– Я хочу быть уверенным насчет того, что щит сделала не Светлая леди.
Лицо Малдона перекосилось в глумливой гримасе, он уже раскрыл рот – но смолчал, и ухмылка тихо сползла с лица. У Глека не осталось глаз, и потому мне повезло: я не увидел в них жалости. Я ненавижу, когда меня жалеют. Но все равно жалость была прямо-таки написана на его ненатурально детском лице.
– …Нет, Рихальт, это не она, – немного помолчав, выговорил он. – Это просто фос, каналированный через какое-то устройство внутри Шпиля. Ты спрашиваешь, ощущается ли что-то другое в сети? Нет. Это потрясающе, чертовски впечатляет, но это просто плетение фоса. Что бы они ни болтали, это не она.
Я и сам не понял, испытал я облегчение или разочаровался. Просто внутри стало пусто. Пришло безразличие.
– Ладно, поехали назад, – сказал я. – Я уверен, в моем подвале еще отыщется бутылка, до которой ты не добрался.
Я проехал несколько улиц с Малдоном за спиной, как вдруг он сжал пальцами мои ребра, чтобы привлечь внимание.
– Думаю, за нами хвост. Не оборачивайся.
– Откуда тебе знать?
– А откуда я вообще хоть что-то знаю? – огрызнулся Глек. – Ты и в самом деле хочешь, чтобы я начал объяснять?
– Ладно, – буркнул я. – Кто там?
– Парочка. Поспевают за нами пешком. Один по-настоящему здоровенный. Даже больше тебя. Второй просто здоровенный.
Да, это бодрит.
– И как долго они за нами идут? – осведомился я.
– От Шпиля. Я засек их еще там. Они не отстали, даже когда мы свернули на Клаттон-стрит, и когда выехали назад на Барелло. Странный выбор маршрута для прогуливающихся.
Конечно, странный. Я свернул на Клаттон-стрит, маленькую боковую улочку, потому что год назад заявился с визитом в чайную на Барелло. Облава пошла не очень хорошо, пострадали люди. Такое часто случается, когда ловишь и вытаскиваешь на белый свет парочку культистов, поклонников Глубины. В общем, я оставил о себе там скверные воспоминания. Незачем лишний раз без повода злить невиновных, потому я огибал Барелло по Клаттон-стрит, хоть это изрядный крюк. Давать такой крюк пешком – очень странно.
– Они с оружием?
– Не уверен, – ответил Малдон.
– Тогда выясним, – решил я и свернул на Нигдешный ряд, а потом с него в узкий проулок.
Большому коню не понравилась теснота между парой скверно выстроенных складов. В такие проулки никогда не заглядывает солнце, а крысы здесь вырастают больше барсуков. Я вручил поводья Малдону, не любившему коней. Впрочем, и коням он тоже не нравился. Наверное, Светлый орден поставил здоровяков интересоваться всем необычным, происходящим вокруг Шпиля. Они пока не сделали ничего плохого, только следили за нами, и потому я оставил тесак в ножнах.
Проулок миновали два парня. Малдон был прав: необычайно здоровые ребята. Один, наверное, шесть футов десять дюймов. Почти все парни такого роста, которых я встречал, были долговязые и тощие, кожа да кости. А этот сплошь мясо, чудовищно широкая и мощная туша. Меня сразу куснула чисто нутряная, неразумная злоба. Ненавижу тех, кто настолько здоровей меня. Глупо гордиться тем, что родился высоким и сильным, но что уж поделаешь. Компаньон великана был моего размера – то бишь здоровей большинства людей в мире. Оба носили бурые гражданские шмотки без тени желтого, на поясах – солидные мечи, толстая, созданная рубить сталь, простая и зловещая. Хотя с виду вполне обыкновенные ребята, если бы не размеры. Они прошли мимо и направились по Нигдешному ряду. Бедняги сейчас свернут направо и уткнутся в тупик. Нигдешный ряд не зря так назывался.
