Ганди сказал это своему главному помощнику Ганшьяму Дас Бирле, который обедал с Черчиллем в Чартвелл-хаусе после принятия в августе 1935 года Закона о правительстве Индии — шага к независимости этой страны. Черчилль тогда выступал против этого законопроекта «и сделал несколько довольно резких замечаний». Однако за обедом с Бирлой он был более великодушен. «Мистер Ганди очень вырос в моих глазах после того, как вступился за неприкасаемых (низшая каста в Индии. — С. М.). Мне не нравится этот законопроект, но теперь он включен в Свод законов… Что ж, сделайте его успешным».
В ответ на это Бирла спросил его: «А каков ваш критерий успеха?» — и Черчилль ответил: «Улучшение положения масс… Меня не волнует, насколько лояльным Великобритании вы будете. Я не против образования, но дайте народу больше масла… Сделайте каждого земледельца хозяином своей земли. Обеспечьте каждую деревню хорошим быком… Передайте господину Ганди, чтобы он по максимуму использовал предложенные вам полномочия и добился успеха».
Влюбленный Черчилль, часть III. Этель Бэрримор, 1906 год
Возможно, он стал метеором на политических небесах, зато она происходила из блестящей династии: актриса Этель Бэрримор — сестра актеров Джона и Лайонела — была сердцем знаменитой театральной семьи, покорившей США и Британию. И когда она ходила по театральным подмосткам в Лондоне, Черчилль обнаружил, что его безудержно тянет к двери на эту сцену…
Этель Бэрримор считается одной из театральных сенсаций того времени: красивая, гипнотическая, с мощным талантом притягивать аудиторию и управлять ею. Говорят, именно в ресторане гостиницы «Кларидж» после спектаклей Черчилль некоторое время осаждал ее поздними букетами.
Надо сказать, в своем увлечении театром он был весьма постоянен: ходили слухи, что в молодые годы Уильям активно ухаживал за одной из «Веселых девчонок», танцовщицей из театра «Эмпайр». (Впоследствии она рассказывала друзьям, что он всю ночь, «до самого рассвета говорил о себе любимом».) Но, в отличие от простой танцовщицы, Этель Бэрримор была аристократкой — королевой — актерского ремесла.
Говорят, в один из тех пьянящих вечеров в «Кларидже» Черчилль сделал Бэрримор предложение. Однако мудрая женщина прекрасно осознавала величие его славы, и это отчасти стало камнем преткновения. Как она выразилась, ей «не справиться с великим миром политики». Возможно, это и так; возможно, театральность этого мира чересчур даже для нее, великой актрисы.
Его лучший друг. Эдвард Марш, 1907 год
Один из величайших навыков, которым должен обладать любой высокопоставленный политик в своих перемещениях по гулким коридорам Уайтхолла и огромным величественным кабинетам, — способность вдохновлять всех государственных и гражданских служащих вокруг себя: не только разрабатывать новые законопроекты и реформы, но и вселять энтузиазм в каждое сердце, чтобы законопроекты прошли через парламент и действительно стали законами. Говорят, Черчилль, будучи молодым министром, обладал этим даром.
Однако в равной степени каждый высокопоставленный политик оказался бы в тупике и погряз в бланманже формальностей, не будь рядом лучших умов современности. Черчиллю чрезвычайно повезло столкнуться с таким умом — это был великий эрудит, которому суждено было трудиться рука об руку с ним много лет и вдобавок лучше познакомить его с богемной стороной жизни.
«Я часто корю себя за свой иммунитет к жажде крови, — легкомысленно писал Эдвард Марш. — Однако Уинстон и слышать не захотел бы о том, чтобы дать мне винтовку, ведь его я мог бы застрелить; а так я этого никогда не сделаю».
Гомосексуальность считалась незаконной на протяжении всей жизни Черчилля, но в те времена существовали «убежденные холостяки» и женщины, которые жили вместе как «сестры». Уинстон Черчилль никогда не показывал своего отношения к этому вопросу. Один из его самых доверенных чиновников — Эдвард Марш, который станет его большим другом и частым гостем в Чартвелл-хаусе, — не вспоминал ничего плохого о времени, проведенном с ним, начиная с эдвардианской эпохи и заканчивая Первой мировой войной и позже.
Эдвард Марш был спонсором и сооснователем так называемых георгианцев[26]; именно он спланировал первую и единственную встречу Зигфрида Сассуна и Руперта Брука. Это был выдающийся литератор-переводчик с острым чутьем на все лучшее в авангардном искусстве. А еще он стал близким другом композитора Айвора Новелло, которого ввел в круг общения Черчилля.
Марш совмещал насыщенную жизнь эстета с важной ролью в самом административно-интеллектуальном сердце правительства; он работал не только с Черчиллем, но и с Асквитом. Однако их дружба с Уинстоном зародилась раньше, в благоухающих ароматами бальных залах лондонского света. «Остерегайтесь фешенебельного общества!» — умолял Марша философ Бертран Рассел. Однако тщетно.
