«запрети духу и возмутися сам» (Ин. 11.33), т. е. запретил духу (тревожить людей? — Б.Л.) и возмутился сам. В синодальном же тексте он «восскорбел духом и возмутился». Совсем другой смысл: куда же делось запрещение? Это ведь действие, а «восскорбел» — психическое состояние, т. е. одна философская категория заменена другой.
Нередко еле заметный сдвиг смысла приводит к существенным потерям. В синодальном тексте, например, читаем: «мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда» (Ин. 8.S3). Между тем в церковнославянском тексте никаких «рабов» нет, и речь там совсем о другом: «семя авраамле есмы и никому же работахом николи же» (там же), что означает: мы семя Авраамово и никогда ни на кого не работали. Ясно ведь, что «раб» — это социальная категория, а работать на кого-нибудь может и раб и свободный (добровольно).
Авторы Евангелий хорошо знали слово «раб» и всегда употребляли его, если в нем нуждались, в том числе и в метафорическом смысле, например, «раб греха» (Ин. 8.34), — «в сяк творяй грех раб есть греха» (Ин. 8.34).
А уж о том, что «семя Авраамово» не раз бывало «рабами греха», свидетельствует вся Библия. Да и в натуральном рабстве в Египте разве оно не пребывало? «Аз еемь господь бог ваш, изведый вас из земли египетскиа, сущым вам рабом: и сокруших узы ярма вашего, и изведох вас со дерзновением» (Лев. 26.13). А вавилонское пленение? «На реках вавилонских, тамо седохом и плакахом» (Пс. 136.1), — это кто жалуется? Так что лучше переводить точно.
Удивляет, что уже найденные в славянской Библии, глубокие по смыслу и яркие по слогу выражения нередко заменяются в синодальном тексте на менее общие и невнятно звучащие.
Так, в Евангелии от Матфея о доме, построенном на песке, говорится, что когда пошел дождь, подул ветер, — «бе разрушение ея велие» (Мф. 7.27). («Ея» здесь потому, что в церковнославянском тексте дом представлен «храминой»). Тут и переводить ничего не надо, лишь придать современную форму глаголу и прилагательному. Но изменению почему-то подвергается и ключевое слово: «и было падение его великое» (там же). Кто может доказать, что «падение» в этом контексте точнее, чем «разрушение»? Думается, никто.
В Библии в целом есть слова, на которые возложена очень большая смысловая нагрузка, и в обращении с ними нужна особая осторожность. Например, слово «кроткий», появляющееся третьим в ряду тех, кому Иисус предвещает блаженство: «Блажени кротцыи: яко тии наследят землю» (Мф. 5.5). Но есть еще одно слово, близкое ему по смыслу: «смиренный». Могли бы мы, допустим, передавая мысль Иисуса, сказать: «Блаженны смиренные, ибо они наследуют землю»?
А вот в библейских текстах церковнославянское «кроткий» передается в синодальном варианте нередко именно через «смиренный». В книге Иисуса сына Сирахова читаем: «Мнози суть высоцы и славни: но кротким открываются тайны» (Сир. 3.19). Эта замечательная мысль предстает на современном литературном языке с маленькой поправкой: тайны открываются «смиренным» (там же). Значит, это синонимы? Но авторы церковнославянского текста знают и это слово! И уже в следующем, 20-м стихе, говорится, что сила Господня «смиренными славится» (Сир. 3.20). Синодальные переводчики оставили это слово без перевода, как и в других случаях (Сир. 11.1; 12.5 и др.).
Что же получается? Последователи Кирилла и Мефодия (оставляющие, в частности, множество греческих слов без перевода) употребляют то «кротких», то «смиренных», в синодальном же тексте кто-то по своему усмотрению меняет эти слова местами, словно знает лучше самого Писания, что именно те хотели сказать!
А ведь два этих важных слова отнюдь не синонимы. «Кротость» — положительное качество, которое посрамляет даже «высоких и славных», «смирение» же, помимо общего с «кротостью» содержания, имеет еще оттенок умаления, уничижения, что хорошо известно и синодальным переводчикам. Ибо они переводят, например, «иже убо смирится яко отроча сие» — «итак, кто умалится, как это дитя» (Мф. 18.4). В Евангелии от Луки мысль, что «всяка гора и холм смирится» (3.5) передана как «понизятся». А в одном месте выражение «да не смиришися» (Сир. 13.11) передано даже как «и не быть униженным». Ясно, что прибавок этого значения в слове «смиренный» никак не позволяет с легкостью менять его местами с «кроткими», что в церковно-славянском тексте мы и не наблюдаем.
Наконец, в церковнославянском тексте имеется немало мест, которые или просто отсутствуют в синодальном, или изменены до неузнаваемости.
Так, в самом начале Библии мы видим, как Фамарь, «свергши ризы вдовства с себе, облечесл в ризу летнюю и украсися и седе пред враты» (Быт. 38.14). Что это значит? Это значит, что женщина, надев «летнюю» (т. е. открытую) одежду и украсившись, садится перед воротами на обозрение, явно с нечистыми мыслями, почему ветхозаветный Иуда и принял ее за блудницу («возмне ю блудницу быти», — Быт. 38.15). И другие называют ее так, и разыскивают позднее под этим именем («Вопроси же… где есть блудница, бывшая во Енане на распутиц», Быт. 38.21; и отвечают ему, не найдя: «Несть зде блудницы», Быт. 38.22). А чтобы Иуда, ее свекор, не узнал ее, ома закрыла лицо («покры бо лице свое, и не позна ея». Быт. 38.15).
