– Ты, гребаное дерьмо! – заорала она.
Колдун упивался триумфом. Когда он соизволил глянуть в ее сторону, клинок уже опускался.
Саравор ничего не успел поделать.
Ненн вложила в этот удар всю оставшуюся у нее жизнь. О гром и молния, бездны ада и все без остатка грешные души, о вашу распрекрасную мать! Это был чистый, ровный, безукоризненный шедевр среди всех на свете ударов мечом.
Око шлепнулось на пол вместе с держащей его кистью. Полмгновения Саравор глядел в замешательстве на обрубок.
А затем выстрелило Сердце.
В ночь вылетело ярчайшее копье фиолетового пламени, ревущий поток колоссальной мощи, объявший колдуна. Пару мгновений он сопротивлялся ярости света, громоздкая дрожащая нечеловеческая туша, дико вопил, борясь с ураганом энергии, пытался дотянуться до Ока.
Затем Саравор вспыхнул. Его чародейской воли и силы хватило секунд на пять, а потом неистовый поток света смел колдуна с крыши, унес в ночь.
И Саравора не стало.
Луч ослабел, иссяк. Сердце погасло. В мои глаза слова заполз сумрак.
Сделалось очень тихо.
Я увидел Ненн. Она лежала ничком и смотрела на меня. Я подумал, что она умерла, но она моргнула и улыбнулась. Я улыбнулся ей, и тогда моя Ненн закрыла глаза.
Значит, мне умирать в одиночку. О духи, так пусто и холодно. Ублюдок Саравор превратился в историю, но забрал с собой многие тысячи жизней. Хотя Границе уже ничего не грозит. Покойся с миром, доблестный капитан. При всем твоем дерьме ты, все-таки сумел сдохнуть с пользой. И Воронья лапа не будет разочарован. Он свою часть сделки выполнил, и те две души, которые я обменял на свою, наверное, живут и радуются. В общем, не так уж плохо умирать, истекая кровью на крыше Великого шпиля после трудного рабочего дня. Тут мирно и спокойно.
Хотя, похоже, с миром и покоем я поторопился.
– Ну ты и обосрался, – прокаркал ворон.
– Но все-таки получилось, – прохрипел я.
Хрипеть было трудно.
– Ну да, кто спорит. Но «Черным крыльям» потребуется новый капитан.
– Что правда, то правда, – согласился я и посмотрел в небо.
Послышались шаги – быстрые, легкие. Перед глазами вовсе затуманилось. Я потерял уже много крови. Мысли путались в голове. Наверное, такие шаги у смерти – ну, когда она приходит легко. Наконец-то она за мной.
Но голос какой-то очень уж здешний. Детский. Кто-то умоляет и плачет. Нелепо – но похоже на Амайру. Кто-то трогает маленькими холодными пальцами мое лицо, пробует повернуть меня на бок и не может, потом умоляет снова и всхлипывает. В самом деле, очень похоже на Амайру. Неприятно слышать плач, когда уходишь в темноту.
Маленькая холодная рука прижалась к ране, словно хотела затолкнуть назад все вытекшее сквозь нее. Я попытался улыбнуться. Конечно, ни к чему ребенку видеть такое, но все же я был очень рад Амайре. Хоть кто-то пришел проводить.
А затем фальшивая пернатая тварь принялась нашептывать моей любимой девочке.
Мир окончательно превратился в муть, голоса отдалились. Ворон и девочка говорили о долгах и платежах, о жизни, повернувшейся не так, как следовало бы.
А затем пришла пустота.
40
Я открыл глаза и обнаружил себя живым.
Сюрприз.
Рассвело. Вспышка миновала, и солнце было, как обычно, на Границе – разве что чуть ярче привычного в это время года. С запада веяло весенней свежестью. Над головой – безоблачное небо, изломанное багровое на востоке, голубое – на западе. Я по-прежнему лежал на верхушке Великого шпиля, под холодным ветром, но меня укутали в плащ. Я посмотрел на Ненн. Ее тоже кто-то заботливо укутал. Грудь болела так, что не хотелось дышать – а вдруг она ненароком растрескается и выплеснет наружу то, что еще от меня осталось?
Но совсем пропала боль от смертельной раны в животе. И от вспоротой руки. Лишь немного ныла нога, искалеченная четыре года назад. Я закрыл глаза. А может, я уже там, на другой стороне?
Я потрогал живот. Ни раны, ни крови, ни даже шрама.
Невозможно. Конечно, моя память к концу вечера отчасти помутилась, но Ненн уж точно проткнула меня насквозь, никаких сомнений. Я потрогал спину и понял, что могу шевелить ногами. Конечно, и на спине – лишь гладкая кожа.
Отсеченная кисть Саравора исчезла, а с ней и Око Шавады. Вокруг лужи засохшей крови, надо думать, моей.
В городе тихо, ни криков, ни выстрелов, над Цитаделью знамена Великого князя и Давандейн. Похоже, они выиграли и завладели Валенградом.
Я без труда встал на ноги. Абсурд – но не такой уж абсурдный на фоне всего вокруг. Я подошел к Ненн, но не стал поднимать плащ и глядеть на ее лицо. Ненн уже простилась со мной. Надеюсь, она теперь со своим симпатичным офицером. Я сунул ее меч за пояс, затем взял ее на руки. Меня качало, я чуть шел, но не оставлять же ее здесь?
Получилось не слишком справедливо. Должен был сдохнуть я, а я жив. И за мной долг.
Я пронес ее мимо мертвых «талантов», через опустошенную площадь, усеянную каменными осколками и ошметками марионеток Саравора. Кому-то придется изрядно повозиться с уборкой.
