гермеса, разрешил Девкалиону просить у него все, что ни захочет, и Девкалион пожелал возродить людской род. Тогда Зевс повелел ему бросать камни через голову. Те камни, которые бросал Девкалион, превращались в мужчин, те же, которые бросала Пирра, становились женщинами». Остается добавить, что прием с бросанием камней пришелся по душе многим сказителям, он встречается в потопных легендах индейцев макуша, таманак, в индонезийском мифе о потопе.
Не обрели покоя души мифографов даже тогда, когда, отказавшись и от кровосмесительной, и от магической форм воссоздания послепотопного человечества, они свели дело к изображению спасения обычной, не связанной узами родства супружеской четы. Такой вариант не решал проблему инцеста, а лишь отодвигал ее, так как, пусть не самому «Ною» с женой, но их детям все равно пришлось бы вступать в кровосмесительный брак. Выход был один: увеличить число плавающих в ковчеге, с тем, чтобы исключить инцест даже в перспективе. Так родился весьма популярный восьмичленный вариант команды ковчега: «Ной» с женой, три их сына с тремя невестками — который, наконец, освободил сказителей от печальной необходимости каждый раз извиняться за непотребное поведение после потопной пары.
Помимо восстановления первоначального образа «Ноя» и эволюции его, анализ «потопной» мифологии позволяет реконструировать и первоначальное имя «Ноя». Звучало оно приблизительно как «Ман» (или Мин) и означало «Премудрый». Собственно, имя Ману (Мудрый) носил «Ной» не самой ранней индийской легенды о потопе, и считать его эталонным не было бы серьезных оснований, если бы не дубликаты этого имени в других «потопных» мифах.
Во-первых, в качестве тезок индийскому Ману напрашиваются имена некоторых американских «Ноев»: инкского Манко, алголкиндского Манибозо, папагосского Монтесумы. Во-вторых, тезками индийского Ману, вероятно, можно считать мифических персонажей, прямо с «потопной» легендой не связанных, но занимающих в национальных мифологиях места, традиционно отводимые «Ною»: прародителя народа или первого царя. Таковыми являются: Мин (первый египетский царь), Минос (первый критский царь), Манес (первый лидийский царь), Миний (первый царь греков-минийцев), Манн (первый германец).
В-третьих, существуют легенды, в которых первоначальное имя «Ноя» — «Мудрый», сохранилось без первоначальной фонетики, но в достаточно близком к оригиналу переводе. Это: «Весьма премудрый» (Атрахасис) — имя «Ноя» вавилонского мифа, «Мудрец» (Куниан) — имя «Ноя» мифа индейцев гарскин, «Промыслитель» (Прометей) — имя отца и ангела-хранителя греческого «Ноя», «Пророк земли» (Чиовотмахке) — имя отца и ангела-хранителя «Ноя» мифа индейцев пима.
В-четвертых, существуют легенды о потопе, в которых особая роль отводится богам, олицетворявшим мудрость. Таковы: месопотамский Эа, египетский Тот, ацтекский Кетсалькоатль. Или, наоборот, мудрость приписывается мифическим персонажам, в чьих именах угадывается «потопный» подтекст. Например, Диоген Лаэртский писал, что родоначальником философии у ливийцев был Атлант, а у финикийцев некий Ох. Мысль о тождестве финикийского Оха со старым нашим знакомым Огом Васанским выглядит весьма правдоподобно, и обращает на себя внимание только то, что слова Диогена Лаэртского о нем, кажется, единственное упоминание палестинского царя-великана Ога в греческой литературе и что он выведен именно в качестве родоначальника финикийской философии, т. е. отцом финикийского мудрствования.