— И у роскоши, оказывается, есть параметры! — не слишком удачно съязвила я, но Его Высочество, не обращая внимания на мои реплики, продолжал:
— …четырьмя параметрами — массой, окраской, прозрачностью и качеством огранки. Полная бриллиантовая огранка алмаза была разработана в Париже году так в 1600-м. Она обеспечивает наибольшую игру камня, при которой свет отражается от нижней части бриллианта и выходит из его верхней части, распадаясь на все цвета спектра. Поэтому, если посмотреть бриллиант на свет, то можно увидеть только блестящую точку.
Его Высочество снял кольцо с неслабым бриллиантом со среднего пальца правой руки, обнажив все еще пугающее нас изображение змеи, и, подняв задвижку иллюминатора, поднес к свету.
— Видите?
Тысячи солнечных зайчиков заскакали по салону шейхского «Боинга».
— Хо-хо! — с интонациями Эллочки-людоедки, увидевшей позолоченное ситечко мадам Грицацуевой, застонала Алина. Но нашего сегодняшнего учителя это умопомрачительное сияние с ума не сводило. Огромный бриллиант для него сейчас был всего лишь учебным пособием.
— Размер и число граней влияют на игру камня. Крупные камни изготавливают с большим числом граней, а мелкие — с меньшим. Как правило, бриллианты массой меньше трех сотых карата…
— Карат — это сколько? — поинтересовалась я и по выражению лиц сливающихся с самолетными панелями охранников поняла, что такие вопросы в королевском обществе задавать просто неприлично.
— Карат это две десятых грамма, — великодушно ответил Шейх. Вот что значит человек на каникулах! И как ни в чем не бывало продолжил лекцию: — Так вот бриллианты до трех сотых карата имеют семнадцать граней. Камни массой более трех сотых карата — тридцать три или пятьдесят семь граней.
— А в этом сколько каратов? — спросила Алина.
— Этот из моих мелких. Что-то около восьми.
— Восьми десятых карата? — переспросила я, наивная.
— Нет, восьми каратов. Говорю же, этот из мелких, крупные камни тяжело носить на пальце, — пожаловался Шейх. — Но я не фанат бриллиантов. Крупные не покупаю. А, скажем, бриллиант «Кох-и-нур» — «Гора света», все из той же пятерки алмазов Надир-шаха, в неограненном состоянии весил сто восемьдесят шесть каратов, а после огранки уменьшился до ста восьми.
— И что с этой «Горой света» стало? — поинтересовалась я.
— Как в 1911 году вставили в корону британской королевы Мэри, так в ней и сияет, — ответил все знающий Шейх. — Из-под бронированного стекла в Тауэре корону с «Кох-и-нуром» в последний раз доставали весной 2002 года, чтобы положить на гроб королевы-матери. Про тот камень говорят, что безнаказанно его могут касаться только боги или женщины. Мужчинам «Кох-и-нур» сулит все беды мира.
— И вы верите в злое влияние камней?
— Верю не верю, но биографии самых известных алмазов мира этим суевериям не противоречат.
— Тогда, может, не стоит наш алмаз искать? — несмотря на развод с Кимом и ненависть к Карине, Алина уже говорила про алмаз «наш».
Упоминание о конечной цели каникулярного путешествия вернуло мысли ко всему, случившемуся в наших, как это Его Высочество назвал, «трущобах».
— Вы сказали, что отравленной оказалась соль, которую вам дал муж вашей подруги?
— Свекровь так сказала.
— И про археологические изыскания вашего бывшего мужа он тоже знал? — Его Высочество с удовольствием входил в роль частного сыщика. Эх, бедная жизнь правителя! Не отпускали ребенка из Оксфордской школы сгонять на Бейкер-стрит, вот и не наигрался в детстве. Теперь наверстывает упущенное!
— Угу.
— И перевод пришел на его факс, — добавила Алина.
— Слишком много косвенных улик ведут к мужу вашей подруги. А он сам, собственно, кто?
— Он сам, собственно, бандит. Но в нашем городе это ровным счетом ничего не значит.
24НА ПОДМОСТКАХ ЮЖНОЙ СЦЕНЫ
Иван сел на кровати, оглядел себя — не по размеру большая, доходящая едва не до колен исподняя рубаха, и все.
Снова он без одежды. И без денег. И неизвестно в какой дыре. Как выбираться отсюда, неведомо. Надобно телеграфировать. Только не в Петербург, у маменьки удар случится. Телеграфировать надо князю Семену Семеновичу в Рим. И как можно скорее. Но как?
— По Риму едва одетый уже бегал, теперь по этой дыре бегать? — пробормотал Иван вслух.
— По какой такой дыре?!
Не по годам смышленая прислужница Варвара уже и на «дыру» обидеться успела.
— И вовсе даже не дыра! Лучший гранд-хотель во всем городе, ей-богу, не вру! Туточки кажный нумер цельный рублик за день стоит и более. Это ж какими богатеями быть надобно, чтобы кажный день рублик платить, а за большие нумера на втором этаже, так и по пять, и по семь рублев. Один, сказывали, даже двенадцать стоит — апартамента прозывается! Там и рояля, и какое-то такое чудное «водяное отопление». Это зимой без печек тепло от труб каких. Только я отоплению эту ишо не видала. А подъемную машину видала — элевайтору. Сама вверх едет. Мне на элевайторе ездить не дозволено, но ваше благородие на четвертый этаж на ей доставляли, иначе тяжко вас волочь. А ишо здеся комната отдельная имеется за тридцать третьим нумером, там кадка здоровая, вся белая, и крантик. Крантик поворачиваешь, и вода текет. В кадке дырку затыкают, воды доверху наливают, и господа нежатся. А как накупалися, так дырку открывают, и вода по трубам сама утекает. Не уразумею, отчего это вода на нижний этаж на головы всем не польется?
