Бетч, наверное, подумал, что я головой поехал от нечаянного счастья. Лезвие было прохладное и успокаивало. Черт, мне даже захотелось надавить – и забыть обо всем.
Именно это меня и остановило. Я понял, что попросту хочу удрать от беды. А «малыш» сумел прочесть память мертвого кавалериста. Может, мой мозг и успеет разрушиться – а может, и нет. И я так и не узнаю, погубил ли я всю Границу из-за своей трусости и скудоумия.
Лучше уж рискнуть по-другому.
Когда я опустил руку с кинжалом, то трясся и тяжело дышал, хватал ртом отравленный воздух Морока. Затем я стукнул себя рукояткой по лбу и выругался.
– Галхэрроу, давай, – увещевал ворон. – Если вернется «малыш», ты знаешь, какую цену заплатишь. А с тобой заплатит весь Дортмарк. Давай, не медли.
– Нет, – сказал я.
– Ты подумай: вокруг Морок, у тебя ни навигатора, ни друзей, ни припасов. Твои не стали ждать тебя, они поскакали к городу во весь опор. У тебя нет будущего. Умри героем, а не трусом, чье предательство стоило свободы Великому Альянсу. Если «малыш» залезет в твой разум, нам всем конец.
Какая же доставучая птица! К счастью, это не сам Воронья лапа. Я не обязан слушать его пернатое отродье. К черту каркающего дурня! У меня тут изрядно поприбавилось работы. Надо унести ноги – и мозги – как можно дальше отсюда, в Морок. Чем дальше, чем выше шанс, что моя память успеет сгнить вместе с мозгами.
Я медленно стряхнул пыль с рук.
– Освободи меня! – не унимался Бетч.
Можно было просто уйти, но я подумал, что должен объяснить ему. Он-то думает, что нам выпал шанс спастись.
– Бетч, я не могу взять тебя с собой, – тихо выговорил я. – Нам нет спасения. Ненн с Тьеро и остальные уже далеко. Навигатор ушел с ними, и мы не выберемся из Морока. Мы с тобой не умеем находить дорогу. Даже если бы у нас были припасы и кони, Морок бы кружил нас, пока мы бы не умерли от жажды или не угодили бы в нору сквема. Бетч, так или иначе, мы трупы. И я не просто убегаю. Бетч, я знаю очень важные для Границы вещи. Если это выведают Глубинные короли, они уничтожат все, за что мы дрались и умирали. Нельзя этого позволить. Я ухожу в Морок, чтобы меня не отыскали и не смогли прочитать мою память. Может, если я отойду далеко, кто-нибудь меня съест.
Мне сдавило сердце. Мать твою. Ненн любила его и хотела от него детей. А я…
– Дай мне хоть один шанс убежать, – взмолился он. – Вместе мы…
Он осекся, посмотрел на торчащую из сапога кость и чуть слышно прошептал:
– Ну должен же быть хоть какой выход…
Он не сможет идти и, уж тем более, бежать. Если я попробую нести его, он завоет от боли. Я не смогу быстро бежать, и нас поймают. А если мы и выберемся из лагеря, его хватит максимум на милю. Он станет умолять, я взвалю его на спину. Меня хватит еще на милю. Ну, может, если тащить волоком, то дольше. Но драджи догонят нас, и мы пожалеем о том, что живы.
– Ты храбро дрался, – сказал я. – Ненн гордилась бы тобой. Ты прожил хорошую жизнь.
Бетч сглотнул, посмотрел на кинжал в моей руке и заплакал. Слезы катились по щекам, капали с подбородка. Бетч глухо застонал, содрогнулся и закрыл глаза – а затем выпрямился, тряхнул головой и посмотрел мне в глаза.
– Если тебе посчастливится выбраться, скажи ей, что я ответил «да». Мы стояли вдвоем на веранде и смотрели на рассвет. Она тогда спросила меня. Скажи ей, что «да».
Я не отвернулся. Глядя ему прямо в глаза, я спокойно пообещал:
– Я скажу. А теперь закрой глаза.
Бетч скрипнул зубами, задрал голову и процедил: «Ну, давай».
Я почти не знал Бетча. Он не был моим другом. Но внутри от этого лучше не стало.
Потом я вытер лезвие о его куртку.
Ворон замахал крыльями у моего лица и раздраженно заорал:
– Если побежишь, они тебя догонят! Ты не умеешь прокладывать дорогу, наследишь, «малыш» пожрет твой разум. Когда «малыш» отдохнет, тебе конец.
– Ты прав, – согласился я. – Когда он отдохнет, мне конец.
– Если он восстановится, ты от него не убежишь! – каркнул ворон.
– Я не собираюсь бежать, – отряхнув ворот, сообщил я. – А «малыш» не восстановится.
27
Ветер поднял облако пыли как раз в нужный момент. Иногда Морок ненавидит тебя, а иногда и чуть расслабляет удавку. Раньше мне не случалось радоваться пыльной буре в Мороке, но теперь я возносил хвалу духам, а вокруг летела вонючая слепящая пыль, ядовитая отрыжка пригородной фабрики. Стемнело, драджи попрятались в палатки. Даже трещины в небе поблекли.
Я обыскал драджа, забрал и нацепил его маску. Хоть какая защита от летящей грязи, и заодно и маскировка. А если завернуться в плащ драджа и запахнуться поплотней, глядишь, и сойдешь за своего среди бури.
Я глянул на повисшего на веревках Бетча. Геройская смерть, мать его.
– А теперь себя так, – прокаркал ворон.
Ему нелегко приходилось на ветру. В перья набило песка.