Биограф Марша, Кристофер Хассал, писал следующее:
«Они с господином Черчиллем, встретившись на светском рауте, придумывали себе досуг: стояли вдвоем в пределах видимости входной двери бального зала и наблюдали за входящим дамами. Строкой из Марло “Не это ли лицо, что тысячи судов отправило в поход?” они оценивали красоту каждой новоприбывшей. “Двести судов, может, даже двести пятьдесят?” — осторожно предлагал один, глядя на оцениваемый объект. “Ни в коем случае, — отвечал второй. — Крытый сампан, максимум небольшая канонерка”. Среди немногих, кто набрал тысячу судов, по мнению обоих экспертов, были леди Диана Мэннерс и мисс Клементина Хозье, на которой впоследствии суждено было жениться господину Черчиллю».
Эдвард Марш оказался достаточно бесстрашным, чтобы последовать за молодым Черчиллем в Африку и заняться кровавым и очень опасным спортом. «Прежде чем отправиться с Уинстоном Черчиллем в конце 1907 года в африканский вояж, — вспоминал он позже, — я спросил миссис Патрик Кэмпбелл, что бы она сделала, узнав, что меня съел лев. Она призналась, что сначала рассмеялась бы, но потом ей было бы меня очень-очень жаль».
Марш писал, что он «сразу принял Африку». «Едва мы прибыли, — рассказывал потом Уинстон, — Эдди разделся донага и удалился в буш, откуда его можно было выманить только три раза в день обещаниями еды». Если это и было преувеличение, то совсем незначительное…
Однажды Черчилль и Марш, шагая по огромной равнине с видами вершин Килиманджаро вдали, натолкнулись на один из самых удивительных экземпляров местной дикой природы, «самку носорога, спавшую под одиноко стоящим деревом». Вот как это описывал Марш: «После поспешных консультаций и соответствующих маневров, позволявших сделать поправку на ветер, Уинстон выстрелил. Носорожиха вскочила и бросилась на нас, точнее, как мне показалось, на меня. Она мчалась, словно вышедший из-под контроля паровоз. Что мне было делать? Я стоял как вкопанный, палец на крючке моего зонта, и планировал в последний момент отскочить с ее пути и с треском открыть в ее сторону зонт, надеясь, что это ее напугает…»
Выстрел Уинстона оказался точным: с бедным животным было покончено. Оно рухнуло на землю.
Черчилль оценил реакцию Марша на экстремальную опасность довольно забавно. «Отношение Уинстона к любому случайному проявлению хладнокровия с моей стороны выражалось пословицей, которую он когда-то услышал от своей няни [миссис Эверест]: “Где нет смысла, там нет и чувства”».
Марш следовал за Черчиллем по разным важным кабинетным постам до 1915 года (о катастрофах этого периода мы скоро поговорим) и далее.
Некоторые высказывали предположение, что из-за ряда детских болезней Марш стал импотентом, и его ориентация проявлялась в основном в форме бурных платонических связей. Как бы там ни было, Черчилля никогда не волновала сексуальная ориентация других людей, что, возможно, объясняет его реакцию на более позднюю апокрифическую историю с членом Парламента, которого застукали in flagranti[27] с гвардейцем в темноте королевского парка Сент-Джеймс. («Это в самую-то холодную ночь года? — спросил Черчилль, услышав ее. — Ну как тут не гордиться тем, что ты тоже британец!»)
Влюбленный Черчилль, часть IV. Клементина Хозье, 1908 год
«Вы читали мою книгу?» — такими были первые слова, сказанные Черчиллем женщине, которой суждено было стать его женой. Книгой, о которой шла речь, была биография его отца. Клементина ответила, что нет, а он сказал, что отправит ей издание на следующий день симпатичным кебом.
Важную роль в браке Черчилля сыграл его друг и соратник Эдвард Марш: моментом зарождения романа стал довольно плотный обед в доме леди Сент-Хельер, подруги матери Черчилля. Среди приглашенных была Клементина, двадцатитрехлетняя дочь леди Бланш Хозье. Эта молодая женщина явно хорошо знала собственные запросы, когда дело доходило до предложений руки и сердца, как выгодных, так и не очень. Она была дважды помолвлена с сыном виконта Пиля — без продолжения, — и все усилия по сватовству, в результате которых она однажды оказалась практически в ловушке, посреди лабиринта из живой изгороди, с другим претендентом, лордом Бессборо (эту схему разработала ее мать), тоже ничего не дали.
Приглашение Клементины на тот обед было продиктовано банальным суеверием: ее попросили прийти, чтобы за столом не сидело тринадцать гостей. Да и Черчилль, пребывая в своем кабинете в Уайтхолле, не хотел туда идти. Но Марш строго сказал ему, что отказываться уже невежливо. Однако как только Черчилля усадили рядом с Клементиной, мгновенная вспышка влечения определила весь ход его дальнейшей жизни.
Описывая позже то, что станет началом самых прочных и трогательных отношений, еще одна подруга Черчилля отмечала потрясающую силу Клементины. «Я никогда не думала о ней в политическом контексте, но всегда как о королеве красоты в бальном зале, — вспоминала Вайолет Асквит. — До тех пор, пока она не вышла замуж за Уинстона, я и не знала о ее либеральном происхождении и традициях и, что еще важнее, о том, что для нее самой характерны мощные либеральные инстинкты. Вскоре я обнаружила, что она в самом деле от природы больший либерал, чем Уинстон, и это открытие принесло мне изрядное облегчение. Ведь в начале их семейной жизни ей довелось в полной мере разделить с ним тяготы его политической судьбы».