учился размышлять. По закону природы, здоровый и бодрый человек не может оставаться в пассивной деятельности. Когда деятельность организма неподвижна, деятельность мысли усиливается. Впоследствии, во многих случаях моей жизни я пользовался этим тяжелым уроком и всегда с признательностью вспоминал императора Павла Петровича».
Быть может, не зря в ряде воспоминаний деятелей разных веков и даже эпох просматривается лейтмотив «стимуляции умственной деятельности в тюрьме или ссылке»?!
Что ж касается освобождения из ссылки и последующей службы в армии, то Алексей Петрович в «Записках…» писал:
«Скончался император Павел, и на другой день восшествия на престол Александр I освободил Каховского и меня в числе прочих соучастников вымышленного преступления. Ему известны были понесенные нами наказания. В числе не одной тысячи ищущих службы, которым ненавистное наименование исключенных из службы заменено названием уволенных, явился и я в Петербург.
Тогда военною коллегиею управлял генерал Ламб, бывший в царствование Екатерины генерал-майором и костромским губернатором. По выезде его из Костромы остались там две дочери, в семействах которых я был благосклонно принят. Приезжая для свиданий с отцом, они тронули его описанием участи молодого изгнанника, и достойный старик желал случая оказать мне благотворение. Недолго являлся я просителем незамечаемым, наконец позвали меня в кабинет и, показав изготовленную докладную записку, он сказал: «Я не спешу изыскивать благоприятную минуту, желая, чтобы ты был принят с вознаграждением чином, которого ты лишился». Вскоре лично изъявил мне сожаление, что не успел в желании своем и что я принят в артиллерию в прежнем чине подполковника. Недолго я был праздным и мне дана была конногвардейская рота: назначение для молодого человека очень лестное, ибо в России тогда был один конный баталион, состоявший из пяти рот».
В другом источнике (Записки А. П. Ермолова 1798–1826. — М., Высшая школа, 1991) Ермолов полнее раскрывает себя, происшедшее и свои сокровенные желания:
«Всемогущий во благости своей, царям мира, равно как и нам, положил предел жизни, и мне суждено воспользоваться свободою. Радость заставила во мне молчать все другие чувства; одна была мысль: посвятить жизнь на службу государю, и усердию моему едва ли могло быть равное (выделено мною. — Ю. Р.). Я приезжаю в Петербург, около двух месяцев скитаюсь в Военной коллегии, наскучив всему миру секретарей и писцов. Наконец доклад обо мне вносится государю и я принят на службу. Мне отказали чин (Ермолову следовал чин полковника, но вследствие «немилости» со стороны командующего артиллерией графа Аракчеева в этом было отказано за дерзкое поведение. — Ю. Р.), хотя принадлежащий мне по справедливости; отказано старшинство в чине, конечно не с большею основательностию… С трудом я получил роту конной кавалерии, которую колебались мне поверить как неизвестному офицеру между людьми новой категории. Я имел за прежнюю службу Георгиевский и Владимирский ордена, употреблен был я в войне в Польше и против Персиян, находился в конце 1795 года при австрийской армии в приморских Альпах. Но сие ни к чему мне не послужило; ибо неизвестен я был в экзерциргаузах (помещение для строевых упражнений. — Ю. Р.), чужд смоленского поля, которое было защитою многих людей нашего времени.
Я приезжаю в Вильну, где расположена моя рота. Людей множество, город приятный; отовсюду стекаются убежавшие прежнего правления насладиться кротким царствованием Александра 1-го; все благославляют имя его, и любви к нему нет пределов! Весело идет жизнь моя, служба льстит честолюбию и составляет главнейшее мое управление; все страсти покорны ей. Мне 24 года; исполнен усердия и доброй воли, здоровье всему противостоящее! Недостает войны. Счастье некогда мне благоприятствовало!» (выделено мною. — Ю. Р.).
МИР ИЛИ ВОЙНА? — ВОТ ЗАДАЧА,СТОЯВШАЯ ПЕРЕД АЛЕКСАНДРОМ I
Если бы я не был Наполеоном,
то хотел бы быть Александром!
Поддерживая протокольные дипломатические отношения с Бонапартом в течение первых лет своего царствования, сдерживаемый внутрироссийскими заботами, Александр I все чаще обращался к мысли о неизбежности войны. Опасения были не напрасны. Вольнодумство, расцветшее при практическом снятии цензуры, угрожало феодальному благополучию России. К разрыву с Францией подталкивали и российские сановники-англофилы, да и сам Бонапарт дал удобный повод для разрыва отношений.
Этим поводом стал расстрел по приказу Наполеона члена королевской семьи герцога Энгиенского, некогда (в 1797–1799 гг.) жившего в Петербурге и тогда едва не ставшего мужем сестры Александра I — Екатерины Павловны. Князь А. А. Чартерыйский от имени царя объявил, что «Его Императорское Величество не может долее сохранять сношения с правительством, которое… запятнано таким ужасным убийством…» и т. д. Это было в марте 1804 года.