То есть я вроде как загнал их в ловушку. Конечно, они большие и с мечами, но у меня-то пистолет. А это очень серьезное преимущество.
Я взвел пистолет, взял его в руку и положил дулом на плечо, оставил Малдона с Соколом и пошел за ребятами. Когда те остановились, думая, что я растворился в воздухе, я прокашлялся.
– Давайте не делать того, что добавит работы и без того чересчур занятым могильщикам, – предложил я.
Те двое среагировали не так, как я ожидал. В общем, я и сам толком не представляю, чего именно я ожидал, но когда запираешь людей в тупике и заходишь со спины, они обычно боятся, злятся, нервничают. Эти не выказали вообще ничего. Стояли неподвижно, будто болванчики, пусто и бессмысленно глазели на меня. Толстые шеи, здоровенные плечи. Заметная парочка. Плохие шпионы – но, наверное, умелые убийцы.
– А как насчет бросить наземь мечи, ножи, и поупражняться в забытом искусстве беседы? – предложил я.
Я пока еще держал пистолет на плече, не хотел нервировать нацеленным дулом. Люди легко теряют выдержку, когда видят направленный прямо им в глаза пистолет. А нам тут не помешала бы выдержка.
Я знаю, как люди реагируют на опасность. Я видел это много раз. Они инстинктивно хотят выйти из неприятной ситуации самым легким образом, отговориться, уйти. Если их несколько, то люди против воли смотрят друг на друга, чтобы оценить реакцию товарищей. Это чистый рефлекс, невозможно сопротивляться. Но эта парочка и не глянула друг на друга. Их не смутило оружие у меня на плече. Малдон прав. Они шли за нами не просто так.
Вдруг в глазах будто пошла рябь, как в пруду от брошенного камня, из уголков закапала кровь, и кровавые слезы покатились по щекам. Я едва сдержался – так захотелось отступить. Я уже видел такое. Кровь сочится, когда «малыш» загоняет в человека мозгочервей – как в тех солдат, убитых у склепа Вороньей лапы. Но для черной магии нужен сам «малыш» поблизости, а тут нас всего трое. В общем, есть в моем городе свободно бегающий «малыш» или нет, ситуация такая: не я загнал типов в ловушку. Они загнали меня.
Они схватились за мечи. Я прицелился и спустил курок, кремень ударил в огниво, момент – и искры зажгли порох на полке, пистолет рявкнул, и пуля угодила здоровяку в левое плечо. Не самый лучший выстрел. Таким с ног не свалишь. Но здоровяк просто не заметил раны.
В общем, один темный проулок, три меча, и пошла потеха. Бежать мне не с руки, ведь нога больная. Мгновение ока, и парочка насела на меня. Тот, что поменьше, ударил сверху и, если бы попал, отсек бы мне руку. Я парировал, отбил меч и ткнул в лицо. Попал, полилась кровь, но крупный уже ударил, и мне пришлось отскочить. Меч врубился в плечо первому. Тот не заметил раны. У обоих ритмично выплескивалась из глаз кровь. Ни боли, ни смысла. Ни доброй воли.
Я отступил, пытаясь кружить, заставить здоровяков мешать друг другу. Меньший истекал кровью из глубокой раны в плече, но мало какая драка длится дольше пары минут, истечь до смерти он не успеет. Больший снова ударил от плеча, я парировал, контратаковать не успел – ударил второй. Неуклюжие, грубые удары, примитивная бычья сила. Оба хотели отрубить мне правую руку. Я вывернулся, и вот, меньший открылся, и я безопасно и мощно рубанул. Он отшатнулся, потерял одну руку – но я едва не поплатился за удачный выпад. Меч второго пронесся в дюйме от моей головы.
Уговаривать громилу нет смысла. Он сейчас просто кукла. А легкие горели огнем. Слишком много сигар и бренди. Я слишком медленный.
