Он лежал на койке, по-прежнему искалеченный и обожженный, с полопавшимся до белых костей обгорелым мясом на лице, и медленно, хрипло, с присвистом дышал. Дышалось ему тяжко.
Но в палатке еще была стройная, как тростинка, женщина средних лет, чье превращение в дражда еще только начиналось: одетая в легкое просторное платье, с густыми курчавыми волосами, перевязанными шарфом. Не воин – сиделка или медицинская сестра. Она сидела и читала книгу. Она посмотрела на мое закрытое маской лицо, на меч в руке, и я даже устыдился. Я-то ожидал пару головорезов с мясистыми лбами и большими топорами в руках, а не редкий для Морока образчик женственности. И потому я, как последний болван, не кинулся и не разбил ей голову в первую же секунду.
Но в маске и плаще я походил на драджа, и женщина посчитала меня драджем. А с чего ей думать иначе?
– Чего вы хотите? – спросила она.
– Как избранный? – спросил я на языке драджей.
– Он поглотил. Он поправляется. Но очень ранен.
Я знал, что надо делать, но не смог сразу заставить себя. Чертово слабодушие. Сиделка, беззащитная, слабая женщина, заботящаяся о больном, пусть и о монстре, лежащем при смерти. Впрочем, если бы лежащий при смерти открыл глаза, от меня осталось бы мокрое место.
– Командир хочет знать, поправится ли Избранный, – выговорил я, чтобы потянуть время.
Женщина нахмурилась. Наверное, я сказал что-то не то. Может, не так поставил ударение, или использовал не тот синоним, или ляпнул бессмыслицу про командира.
Страх подтолкнул мою руку.
Женщина не сопротивлялась. Я постарался убить ее чисто и быстро. А когда меч выскользнул из ее груди, я повернулся к спящему «малышу».
Вблизи он не походил на ребенка. Он уже наполовину превратился в драджа. А заклятия спиннеров лишили его остатков человекоподобия. Он выглядел демоном из глубин преисподней – кем, собственно, и был. Я больше не терял времени. Острый тонкий клинок ударил по шее так, что я чуть не вывернул кисть.
Молочно-мутные глаза «малыша» раскрылись, и я подумал, что сейчас умру. Рука поднялась, махнула когтями. Неужели я не перерубил позвоночник?
Похоже, перерубил, сподобился отделить голову от тела. Но ни то, ни другое не выглядело мертвыми.
Тело приподнялось, скатилось с кровати, и принялось шарить по полу единственной рукой – слепая беспомощная тварь.
– Кто ты? – прохрипела голова.
Я не понял, как она сумела заговорить без легких и гортани. Но анатомия «малышей» – темный лес. Ворон залетел в палатку, посмотрел на голову и одобрительно каркнул. Голова завизжала – до невозможности тоненько, но бессильно. Наверное, твари потребовались все без остатка силы, чтобы не дать отрубленному умереть. Из обрубка потянулись тоненькие ниточки мускулов, вились, нащупывали. Из обрубка на теле тоже полезли нити. Тварь пыталась восстановиться.
И тут мне в голову пришла дикая идея. Я вспомнил то, на что надеялся – разгадать план Саравора, захватить «малыша» с рыбьим хвостом и выпытать, о чем договаривались с штопанным колдуном. Ну, теперь самое время вернуться к истокам, а не просто убрести подыхать в Морок. Глядишь, еще можно будет сыграть в героя – а то и спасти Ненн.
Чтобы тварь не орала, я раскрыл ей рот шире и впихнул туда скатанное полотенце, затем бросил голову в импровизированный плащ-мешок и привязал его к поясу. «Малыш» глухо мычал.
Ну-ну.
Я прислушался. Нет, не шаги – буря барабанит песком в стены палатки. Итак, покамест я прикончил брата по оружию, медсестру и половину демона. Неплохое начало. Про такое уж точно не расскажешь на посиделках за пивом в таверне. Осталось незаметно выбраться из лагеря, десять дней проползти по Мороку без навигатора, пешком, никому не попасться, не сдохнуть с голоду, а потом еще добраться до Валенграда, где назревает чудовищная заварушка.
Ну что ж, в дорогу.
28
Пыльная буря для меня – палка о двух концах. Конечно, она укрыла меня, загнала драджей в палатки, забила им глаза едкой дрянью, но и запорошила ведущие в лагерь следы. Конечно, в Мороке они правдивы приблизительно так же, как улыбка ростовщика, но в моем положении это та самая пресловутая соломинка, хоть какой-то намек. Чертов симулякр Вороньей лапы прав – я в дерьме по самые зенки.
Хотя хрен с ним. Раз уж пошел, надо играть до конца. Плюсом к этому, я пообещал Бетчу, а обещания тем, кого зарезал, надо выполнять. Разбитый Хрустальный лес, где мы дрались с «малышами» и убивали «певцов», был единственным известным мне местом, и я потащился туда, пригнувшись и стараясь прикрыться от свирепого ветра. Все большие куски «певцов» драджи собрали. Наверное, в них магия. Мясо перемелют в кашу и скормят новому поколению уродов, или что-то в этом духе. Драджи – народец практичный и не сентиментальный. Наших людей оставили валяться, но забрали все оружие и доспехи. Часовых не было видно. Само собой, теперь уже охранять Хрустальный лес незачем. Хотя в такую бурю не видно вообще ничего и никого. А может, где-нибудь тут приблудилась лошадь?… Наверное, если они и были, то удрали в Морок умирать с голоду или достались драджам. А может, их уже кто-то съел.
– Быстрей! – прокаркал ворон.