— Патриотка! Вода по трубам уходит в водосток. Канализация называется.
— Никакая я такая не патриотка! Нечего занапрасну обижать.
— «Патриотка» — это не обидно. Хорошо даже. Это когда любишь свою родину, город свой. Ты, вижу, город свой любишь!
— Любишь — не любишь! Не городская я. С хутора на лето дитя нянчить в армянский дом посланная. Хозяева своим сродственникам меня в энтот хотель при армянском обществе помогать спроваживают. Постояльцев дюжа много, нанятая прислуга не управляется, и я помощница.
Варька горделиво взглянула в висящее на стене зеркало.
— А город, он не мамка, чтоб его любить. Но красивый — все каштаны в цвету. И богатый больно. Одних гамазинов на Большой Садовой погляди — тут тебе и «Торговля Абрикосова», и «Торговля Халаджева», и «Часы Майзеля», и «Музыкальный Адлера», и «Мебельный Боммера». За одну стулку в том магазине все семейство наше, все десять душ цельный год кормить можно.
Иван невольно улыбнулся. Город, который после Питера и Рима заранее, еще не увидев, он счел глухой дырой, для деревенской девочки был невиданной роскошью.
— Эх, Варвара-краса! Если б ты только сумела мне помочь, я бы тебе после денег дал куда больше, чем тот стул стоит. Уж точно всей твоей родне хватило бы, — сказал Иван и понял, что девчонка глядит на него с недоверием. — Да, в своем сомнении ты права. Сейчас при себе у меня нет ни гроша. Но надобно только дать телеграмму и продержаться несколько дней, пока человек из Рима доехать сюда сможет или денег мне через банк перевесть. Тогда и с тобой рассчитаюсь, и платье пристойное куплю, и домой уеду. Вот только как князю про бриллиант признаться, эх… Но об этом думать будем, когда спасемся. Пока из дыры этой выбираться надобно. Ох, что это я все дыра да дыра. Не обижайся, Варварушка. Я ж города твоего прекрасного в глаза не видал. Ничего не видал, с тех пор как меня в Риме с лестницы сбросили.
— В «Риме»? — недоверчиво спросила Варька. — А чегой-то ты в «Риме» делал? Не для приличного люда трактир.
— Какой трактир?
— Трактир «Рим», вниз по Почтовой. Здешний половой сказывал, что в том «Риме» люд малопочтенный сбирается. Халамидники, маровихеры, вентерюшники да монщики. И фотографы с ними.
— Не знаю, что собой представляют первые господа, но фотографы тебе чем не угодили? Я сам увлекаюсь фотографией. Крестный мой, князь Семен Семенович мне и фотографический аппарат подарил. Фотографом еще не стал, но учу… — Иван не договорил, заметив, что Варькины глазки от ужаса расширились и девчонка принялась истово креститься. — Что такого я сказал, что напугало тебя так? Увлекаюсь фотографией, что в том плохого?
— С нечистого дела деньга твоя, что ль? У честного люда часы тыришь?
— Упаси Бог, ничего я, как ты говоришь, не «тырю». С чего ты взяла?
— Сам сказал, на фотографа учишься.
— И что?
— А то, что фотографы, знамо дело, по карманным часам спецы. Не думай, что я хуторская дурочка. Лето в городе живу, все знаю. Михрютка-половой прежде энтой «хотели» в кабаке дурной славы прислуживал, всего нагляделся, и мне обсказал. Фотографы — по часам воры, халамидники — жулики базарные, маровихеры — карманные воришки, монщики — сонных людей обобрать научены, а серые, или вентерюшники, те и вовсе бандиты, без чести, без понятия. Впятером, вдесятером нападают. И одежа на них одинаковая — кушак красный шелковый, а из-под него цепочка от ножика складного. «Не бойся меня, бойся моего красного пояса!» — присказка у них такая. Страшно, аж жуть! И все они в «Риме» валандаются. И ты с ними?
— Эх, Варвара, что с тобой делать. Я из настоящего Рима похищен был. Столица страны Италии. Ты про такую и не слышала поди. Глобуса в твоем хуторе не имеется? Страна, похожая на сапожок.
— Тоже мне скажешь, на сапожок! Как это цельная страна на сапог походить может? Дуришь, твое благородие, мне голову, а я слухаю. Мне денежку за что дали? Дабы пока пробудишься дождалась, а коли до завтрего не очухаешься, к дохтуру бегла. Твое благородие очухалось, так мне иттить можно. Мне до завтрего проспаться надобно, завтра меня снова за «трубу», в Нахичеван свезут, там от Идкиного крика не поспишь!
— Что ж делать мне, Варька. А, человек — два уха? В этом городе мне помощи ждать неоткуда.
— И за нумер энтот только до завтрего дни уплочено. Завтра твое благородь выгонют отсель. Тады хоть в Рим сапожный, хоть в здешний!
— Варюх, по всему видно, девчонка ты бойкая. И понятливая. Видишь, я не разбойник. Ты мне веришь, что не разбойник? Чего краснеешь? Веришь же, что не обману? Ты говорила, тебе за… словом, денежку тебе дали. Одолжи! Мне бы только крестному о своем месторасположении сообщить, а там и в полицию обращаться можно. Пусть тогда телеграфируют князю в Ри… в Италию. Тот подтвердит, что я — это я. Ежели я прежде полиции телеграмму не отобью, то СимСим не поймет, не поверит, как это я в Ростове очутился. Одолжишь? Верну в три раза больше.