Наконец, к той же серии можно причислить имя «Ноя» аккадо-шумерской версии мифа о потопе. Хотя аккадо-шумерский «Ной» — Утнапишти-Зиусудра — назывался в тексте «весьма премудрым», но буквальный смысл его имени был иным: «Нашедший жизнь далеких дней». Однако из этого не следует, что этот эпитет сколько-нибудь противоречит имени, такое имя очень подходит к образу проро-ка-мудреца и, видимо, является литературным клише, просто расшифровывающим имя «премудрый». Таким образом, частота употребления и широта географии позволяет считать нашу реконструкцию первоначального имени «Ноя» — Ман (Премудрый) — достаточно правдоподобной.
«Шестоднев». Если бы сказители позаимствовали из древнейшего слоя своей мифологии только пару прародителей-близнецов, в том не было бы большой беды. Во всяком случае, если бы они ограничились только этим заимствованием, исторический раздел предания о потопе вряд ли подвергся бы тем искажениям, которые до неузнаваемости переменили его поначалу простой и бесхитростный лик.
Дело в том, что начальный рассказ о перволюдях-близнецах, попавший потом в «потопную» мифологию, существовал не сам по себе, а являлся частью обширного свода сказаний о сотворении мира, или, пользуясь библейской терминологией, «шестоднева». Это обстоятельство сыграло решающую роль в судьбе «китежской» легенды, так как, начав с заимствования образа «Адама», «потопная» мифология на этом не остановилась и постепенно целиком переделала «китежскую» легенду в духе образов и представлений сказания о сотворении мира (космогонии), практически ничего не оставив в «библейской» версии мифа от его подлинной, первоначальной истории.
Но прежде чем показать в деталях процесс переделки «китежской» легенды в «библейский» миф о потопе, следует поведать о том, что представляла собой праиндоевропейская космогония.
Сказать прямо, она мало чем отличалась от классического библейского «шестоднева». Приводить здесь его целиком нет смысла по двум причинам: он слишком велик по объему и представляет собой развернутое изложение этрусского «шестоднева», конспективно изложенного в «Лексиконе» Суда. Выглядит этот конспект следующим образом: «Тиррения, страна, и Тиррены, называемые Тусками. Их историю написал ученый муж. Он рассказал, как бог — создатель всего на протяжении 12 тысяч лет трудился над своими творениями, которые он разместил в 12 так называемых обиталищах. В первом тысячелетии он создал небо и землю. Во второе — всю видимую небесную твердь, в третье — море и все воды, текущие по земле, в четвертое — великое светила, солнце и луну, и звезды, в пятое — всю живность, летающую и пресмыкающуюся, и четвероногих, в воздухе и на земле и в воде, в шестое — человека. Как явствует, первые 6 тысячелетий ушли на создание человека, остальные же шесть уйдут на жизнь человеческого рода, покуда не истечет все время до исполнения двенадцати тысячелетий».
Сходно с этрусской и также конспективно излагает иранскую версию сотворения мира пехлевийская книга «Бунда-хишна». Согласно ей, верховное божество Ормазд создал «первым небо, вторым — воду, третьим — землю, четвертым — растения, пятым — скот, шестым — человека; седьмым же был сам Ормазд».
Довольно близкой к первым двум можно считать орфическую космогонию, пропетую певцом Орфеем во время его плавания вместе с аргонавтами:
Пел он о том, как когда-то и суша, и небо,
и море,
Раньше друг с другом в одну перемешаны
будучи форму,
В гибельной распре затем отделились одно
от другого
И среди эфира свое неизменное заняли место
Звезды, а также луна и пути неуклонные
солнца.
Пел он, как горы вознеслись, как громко
шумящие реки
С нимфами вместе возникли, а также
и всякие гады…
После ознакомления с конспектами праиндоевропейского «шестоднева» читатель, думаю, уже хотя бы отчасти может представить себе, что могло бы произойти с «китежской» легендой, т. е. историей локального бедствия, если бы сказитель взялся пересказывать ее в образах и красках мифа о первых днях творения. Ниже мы в деталях, по «дням» проследим процесс насыщения «китежской» легенды космогоническими элементами. Но прежде приведем одну крайне любопытную версию «потопной» легенды, все очарование которой заключается в том, что в ней стихийное бедствие поставлено в прямую зависимость от того, будет или не будет принят местными жителями в качестве космогонического базиса праиндоевропейский «шестоднев».
Живущие в Новой Зеландии полинезийцы-маори рассказывали, что было время, «когда люди размножились на земле, но везде воцарилось зло, племена постоянно ссорились и воевали друг с другом. Люди перестали чтить бога Тане, сотворившего мужчину и женщину, и открыто осуждали это учение. Два великих пророка провозглашали истину о разделении неба и земли, а люди насмехались над ними, называя их лжепророками и утверждали, что небо и земля с самого начала существовали в том же виде, как и теперь». Далее в мифе сообщалось, что пророки, сторонники эволюционной модели космоса, построили плоты и магическими заклинаниями вызвали потоп, утопивший всех, кто стоял за теорию космической неподвижности. Вот такая история. И присутствующая в ней взаимная увязка между мифом о потопе и мифом о сотворении мира может считаться первым шагом на пути полного их отождествления.
