– Нет, никогда так не было.
– Я понял. Но все равно ревновал.
– Ей повезло выбраться, – заметил я и не стал добавлять, что случилось с ее рассудком.
Какой смысл расстраивать Бетча? Помнится, она все боялась, что Бетч с ней только из-за карьеры. Что за дурь, право слово.
– Ты любишь ее? – спросил я.
Он хрипло рассмеялся и скривился – наверное, шевельнул поломанной ногой.
– Я никогда не понимал, отчего ее не любишь ты, – ответил он.
Поднялся ветер, понес ко мне вонь мертвого кавалериста. Трупу всего день, а как смердит. Морок быстро превращает все в дерьмо.
– Наверное, я женился бы на ней. Впрочем, не знаю, – сообщил Бетч и посмотрел на меня.
Его здорово отходили. Наверное, и я так же запух.
– Но она-то сейчас в безопасности. Эх, нам же удалось! Больше не будет огня с неба. Люди не будут бояться. Мы поехали спасти людей и спасли! – Ну да, – подтвердил я.
Уж меня-то это вовсе не утешало. Очень скоро я выдам самый важный секрет Границы Глубинным королям. Даже если я сдохну, «малыш» выудит всю мою подноготную. Всего одна осечка, и все прахом.
– А ты как? – дрожащим голосом выговорил Бетч. – В твоей жизни было хоть что-то хорошее?
Наверное, его донимает нога. Сломанная кость торчит из сапога. А может, Бетч треплется, чтобы не спятить. Когда говоришь, как-то легче.
Нелегкий вопрос. Если честно, стоило бы ответить «бренди». Конечно, если поскрести в памяти, отыщешь и победы, и триумфы – что-то старое, заплесневелое, из прошлой жизни. В общем, то, что было давно и неправда.
– …У меня была женщина, – наконец выговорил я. – Она умерла во время Осады.
– Жена?
– Нет, – ответил я и не сдержался, хохотнул.
Глотка пересохла, и от смеха ее будто продрало наждаком.
– У нас бы не получилось. Она была слишком хороша для меня. Хотя неважно. С ней было здорово. В общем, она и есть то хорошее. Самое лучшее.
– В конце концов, лучшее для нас – всегда женщины, – заключил Бетч.
Он говорил еще, но его голос расплылся, уплыл. Я не хотел засыпать, но усталость взяла свое. Мне снились Валия и Амайра. Бывают такие сны, где вроде ничего не происходит, но чувствуешь, что твои люди близко, и оттого тепло. Я говорил Бетчу про Эзабет, но ведь думал и про Валию.
Мой сон прервал молодой охранник, сунувший мне в губы железную флягу. Я не хотел пить. Нельзя пить. Надо подыхать от обезвоживания. К тому же, во фляге могло оказаться черт знает что. Но тело – предательский дряблый кусок дерьма. Оно принялось пить. Во фляге оказалась простая вода – затхлая, с металлическим привкусом, какой бывает от пустынного влагосборника.
Уже стемнело. Интересно, сколько еще потребуется отдыхать «малышу», прежде чем он придет пожрать мой рассудок?
Лагерь утих. Драджи спят, как и обычные солдаты. Они загрузили добро на повозки. Наверное, снимутся с рассветом, если взойдут хорошие луны и можно будет прочитать маршрут.
Драдж снова уселся на камень, закрутил крышку на фляге.
– Странный у тебя меч, – заметил я. – Я таких раньше не видел.
Драдж вытянул ножны из-за пояса, достал клинок. Хороший чистый метал, волнистый узор на металле у лезвия.
– Он издалека. Я быть там, драться с нерожденными. Теперь он мой.
Явно довольный собой, драдж сунул меч за пояс, затем вынул бумажный пакет с засушенным мясом.
– Хочешь?
– Нет.
Тогда он предложил Бетчу. Тот отвернулся. Драдж пожал плечами и принялся жевать полоску мяса. Ну, обычный же молодой солдатик, замученный до смерти скукой на посту, не знающий, как убить время. Я знавал тысячи таких. Правда, не монстров, а людей. Интересно, каким он был до того, как превратился в драджа? Наверное, обычный же человек, подавшийся в солдаты ради заработка и пропитания. Может, из-за неурожая семья голодала, а может, размечтался о карьере, чинах и медалях. Или попросту ничего не умел в жизни, а кто-то вложил ему в руки мушкет и сказал, что оружие сделает из сопляка мужчину. Солдатские истории отличаются однообразием и унынием.
В нескольких футах слева о песок брякнулся камень. Драдж посмотрел на небо. Оно подмигнуло раскаленной бронзовой трещиной. Драдж подошел к камню, поднял. Обычный осколок хрусталя, оставшийся после выламывания большого кристалла.
– В Мороке камни падать с неба, – вертя обломок в руках, заметил драдж. – Странная земля. Ее делать король нерожденных. Плохая магия. Не должно быть камней в небе.
Ну да, тут не поспоришь. В небе и в самом деле не должно быть камней.
– Ты любишь кого-нибудь? – спросил я.
Конечно, странный вопрос монстру. Но не странней камня с неба.
– Все живое любить. Богов любить. Король Акрадий вознес меня. Должен за это любить.
– А вы любите друг друга, ну, как ты и другой…
Я вовремя осекся – ведь чуть не назвал его драджем.
– Других вознесшихся любите? – закончил я мысль.
