Остались невестки, у каждой было по двое детей, десять внуков от пяти погибших сыновей. Закончилась война, прошли годы, и невестки повыходили замуж, но что самое удивительное, из дома не уходили. Бабка с дедом умоляли их остаться, жить с ними, не хотели расставаться с внуками, да и жены погибших сыновей стали им как родные дети.
Шумно справлялись свадьбы, рождались дети, входили в дом новые мужчины, старики принимали их радушно как своих сыновей. А по ночам в своей комнате давали волю слезам и горю своему безысходному.
Дом достраивался, разрастался сад около дома, увеличивалось количество удобств, а вместе с ними и количество людей, в нем проживающих.
И не было здесь разрушительной зависти или изнуряющего душу раздражения, а была любовь и труд ежедневный, и терпимость, и радость от общения старых и молодых, мужчин и женщин, детей и взрослых. Дом жил своей наполненной ежедневными заботами и трудом жизнью.
Мне даже кажется, что провинциальная семья гораздо реже распадается, потому что живет в собственном доме. Если бы существовала такая статистика, то оказалось бы, что семья крепче, когда люди живут не в квартире, кондоминиуме, как сегодня принято называть современные благоустроенные дома, а в своем доме, в котором родились и жили еще твои деды и прадеды, когда можно услышать еще из живых уст историю твоего рода.
Такое естественное желание человека — иметь свой дом — обрело сегодня для многих реальное воплощение. Вы скажете, а где взять деньги? Продают квартиры в городе, покупают землю в необжитых местах и начинают строиться. Несколько лет мучаются, скитаются и все же идут фанатично к цели — строят дом и не просто как жилище, но дом как крепость в океане, где среди житейских бурь можно обрести покой и защиту, где тебя любят и ценят просто за то, что ты член большой семьи, родной человек.
Правда, что греха таить, строительство домов вызывает не однозначные чувства у россиян сегодня.
Смею утверждать, что я видела, как на моих глазах рождалась зависть. В дачном поселке «новый русский», врач по профессии, строил дом. Врач заведовал в больнице отделением почки, и от него зависело, кому подключить искусственную почку, а кого оставить умирать. И вот на свалившееся на него неожиданное богатство решил построить не дом, а настоящую крепость — дворец с бассейном, зимним садом, со скульптурами и ротондами. У всех остальных в садовом кооперативе были обычные деревянные домики, а тут на твоих глазах возводился дом, в котором жить могли бы небожители. И каждый, включая и меня, теперь думал о том, что вот его собственное жилище — просто убогая хижина и что на свои кровно заработанные никогда не построить подобного.
А так как все были в одном кооперативе, то доходы соседей были известны досконально. Дом, который построил Том, Джек или, вернее, наш врач, был предназначен не для большой семьи, а был просто вложением капитала.
Когда думают, что зависть — это ископаемое, отживающее чувство и место ему, по крайней мере, в музее, то люди глубоко ошибаются. Это природное чувство. От него никуда не уйти, но поджигается оно несправедливостью. Конечно, хотелось бы, чтоб оно стало экспонатом, но, к сожалению, жизнь так устроена, что разжигает эти чувства.
Но говорят, с этим надо смириться как с данностью — есть богатые и бедные, здоровые и больные, красивые и уродливые, талантливые и бездарные.
И тут же жила многодетная семья, в обычном доме, где было три комнаты, в которых обитало 10 человек, семь детей, мама, папа и бабушка. Но до чего симпатичные люди жили в этом доме!
Бабушка, бывшая когда-то театральным художником и на всю жизнь полюбившая театр, не расставалась с ним и сегодня. Собрала всю малышню и поставила с ними «Ромео и Джульетту». Дети бегали к ним в дом на репетиции, шили костюмы, мастерили декорации. Такое было ощущение, что там собирается ребятня со всего дачного поселка.
К матери семейства дачники ходили советоваться — где и какие цветы посадить, чем лучше землю удобрять, как избавиться от вредителей. А с отцом, профессором университета, советовались по строительной части. Он умел абсолютно все — сам построил баню, беседку, соорудил печку, провел электричество не только в доме, но и во дворе. Так что уютные фонарики освещали двор и ночью.
Профессорской зарплаты едва хватало лишь на скромное пропитание этой большой семьи, но он не хотел подрабатывать еще в 10 местах, как делают сегодня очень многие ученые, считал, что времени должно хватать и на общение и занятия с детьми. Ведь им нужен не только хлеб насущный и отец-кормилец, но веселый и добрый, не замученный и замотанный всевозможными работами товарищ по играм и советник по самим разным вопросам их жизни.
И никакой зависти к соседу напротив, построившему свой дворец вопреки всем нашим прежним представлениям о том, что такое хорошо и что такое плохо. И не мучили его мысли о том, что неужели люди-трудились, страдали, жертвовали жизнью в поисках смысла существования, в поисках справедливости, добра, правды только для того, чтобы отдать свою судьбу, своих детей, свое прошлое и будущее в руки нуворишей.