Мы дорого заплатили. Тридцать два «драня» Ненн превратились в падаль, лежали и глазели в расколотое небо. А ведь некоторые были приличными ребятами.
Я набрел на тело Штрахта. Тьерро засадил ему пулю точненько посреди грудины. Тьерро пришлось выбирать, он выбрал не того, но откуда ему было знать? Однако этот издевательский салют напоследок… с какой стати? Я ж не враг ему.
Второй «малыш» не пережил огня из пистолетов в упор и конских копыт. Если тварей бить с достаточной силой и упорством, они, в конце концов, умирают. Но силы и упорства требовалось много. То, что осталось от «малыша», напоминало размазанную кляксу.
Попытки мародерства принесли всего один, но замечательный плод – плоскую фляжку с вайтлендским бренди. Я высосал большую его часть, пока ковылял среди хрустальных шпилей. Разыгралась старая рана, в ноге дергало, будто дыру сшили на живую, и нитки впивались в мясо. Я шипел, чертыхался сквозь зубы и изо всех сил боролся с желанием на минутку присесть.
Меня вывел пернатый урод. Он подлетал ко мне и злобно язвил насчет моих навигационных способностей, а я плелся за паршивцем. Даже и в бурю пара глаз наверху гораздо лучше тех, которые забивает песок на земле. Я вышел к нашему старому лагерю.
От него мало что осталось – разве что отхожая яма да белое мерцающее пятно от экстрактора влаги. Пыль и песок не стерли и не скрыли его. Валялись коробки из-под пистолетов, надорванные пороховые гильзы, мешки из-под овса. Здесь никто не ждал – сразу после боя все поскакали домой. И правильно. Я нашел огрызок яблока, а потом встал на колени посреди заброшенного лагеря, понурился. Ну вот, я здесь. И что дальше?
Я сурово посоветовал себе не раскисать, для бодрости вспомнил Осаду и то, как мы дрались уже без пороха и стрел. Хреново тогда было. Но ведь смогли.
Я сплюнул, утерся и решил заняться делом – осмотреться. Вокруг сплошь гребаные дюны. Куда ни пойди – все не так. Даже если бы Морок не двигался, один сквем или джиллинг в ночи – и финал. Или попросту земля разверзнется под ногами и проглотит меня живьем. Подвиг закончился, осталось только умирать. И зачем я тащил с собой голову монстра? Я что, и вправду посчитал, что смогу сам выбраться отсюда, пусть и с пернатой тварью над головой? Тупоголовый драчливый легковерный кретин. Только глянь на пустыню вокруг.
– Туда смотри, – каркнули над головой.
Я посмотрел и увидел аккуратную горку камней. Все камни размером приблизительно в кулак. Наверху – плоский, и на нем Тнота нацарапал «Рихальт». Наверное. Почерк у Тноты был скверный еще до потери правой руки.
Вот оно как. Мне сделалось совсем уж зябко и хреново.
– Могилка, – выговорил я. – Как мило. Меня уже похоронили.
Сентиментальный дурак Тнота. Следовало драпать со всех ног, а он искал камни, складывал, царапал. Старый извращенец, вечно жующий всякую гадость и заливающий остаток мозгов. Мать его.
Я чуть не заплакал.
У него тряслись руки, когда он царапал. Вон как расползлось «и». И последнее «т» совсем уж отчаянное.
– Мать твою, как ты еще не сдох от собственной тупости? – прокаркал ворон. – Болван, это ж не могила!
Пернатая дрянь.
Само собой, не могила. Тнота – южанин из Фраки. Тамошний народ верит в огромного волка, эдакого альфа-самца, вечно живущего в небе и приглядывающего за своей стаей. Большой Пес как он есть. Фраканцы верят в то, что жизнь бежит по кругу, повторяются и ошибки, и подвиги. Я не очень-то слушал, когда Тнота распространялся про своего Большого Пса, да и он сам не шибко-то много рассказывал. Но суть в том, что фраканцы не хоронят мертвых. Тнота не любил ходить на похороны, и сказал, что если загнется, то его надо не хоронить, а выкинуть на съедение свиньям или просто в канаву. Конечно, тут и поза, не без того, но он и в самом деле считал, что с трупом нечего церемониться.
Старый извращенец оставил мне памятку.
Я кинулся, расшвырял камни и с замиранием сердца увидел под ними проблеск бронзы на засаленной бурой коже. Книга навигатора. А к ней запасная астролябия. Все, что нужно для расчета дороги назад.
Благослови его дух Милосердия! Старый мужеложец решил дать мне хоть какой шанс!
– А я видел, как однорукий урод оставлял это для тебя, – прокаркал ворон.
– И при том ты убеждал меня зарезаться.
Тварь растопырила перья, принялась шарить в них клювом.
– …Ну, и сейчас лучше, чтобы ты зарезался. Ты много знаешь про лунаризм и навигацию?
Это правда, знаю я немного, но ведь понимаю основные принципы. Я сотни раз видел, как Тнота и другие навигаторы брали координаты. Само собой, хоть сто лет гляди на лучника-мастера, стрелять лучше не станешь. А попытаешься, как он, так и не попадешь, и покалечишься.
– Соломина утопающему, – пробормотал я.
Книга досталась Тноте от предшественников. Первые страницы были заполнены аккуратными ровными строчками. Никакого сравнения с безумно прыгающим корябаньем, которое Тнота выдавал за свой почерк. Однорукий сумасшедший оставил свою главную ценность ради крохотного шанса. Мать его, да если выберусь, я куплю Тноте целый гребаный бордель! Духи милосердные, осталось только выучиться навигации до того, как я сдохну с голода или жажды, попадусь джиллингам, провалюсь в яму и сломаю ногу, и прочая, и прочая.