– Сам себя так, – посоветовал я ему. – Я, если ты забыл, капитан гребаных «Черных крыльев».
Я забрал у охранника меч, сунул за пояс его кинжал, прихватил флягу – а ведь полная – и пакет с мясом. Нет времени снаряжаться как следует, пора двигать. Я сгорбился, пригнулся и двинулся через лагерь.
Костры загасили, присыпали песком, чтобы ветер не швырял угли в палатки. Буря ревела и рокотала. Здесь, посреди Морока, будто в огромной миске, воет со всех сторон и с неба, причем все звучней и объемней. Странно, но мне казалось, что сегодня Морок за меня. Единственный союзник. Пернатая тварь, которая отчаянная хлопала крыльями и старалась удержаться рядом, уж точно не друг. Мерзавец все каркал и каркал, все напоминал о лучшем и самом разумном выборе – перерезать себе глотку. Вот уж спасибо. Я сказал твари, чтобы перестала привлекать внимание, но даже если какой драдж и высунул нос наружу, то вряд ли удостоил меня взглядом.
Насколько я знал, палатки «малышей» стоят поодаль от солдатских. То ли драджи держались подальше от колдунов, то ли те брезговали солдатской компанией. «Малыши» предпочитали огромные роскошные шатры. Я и пошел через лагерь в поисках такого. Надо сказать, большой лагерь. По пути я заметил бутылки чего-то похожего на вино и сунул их в карманы плаща, уже превратившегося в склад. Конечно, может, это вовсе и не вино. Ну, надеюсь, удастся дожить до возможности попробовать.
Из одной палатки слышалось кряхтение и хрюканье. Чем они там занимаются, скажите на милость? Из другой донесся жаркий спор. Сквозь тонкое полотно было видно, как спорщики размахивают руками. Драджи похожи на нас. Хоть и монстры.
А вот и пара больших шатров на окраине лагеря, размалеванных грубыми иероглифами – славословие Акрадию. Интересно, он посылает им своим мысли, предупреждения? Хотя вряд ли он может предупредить их обо мне. Глубинные короли могущественные, но не всемогущие и не всеведущие. Драджи – их глаза и руки в этом мире. К тому же, Акрадий далеко, пытается погрузить наш континент в море. Так что мелкому ублюдку сегодня никто не поможет.
А я уж помогу ему не жрать чужие мозги нигде и никогда. Все лучше, чем шляться по Мороку и дрожать от страха.
Палатки «малышей» стояли в сотне шагов от остальных. И никакой защиты. Значит должна быть стража. В самом деле, вряд ли «малышу» будет приятно проснуться и обнаружить, что джиллинги отъели последнюю руку. И тут ко мне пришла мысль, серьезно подкосившая мой хлипкий план. А вдруг второй «малыш» выжил, и его тоже принесли в палатку? Тогда все полетит к чертям куда раньше, чем я надеялся.
– Ты что делаешь? Чего надумал выгадать? – прокаркал ворон сквозь пыль.
– Мне нужен этот «малыш».
– Зачем? Ты ж собираешься сбежать в Морок и сдохнуть.
– Верь или нет, но это не самая дрянная переделка из тех, в каких я побывал, – пожав плечами, ответил я. – После того, как посмотришь в лицо Глубинному королю, прогулка по Мороку вовсе не так уж страшит. А у меня должок народу Границы в целом и Эзабет в частности.
– Ты рискуешь безопасностью Границы из-за воображаемого долга мертвой женщине? – каркнул ворон.
– Долг не воображаемый. А она не мертвая. Во всяком случае, не совсем.
– Тебе что, Свидетели намутили в голове? Думаешь, солнечная вспышка вернет Светлую леди в мир, и вы с ней наплодите маленьких розовеньких ребятишек?
– Я знаю, что солнечная вспышка ее не вернет, – огрызнулся я. – Но должен – значит должен.
– Ну ты упорный ублюдок. Надо было тебя угостить камнем в голову, – пробурчала тварь, ядовито глянула на меня глазами-бусинами и уселась на столбе у входа в палатку.
Ладно, дальше я сам.
Ветер сбивал с ног. Я пригнулся и побежал к большой палатке. Одно хорошо, можно топать как конь, никто не услышит. Если «малыш» еще не успел восстановить силы, все закончится быстро. Впрочем, если успел – тоже.
Снаружи лежали тела десяти драджей. Связанные по рукам и ногам, глаза вытаращенные, глаза раскрытые глаза, забитые песком. На глотках – ровные глубокие разрезы, красные полумесяцы под стать Риоке над головой. Таким же я наградил Бетча. Интересно, как себя чувствовали драджи, которых привели на убой ради выздоровления презирающего их монстра? Мой охранник говорил, что смысл жизни – отдать ее за другого. Но быть убойным скотом на поживу чудовищу? Как-то не очень вяжется с высокопарным дерьмом насчет пожертвовать собой ради чего бы то ни было. Уж на что Воронья лапа холодная циничная тварь, но даже он не кормился своими подопечными.
Чернейшее из черного колдовство, магия смерти.
К пологу палатки изнутри был подвешен грузик, но я без труда распахнул полог, скользнул внутрь. Гляди-ка ты, роскошь: ковры, мебель. Конечно, мебель походная, легкая и не слишком удобная, но я такого убранства не видел даже в шатрах больших шишек в Адрогорске. Там у меня был переносной рабочий столик из полированного ореха, с гнутыми ножками в виде львиных лап. Я жутко гордился им. Когда-то меня такое заботило. «Малыш» тоже наверняка гордился своим драгоценным барахлом. Хотя, судя по виду, колдуну было не до мебели.