А еще живет в сторожке и зимой и летом с многодетной семьей бывший учитель, а нынче сторож, русский человек, беженец из Грозного, потерявший в одночасье и дом, и все свое имущество, и всю прошлую благополучную жизнь. А каково их настоящее? И есть ли у них будущее?
Дети должны учиться, а школа так далеко, что невозможно их пускать одних — и боязно и просто трудно маленьким детям добираться — 5 км туда и 5 обратно по снежному полю. Жилье — временное и мало приспособленное для проживания такой большой семьи, а перспективы получить или купить квартиру — никакой.
Дети маленькие, но следы кошмара, который они испытали при бомбежках Грозного, остались в их душах навсегда.
«Я решил сам их учить грамоте и арифметике, физике и истории. Конечно, кое в чем знаний моих не хватает, приходится самому учиться. Дети заставляют меня искать ответы на многие вопросы, над которыми я раньше не задумывался. Так что мы учимся вместе. А сторожку решили на собрании кооператива утеплить и пристроить большую веранду», — рассказывает он.
Отец не унывает, человек он глубоко верующий, над сторожкой повесил российский флаг, из дома доносятся звонкие детские голоса, и не устает повторять: «Главное, что мы все живы, и мое богатство — дети, и они мой шанс на спасение». «Когда-то я мечтал стать монахом, ведь самый близкий путь к Богу через одиночество, отшельничество, — говорит он. — Но потом встретил свою жену, полюбил ее, и мы решили иметь много детей».
Вот он настоящий экстрим — не выдуманный, искусственный, а рожденный самой жизнью.
Экстрим — такое модное слово сегодня. Едешь по Москве или по Кольцевой дороге и всюду реклама сплошь забита предложениями от магазина «Экстрим» — все для того, чтобы свернуть себе шею или разбиться насмерть. И то же самое на ТВ. Дуют, как говорится, в одну дуду. Экстрим — это игра для тех, кто хочет получить или затратить большие деньги и рискует жизнью не ради спасения человечества, а ради своего имиджа — суперкрасавицы или супермена. Вот он, последний герой нашей отнюдь не героической жизни.
Какое-то обесценивание даже таких понятий как смелость, жертвенность, бескорыстие, и все ради своего ненасытного «Я», а где они, экстремалы, во время пожаров, наводнений, таранов?
Выхожу из магазина. Сумка достаточно тяжелая, а пройти надо через огромный двор. Двор как парк, а посредине песочница. Молоденькие мамы и старенькие бабушки сидят на скамейках, болтают и порой усмиряют малышей, не поделивших в песочнице какую-то игрушку. Воробьи купаются в солнце, тишина и покой разлиты в природе. Одним словом, благодать. Я сажусь на скамейку и наблюдаю нравы обитателей песочницы.
Бурная кипящая деятельность ребят на спортивной площадке контрастирует со спокойной игрой малышей в песочнице. 5-летний Володя, слишком полный для своего возраста малыш, медлительный и спокойный, опрокидывая одну формочку за другой, выстроил целый ряд пирогов.
Тут же хорошенькая Яна, одетая по последнему слову современной моды в одежки, которыми еще так недавно я любовалась в витринах дорогих магазинов Парижа, а теперь доступные и кое-кому из наших «новых русских». Такая живая Барби лепит свои куличики из каких-то немыслимо красивых формочек.
Здесь же возится со старым грузовиком и какой-то ржавой посудинкой, очевидно, сохранившейся от старых времен, белобрысый мальчик Юра, одетый совсем по-летнему — в трусах и маечке, хотя погода еще не совсем теплая. Поздняя весна. Когда грузовик исчерпал свои возможности и был загружен полностью песком, Юрка спокойно протянул руку сначала к формочкам соседнего Володи, но тот тут же вырвал свое добро из его рук, а потом попытался кое-что взять у Яны. Но та тоже сразу же загородила руками свое богатство. И тогда недоумевающий от такой непонятной жадности своих соседей по песочнице Юрка стряхивает ногой все заготовки малышни.
Раздается громкий вопль и крик, на который сбегаются все мамаши и бабушки и даже молодой мужчина, сидящий на одной из скамеек, очевидно отец кого-то из малышей. Считая себя опытным психологом, пытаюсь угадать, кто чей ребенок. Очевидно, пожилая женщина — бабушка толстенького мальчика. Оказалось, нет, совсем не бабушка, а няня. Молодая женщина, подбежавшая к Яне, гувернантка, а молодой мужчина — охранник. Вот они, реалии сегодняшнего дня. И вовсе не бабушки и мамы окружают сегодня ребенка. Чужие няньки стараются успокоить чужих малышей и готовы разорвать маленького озорника. Не дай бог, работодатели что-нибудь услышат или узнают о случившемся.
Юрка больше удивленный, чем испуганный, вот-вот готов был расплакаться. Но по-мужски сдерживал слезы. К песочнице подъехал на велосипеде еще один мальчишка, лет 10, брат Юрки, и, схватив малыша на руки, начал его утешать, прижимая крепко к груди головку ребенка. Потом снял куртку, завернул в него теперь уже заревевшего малыша и медленно пошел к подъезду. А уже из подъезда бежала ему навстречу девочка лет восьми. Эти дети из многодетной семьи, как потом я узнала.