На Цитадели сияли слова:
ОСТАВАЙТЕСЬ ДОМА
Я принес Ненн к укрытию Малдона, уложил на стол. Глек и Дантри принялись меня утешать. Мне хотелось посоветовать им заткнуться, но я сдержался.
– У тебя получилось, – в конце концов сказал Дантри и попытался улыбнуться.
Вышло не очень.
– Да, получилось, – согласился я, положил руку на плечо Малдона и добавил: – А ты отработал свои грешки. Теперь ты можешь честно сказать, что спас Город.
– Рихальт, извини. Ненн… она была хорошая, – сказал Глек – похоже, искренне.
– Лучшая из лучших, – поправил я.
Повисла неловкая тишина.
– …Ее должны похоронить с почестями, как героя Границы, – произнес Дантри.
Я вздохнул.
– Нет. Мы сложим для нее костер во дворе. Она бы возненавидела помпезный церемониал и кучу вранья, которую непременно бы наговорили про нее. А мы выпьем за нее, пожуем лакрицу и поговорим о том, как Ненн давала в морду высокомерным ублюдкам, когда они того заслуживали.
– Да провалиться мне на этом месте, – буркнул Глек. – Ладно, пойду за бренди. Дантри, давай со мной. Мне не достать с высоких полок.
– Найдите Тноту в Цитадели, – попросил я. – Он тоже должен быть здесь.
Меня оставили наедине с Ненн. Я стоял рядом и думал о том, что нужно сделать, сказать или хотя бы подумать, но нужные слова и мысли не приходили, да и, в конце концов, она ведь уже умерла. Она точно посчитала бы меня идиотом. Потому я пошел в чулан, отыскал топор и отправился обследовать место для костра.
И увидел Амайру.
Она сидела на заборе и болтала ногами.
– Как я рада, что ты жив, – сообщила она.
Что-то не было слышно удивления и особой радости в ее голосе. И звучал он как-то старше обычного. Хотя мы все не молодеем. К тому же, когда вокруг железо и смерть, дети взрослеют куда быстрее обычного.
– Мне нужно нарубить дров, – сообщил я.
– Да, для майора Ненн. Я помогу.
Мы занялись колкой дров. То есть я колол, а Амайра относила и складывала. Костер надо сложить большой, подобающий герою. Потому я снял взмокшую от пота рубаху, развалил изгородь и порубил на дрова.
– Твои глаза по-прежнему цвета янтаря, а кожа вся медная, – заметила Амайра.
– Это не сразу проходит, – сказал я.
Надо думать, вряд ли оно пройдет хоть когда-нибудь.
– Но другие твои раны и болячки – они ведь зажили.
– Зажили, – согласился я. – …А ведь ты была там. Я слышал твой голос.
– Рихальт, нам всем надо где-то быть, – пожав плечами, сказала она.
– А, больше никаких капитан-сэров?
– Всем приходится взрослеть. Мне уже четырнадцать. Время перестать сюсюкать.
Я воткнул топор в полено. Насколько же все-таки проще с мертвым. Оно гораздо послушнее живого.
– Какую ты заключила сделку? – спросил я, хотя спрашивать не стоило.
Это очень личное дело.
– Наверное, похожую на твою.
– Покажешь?
Амайра закатала рукав. На внутренней стороне предплечья красовалась четкая черно-белая татуировка: однокрылый ворон. Я стоял и водил пальцем по его контурам. Потом обнял Амайру. Я мог бы сказать, что моя жизнь того не стоила, а Амайра не представляет, с чем связалась. Но не сказал. Только внутри, где-то у сердца, надорвалось чуть сильнее прежнего.
– Что случилось с Оком?
– Я отнесла его в сердце Машины и спрятала там. Пусть Безымянные разбираются сами.
– Ты сумела зайти? – удивился я.
– Ворон рассказал мне стишок. Сердце черно, ледяное оно…
– Да, – подтвердил я.
Амайра криво улыбнулась. Похоже, ворон рассказал ей многое. Тварь исполнила предназначение и исчезла. Гребаный старикан Воронья лапа! Ты уже и детей гребешь!
Но чего уж злиться? Вороньей лапе ни жарко, ни холодно от моей злобы. Плюсом к этому, ворон, как-никак, спас мне жизнь.
Я зашел в дом.
– Ты будешь тосковать о ней, – сказала Валия.
В комнате было темно. Валия не стала включать свет. А на окне было столько грязи, что сумерки за ним казались глухой ночью. На столе лежала стопка бумаги – списки людей: друзей, врагов, поставщиков, должников. Уже сейчас Валия начала все отстраивать заново. Последнее, наполовину написанное имя на листе было моим. Снаружи просачивался зыбкий свет уличного фонаря, в его свете Валия казалась призрачно голубой.
Город снова погрузился в настороженную тишину.
– Да, каждый день моей жизни – и, наверное, смерти, – согласился я.
Валия посмотрела в свой стакан, нахмурилась. Ну да, в ее стаканах редко бывало хоть что-нибудь хорошее.
– А твоя Светлая леди… Думаешь, она ушла навсегда?
Мне не понравился ее тон.
– Не навсегда. Но ушла.
– Прежние «Черные крылья» исчезли, – сказала Валия. – «Черные крылья» – ты и я. Все, что мы построили, обратилось в пепел. Все, что мы сделали вместе и что могли бы сделать, обратилось в пепел.
В комнате стало тяжелей дышать. Я шагнул к Валии – но рядом с ней я был словно расколотый камень, весь в острых гранях и кромках. Ей было не за что уцепиться. Молчание – опасная штука. Когда его много, оно становится ядовитым удушливым облаком. Мне щипал ноздри, кружил голову запах жасминовых духов. Валия была всегда немного слишком для с