Оставшийся громила махал мечом все так же мощно и неуклюже. Я распорол ему предплечье, оставил кровавую отметину на лице, рубанул по боку. Но тот не замечал. Подступил близко, рубанул, я схватил его за кисть, но прежде, чем успел вогнать меч ему в голову, здоровяк поймал мою правую руку. Огромный ублюдок, на несколько дюймов выше и шире меня – и налег. Я поскользнулся, рухнул, и эта туша навалилась на меня.
Он повернул руку, выдернул ее из моих скользких от пота пальцев, и на мое лицо обрушился локоть. Перед глазами вспыхнуло, рассыпалось искрами, на рот и нос шлепнулось что-то мягкое и мокрое, и в ноздри ударил запах больницы. Обезболивающее. Ублюдок пытается меня усыпить! Мир вокруг качался, но я настрого заказал себе вдыхать, хотя отрава все равно ползла в глотку. Полуослепший, с горящими огнем легкими, я попытался извернуться и скинуть здоровяка, но он был тяжелее и сильней меня. Я резко дернул головой и сбросил вонючую тряпку с отравой, попытался вдохнуть, но туша жала меня к земле, я не смог схватить ртом ни глотка чертового воздуха. Злой запах отравы залез в ноздри. Мать его, я сейчас отключусь.
Громила вдруг обмяк и превратился в обычные триста фунтов мяса. В его затылке оказался тесак. Я из последних сил отпихнул тушу и скатил ее с себя, судорожно втянул воздух, сплюнул, вытер рот и нос рукавом. Забрызганный кровью ухмыляющийся Малдон отпустил рукоятку тесака, торчащего из затылка громилы. Тот, кому я отрубил руку, вышиб дверь ближайшего дома и удрал.
– Было похоже, что тебе нужна помощь, – заметил Глек.
– Ты вовремя, – пытаясь отдышаться, согласился я.
– Было время, когда я бы испепелил его одним движением пальца, – поведал Малдон и щелкнул пальцами, будто колдовал.
Само собой, ничего не произошло. Я посмотрел на труп и пробормотал:
– Справились и без испепеления.
Вонь обезболивающего рассеялась, и с ним ушел из головы дурман. В виске – пульсирующая боль. Чертов локоть рассек кожу. Ладно, нет времени прихорашиваться. Внизу живота рубаха на верзиле пропиталась черным и смердела гнилью сильнее отравы, которой он пытался меня усыпить. Я опустился на колени, разодрал рубаху. От возни с живота, приблизительно в районе аппендикса, отошел кусок кожи, не похожий по цвету на остальной труп. Из разрыва сочилась гнилая коричнево-черная жижа. Как и Мароло Накомо, этот громила обратился за помощью к Саравору. Похоже на то, что, заполучив от меня кусочек силы Глубинного короля, чертов штопатель научился паре нехороших трюков. Глаза мертвеца были залиты кровью.
Я подумал про Ненн, и внутри скверно заколотилось. Что колдун в нее засунул? И что я учинил с ней, когда торговался за ее жизнь?
– Рихальт, он пахнет Оком, – сказал Малдон, втягивающий воздух носом, будто терьер.
– Думаешь, он был поблизости?
– Может быть. А может, Око использовали, чтобы сотворить с ним такое.
Я с трудом встал. Пьяный азарт драки ушел, оставив мутную усталость и необходимость снова куда-то спешить. Я посмотрел на отрубленную руку. Три пальца торчат не так. Угол слишком маленький. Наверное, криво срослись. Когда я отрубил руку, ее хозяин резво кинулся наутек. Быть может, я разрушил власть Саравора над ним? Чтобы выяснить, надо отыскать беглеца. К взломанным дверям вела кровавая дорожка. Я поднял меч, вытер его и чертыхнулся. У меня же нет зарядов для пистолета. Его я захватил по привычке, использовать не собирался, во всяком случае, больше одного раза.