Синодальным толкователям библейского текста, однако, жалко Фамарь. Они не только умалчивают о «летней ризе», но, напротив, утверждают, что она «покрыла себя покрывалом и, закрывшись, села у ворот» (Быт. 38.14). О том, что она еще и украсилась («украсися»), ни слова. Толкователям не бросается в глаза очевидное противоречие: стоило ли ей оголяться и украшаться как блуднице, чтобы потом, наглухо закрывшись. скрыть эти соблазны от чужого взгляда под покрывалом?
Думается, Библия — это не тот текст, который нуждается в таком пуританском редактировании, тем более что смысл событий скрыть все равно не удается.
Иногда в современном переводе утрачиваются живописные детали, на которых ощущается дыхание давно ушедшей эпохи. Вот значимое для всех читателей Библии, наполненное грустью и поэзией место из книги «Бытия»: «Умре же Рахиль, и погребоша ю на пути ипподрома Ефрафы: сия есть Вифлеем» (Быт. 35.19). Вариант синодальный, хоть и суше, но в целом точен. За исключением одной детали: исчез «ипподром»: «И умерла Рахиль, и погребена на дороге в Ефрафу, то есть Вифлеем» (там же). Почему же опущен «ипподром»? Может быть, это что-то постыдное? Неприличное? Да нет же. Это указание на то, что дорога проходила по местам конских ристалищ, а зная, какое место занимала лошадь вообще в жизни древних, не приходится удивляться, что авторы сказания не упустили этой подробности.
В ряде случаев отмечается значительное расхождение самих текстов.
Быт. 2.1: «И совершишася небо и земля, и все украшение их». Синодальный вариант этого фрагмента: «Так совершенны небо и земля и все воинство их». Комментарии излишни.
Быт. 25.30: «И рече Исав Иакову: напитай мя варением сочива сего, яко изнемогаю». Синодальный вариант: «И сказал Исав Иакову: дай мне поесть красного, красного этого, ибо я устал».
Библия, как известно, полна драматических моментов. Когда сыновья Аарона, Надав и Авиуд, положили в свои кадильницы «огнь чуждь», «изыде огнь от Господа, и пояде я, и умроста пред Господем» (Лев. 10.1–3). Моисей разъяснил брату, что иначе и быть не могло, ибо говорил Господь: «в приближающихся мне освящуся и во всем сонме прославлюся» (Лев. 10.3).
Какова была реакция Аарона, потерявшего двух сыновей, на эти слова? Если верить синодальному варианту, «Аарон молчал» (Лев. 10.3). Если верить славянской Библии, «И умилися Аарон» (там же). Кто же прав? В молчании Аарона слышится глухой протест: в этом варианте он, видимо, не согласен, чтобы даже Иегова «прославлялся» за счет жизни его детей. Но более древний перевод, думается, лучше чувствует характер жреца и брата Моисея: он должен умилиться (ибо верит беззаветно и некритично) и он умиляется (в церковно-славянском тексте). Для читателя же обоих текстов очевидно, что это два принципиально разных понимания одного и того же характера, играющего немалую роль в библейском повествовании.
И, наконец, лишь в качестве примера. В «Книге премудростей Иисуса сына Сирахова» один из стихов заканчивается короткой фразой: «Воздержание души» (Сир. 18.29). В синодальном тексте мы этих слов не находим, хотя они, думается, ничему бы не помешали.
Конечно, и в синодальном тексте много прекрасных мест, да и не будем забывать, что путь к вере для многих выходцев из еще недавно почти сплошного атеизма в нашей стране лежал именно через этот, пусть в чем-то несовершенный, перевод. Но жизнь не стоит на месте, и, пожалуй, настало время осознать, что бесценное достояние нашей культуры — церковнославянский текст Библии — должен стать настольной книгой каждого культурного человека.
Сказав до сих пор столько хорошего о языке славянской Библии, мы должны, однако, добавить, что он мог быть еще лучше, если бы не преступная никоновская «реформа», прошедшая огнем и мечом по судьбам ни в чем не повинных русских людей, и ухудшившая церковнославянский язык их богослужебных книг, на котором они были написаны, — разумеется, и Библии, как по форме, так и по содержанию.
В наши дни этому вопросу посвящено уже немало исследований, включая и последовательное сопоставление дониконовских и послениконовских изданий (см., например, книгу Б. Кутузова «Церковная «реформа» XVII века. М., 2003, и др.). Естественно, в число этих последних, т. е. изрядно попорченных, попало и «тиснение», которым были вынуждены пользоваться и мы, в силу практической недоступности дониконовских.
Будем надеяться, что рано или поздно дониконовский текст Библии станет столь же доступен российскому читателю, как и синодальный.
КАК ЖИВЕШЬ, HOMO?
НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