«День первый». Прежде, значительно забежав вперед, мы рассказывали, почему и как под видом «Ноя» и его жены в «китежскую» легенду были внедрены «Адам» и «Ева» — образы шестого дня творения. Теперь пришло время вернуться к привычному порядку и, развернуто излагая историю каждого «дня», данную нам выше конспективно, показать все этапы «шестодневной» трансформации «китежской» легенды в «библейский» миф о всемирном потопе, начав с первого «дня» космогонии.
Мир начался с хаоса. «Прежде всего во вселенной Хаос зародился». Далее Хаос почувствовал некое томление (Эрос — у греков, Желание — у финикийцев) и под воздействием этого томления разделился в самом себе на небо и землю. Земля в тот момент была залита первозданными водами и не показывалась еще суша на ее мокром лице.
Такую картину первого «дня» или первого этапа сотворения мира рисовала праиндоевропейская космогония. И именно ею подменили сказители историческую картину потопа в Палестине. Образ залитой первозданными водами земли из «шестоднева» создал новый, как бы не связанный с «китежской» легендой, «всемирный» вариант мифа.
Правда, произошла эта подмена не везде и не сразу. Мифографы еще какое-то время пытались примирить исторический озерный вариант с мифическим всемирным. Достигался этот компромисс приемом обратного хода: рассказывали, будто озеро разлилось и залило своими водами весь мир. В Уэльсе рассказывали, что карлик Эйвэнс или Эйденс вызвал разлив озера, воды которого затопили всю землю. Жители Новых Гибрид сообщали, что у некого Тагаро был пруд с соленой водой и рыбами, его дети повредили ограду пруда и разлилось море. Канадские индейцы племени монтанья рассказывали, что некое могущественное существо, которое они называют Мессу, воссоздало мир после того, как он был разрушен великим потопом. По их словам, Мессу пошел однажды на охоту, его волки, которые заменяли ему собак, вошли в озеро, откуда больше не возвратились. Мессу тщетно искал их повсюду, пока птица не сказала ему, что видела волков, затерявшихся на середине озера. Он пошел вброд по воде, чтобы выручить волков, но озеро разлилось, покрыло землю и разрушило весь мир.
Однако прошло время, и в описаниях катастрофы стала- безраздельно царить картина первого дня творения: земля, залитая первичными водами, и набухшее ливнями грозовое небо над ней. После этого особенно выросла в описаниях бедствия роль неба. Будучи равноправным земле началом, небо своими дождями и молниями наравне с первозданными водами стало участвовать в уничтожении греховного человечества, а иногда, в наиболее поздних версиях даже доминировать в одиночку, без помощи моря, губя людей. Поэтому место, отводимое в мифе небу, вполне может считаться показателем большей или меньшей его архаичности: чем весомей доля дождя и молний в описании катастрофы, тем новей легенда.
Наиболее выразительной иллюстрацией мысли о замещении исторического описания палестинского бедствия картиной мира из первого дня «шестоднева» является соответствующее место из талмудической легенды иудеев. В ней говорится, что потоп «произошел от встречи мужских вод, падавших с неба, с женскими водами, поднимавшимися от земли».
На первый взгляд, ничего особенного в этом описании нет. Но только на первый взгляд. Особую значимость ему придают знаки пола, расставленные над потопными водами: «мужские» с неба, «женские» от земли. Они — безукоризненное доказательство влияния «шестоднева» на миф о потопе, потому что именно для мифа о первом дне творения было характерно изображение неба и земли в виде пары божественных прародителей, мужчины и женщины, снабженных соответствующими половыми признаками. Мужчина-небо, возлежащий на женщине-земле и оплодотворяющий ее своим семенем-дождем — такова обычная картина первого дня «шестоднева».
Говоря о влиянии картины первого дня творения на описание потопа, не следует забывать, что возлежанию неба на земле предшествовал хаос. И конечно же, раз взявшись вплетать один миф в другой, некоторые, наиболее ретивые сказители потопной легенды не поленились еще более приукрасить ее за счет космической ретроспекции, продленной вплоть до хаоса. Поэтому, если читатель встретит миф о потопе, в котором будет говориться, что «небо смешалось с землей», «воцарился полный хаос» (а таких известно множество), то он будет точно знать — откуда взялись все эти страсти.
«День второй». Вспомним первые строки книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездной, и Дух Божий носился над водой». Образ носящегося над водой Духа Божия толкуется по-разному, но наиболее верным представляется то толкование, что поначалу Дух Божий был птицей, которая добывала со дна первичных вод сушу, точнее зародыш земли, позднее превращавшийся в результате вспучивания в современную сушу.