А-а, не хватает слов. Наверное, Малдон научил меня только слову, обозначающему отношение к божественному. В этом слове для драджей – только услужение, благолепие, почитание и обожание, и ничего про родство, приязнь, уважение. В общем, только дрянь без крупицы света.
– Мы знать, как любить нерожденные. У нас не так. Совсем нет.
С этими словами драдж подошел ко мне вплотную, встал возле меня на колени, заглянул в лицо, будто что-то искал – может, отголосок давней памяти?
Над головой каркнул ворон. В Мороке не бывает птиц. Хмурясь, мой страж посмотрел вверх – и получил прямо в лоб кусок хрусталя величиной в кулак. Драдж шлепнулся навзничь, раскинув руки. Из раны на лбу хлынула кровь.
Рядом приземлился ворон, повертел головой – проверял, видел ли кто.
– Мать твою, долго ж тебя носило, – вяло выговорил я.
Меня захлестнула гребаная пьяная, дикая надежда. И кто бы, мать его, подумал! В таком-то месте!
– Приятно видеть, что ты еще не выдал все наши секреты, – прокаркала чертова птица.
Тварь подскакала к драджу и вроде как принюхалась, хотя, мне кажется, у воронов нюха нет.
– Не умер, – прокаркала тварь. – Значит надо торопиться.
Ворон ухватился клювом за кинжал и потащил из-за пояса – медленно, мучительно. Вороны не приспособлены для того, чтобы волочь кинжал по песку. Но тварь сумела.
– А это что за хрень? – осведомился Бетч, но затем решил, что это ему не интересно и с присвистом зашептал: – Освободи меня! Освободи!
– Где ты был столько времени? – процедил я.
Ворон уронил кинжал за моей спиной, я подобрал его и принялся пилить веревки. Было трудно удержать лезвие под нужным углом, ободранные кисти распухли и страшно болели, плечи затекли, мышцы оцепенели. Но веревка поддалась. В Мороке все превращается в дерьмо.
Драдж застонал, зашарил руками по песку, и я задергался живее. Птица клевала веревку, дергала, драла и неустанно каркала:
– …Долго… камень искал… долго… нужный размер… всего один шанс…
– Но попал точно.
– Я… целился в тебя…
Я даже не удивился.
– Да уж, сострадающая добрая птичка.
– А чего ты ожидал? Меня сотворил Воронья лапа. Разве он не предупреждал тебя не запороть это дело?
– Что эта птица сказала? – спросил Бетч.
Я не ответил. Веревка лопнула, руки освободились, и я перепилил веревку на ногах. С ней дело пошло гораздо скорее прежнего. Драдж с удовольствием ухаживал за оружием, а кинжал был сделан из той же дымчатой стали, что и меч.
Драдж поднялся, встал на колени. По его лицу стекала кровь. Он явно не представлял, где он и что произошло, прижимал руку ко лбу, глядел мутными глазами. Ни дать ни взять контуженный солдатик. Только этот солдатик не был человеком. Он вообще никем не был.
Я схватил его за глотку и раздавил ее. Тощий драдж, почти без мяса на костях. Я вогнал ему большие пальцы в трахею. Тварь не пискнула. Я мог бы воспользоваться ножом, но я хотел видеть, как он умирает. Я говорил с ним, я понял, что в нем куда больше от человека, чем кажется на первый взгляд, и потому возненавидел. Если бы он стал бездумной марионеткой Глубинных королей, возможно, я бы и простил его. Но у него же вполне здравый рассудок. Верней, был рассудок, пока я не превратил его в кусок порченого мяса.
Затем я сидел на песке и слушал тишину. Нас закрывали от посторонних глаз полотнища палаток. Нас не видят, и мы живы – но надолго ли? Я разжал пальцы и крепко задумался. Все болело, как зад на адской сковородке, а со свободой пришла и здравая оценка ситуации. Одну проблему я решил, но впереди задача сложнее стократ.
– А теперь освободи меня! – прошипел Бетч.
Я не двинулся, задумавшись. Арифметика, в общем-то, банальная. Если «малыш» запустит в меня психочервей, Короли узнают секрет Машины. На кону множество жизней – против одной моей.
Ворон клюнул брошенный кинжал и прокаркал:
– Ты знаешь, что делать.
– Освободи меня, – прохрипел Бетч.
Но сейчас его голос был для меня чем-то вроде мышиного писка в закоулке подвала.
Тут никуда не денешься, чертова птица права. «Малыш» не должен заполучить меня живьем.
Я поднял кинжал, повертел в пальцах. Не так давно я пытался вышибить себе мозги. Теперь вместо пистолета – кинжал. Я часто резал чужие глотки. Каково оно, перерезать свою? Бетч еще болтал и зудел за спиной. Он еще ничего не понял. Лучше в глотку или в сердце? Наверное, лучше быстро пырнуть, чтобы прошло между ребер. Но можно и промазать. Ранишь себя, ослабеешь, но не умрешь вовремя.
Вот же дерьмо.
– Давай! – каркнул ворон.
– И как же твой хозяин без меня обойдется?
Ворон презрительно уставился на меня. Само собой, Воронья лапа быстро отыщет очередного глупца, который продаст жизнь и душу за услугу, а потом займет мой дом и мою жизнь. Я приставил острие к татуировке ворона. Возможно если воткнуть, магия разорвет меня на части.
Нет, слишком рискованно. Я не знаю, что будет. А если мне просто оторвет руку? Я тогда потеряю силы и не закончу дело. Я приставил острие к горлу.