Расстрел герцога Энгиенского вызвал бурю негодования. Александр I демонстративно объявил при своем дворе траур по убиенному и призвал все немецкие державы протестовать. 30 апреля (12 мая) 1804 года русский посол в Париже вручил министру иностранных дел Франции Талейрану ноту протеста против нарушения принципов справедливости и права, священных для всех наций. А 17 мая Наполеон отозвал своего посла из Петербурга.
Именно в это время член трибунала Франции с символической фамилией Кюре предложил Наполеону стать императором, дав повод для каламбура: «Республика умерла — Кюре ее похоронил!» И 14 мая 1804 года Сенат «Во имя Славы и благоденствия Республики» провозгласил Наполеона императором!
К этому времени относится вторая встреча Алексея Петровича Ермолова с Неведомым, привлекшая к себе его внимание. При этом нельзя исключить, что первая встреча определенным образом подготовила благодатную почву — нейтрализовала изначально присущий ему скептицизм, обусловила внимательное отношение к странному событию. Ниже приведены документы, относящиеся к этой встрече.
ФИКЦИЯ? ФАНТАСМАГОРИЯ?? ФАКТ!!!
Эта встреча моего героя с Неведомым имела место примерно десятью — двенадцатью годами позже первой. Она практически неопровержимо подтверждена рядом как косвенных, так и прямых свидетельств, найденных мною, одно из которых принадлежит близкому родственнику Алексея Петровича.
Что же произошло?
Детальное описание интересующего нас события приведено в прекрасном историческом журнале «Русская Старина» за май 1875 года. Издателем и организатором этого журнала с 1870 по 1892 год был известный отечественный историк, журналист, общественный деятель и радетель старых документов Михаил Иванович Се-мевский (1837–1899).
Ниже, без купюр, приводится перепечатка статьи, автор которой укрывался за инициалами С.С., из названного источника.
«Предсказание о времени кончины А. П. Ермолова.
Известно, что Алексей Петрович Ермолов провел последние годы своей жизни в Москве, где и умер в 1861 г. Вот слышанный нами рассказ от одного очень близкого ему лица, рассказ в высшей степени необыкновенный, тем не менее вполне достоверный.
«Года за полтора до кончины Алексея Петровича я приехал в Москву для свидания с ним. Погостив у него несколько дней, собрался в обратный путь к месту моего служения и, прощаясь с ним, не мог удержаться от слез при мысли, что, вероятно, мне уже не придется еще раз увидеть его в живых, так как в то время он был дряхл, а я не прежде чем через год, имел возможность вернуться в Москву. Заметив мои слезы, А.П. сказал:
— Полно, не плачь, я еще не умру до твоего возвращения сюда.
— В смерти и животе Бог волен, — возразил я.
— Я тебе положительно говорю, что не умру через год, а позднее.
На моем лице выразилось сильное недоумение, даже страх за нормальное состояние всегда светлой головы Алексея Петровича, что не могло укрыться от него.
— Я тебе сейчас докажу, что я еще не сошел с ума и не брежу.
С этими словами он повел меня в кабинет, вынул из запертого на ключ ящика исписанный лист бумаги и поднес его к моим глазам.
— Чьей рукой написано? — спросил он.
— Вашей, — отвечал я.
— Читай.
Это было нечто вроде послужного списка Алексея Петровича, начиная с чина подполковника, с указанием времени, когда произошел каждый мало-мальски замечательный случай из его богатой событиями жизни.
Он следил за моим чтением, и когда я подходил к концу листа, он закрыл рукой последние строки.
— Этого читать тебе не следует, — сказал он, — тут обозначены год, месяц и день моей смерти. Все, что ты здесь прочел, — продолжал он, — написано вперед и сбылось до мельчайших подробностей. Вот как это случилось: когда я был еще в чине подполковника, меня командировали в уездный город Т. Мне пришлось много работать. Квартира моя состояла из двух комнат: в первой помещались находившиеся при мне писарь и денщик, а во второй — я. Войти в ту последнюю можно было не иначе как через первую комнату. Раз ночью я сидел за своим письменным столом и писал. Кончив, я закурил трубку, откинулся на спинку кресла и задумался. Подымаю глаза — передо мной, по ту сторону стола, стоит какой-то неизвестный мне человек, судя по одежде, мещанин. Прежде чем я успел спросить — кто он и что ему нужно? незнакомец сказал: «Возьми лист бумаги, перо и пиши». Я безмолвно повиновался, чувствуя, что нахожусь под влиянием неотразимой силы. Тогда он продиктовал мне все, что должно со мной случиться в течение последующей моей жизни, и заключил днем моей смерти. С последними словами он исчез — как и куда? не знаю. Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился: первой моей мыслью было, что надо мною подшутили; я вскочил с места и бросился в первую комнату, миновать которую не мог незнакомец. Там я увидел, что писарь сидит и пишет при свете сального огарка, а денщик спит на полу возле самой входной двери, которая оказалась запертой на ключ. На вопрос мой: кто сейчас вышел отсюда? — удивленный писарь отвечал, что никто. «До сих пор я никому не рассказывал об этом, — заключил Алексей Петрович, — зная наперед, что одни подумают, что я выдумал, а другие сочтут меня за человека, подверженного галлюцинациям, н