Речь явно шла не о жизнях анархистов, которые задыхались в дыму и в итоге сгорели в охватившем дом огне.
Неделю спустя Черчилль участвовал в дознании по делу субъектов под именами Иосиф и Фриц. Вопросы ему задавал господин Годфри. Он, в частности, спрашивал, была ли необходимость для министра внутренних дел физически присутствовать на этой перестрелке. Должен ли он был фактически «возглавлять полицейских» во время операции?
Черчилль на свидетельском месте изо всех сил старался создать у суда впечатление, что он присутствовал там исключительно «ради поддержки» своих людей. Он процитировал пожарного — описав его как «маленького человечка с черными усами», — который обращался к нему за инструкциями, следует ли им приступать к тушению пожара в здании. На основании этого — и других вопросов полиции — Черчилль убедил всех присутствовавших на месте происшествия на Сидней-стрит, что они обеспечены «полицейским прикрытием наивысшего порядка».
«Могу ли я спросить вас, что вы подразумеваете под прикрытием наивысшего порядка? — спросил мистер Годфри. — Вы же не себя имели в виду? Вы говорите не о себе?»
Черчилль, как сообщается, в ответ улыбнулся и сказал: «Я считаю себя наивысшим полицейским органом».
Коллеги и руководство столичной полиции были вне себя от негодования из-за того, что Черчилль, по их мнению, использовал жестокие, кровавые, смертоносные события для привлечения к себе внимания. Однако они не понимали, что личный опыт и знания Черчилля в том, что касалось оружия и ближнего боя, на самом деле могли послужить полицейским практическим подспорьем. Безусловно, цилиндр и трость с серебряным набалдашником министра внутренних дел этому пониманию не способствовали. Однако именно врожденная театральность делала его объектом невольного восхищения для тех, кого обычно отталкивал старомодный ура-патриотизм.
Застолья с группой «Блумсбери». Оттолайн Моррелл, 1911 год
В 1911 году Черчилль со своим другом Ф. Э. Смитом создали «Другой клуб» — обеденное общество, вдохновленное литературным «Клубом», основанным в конце XVIII века Сэмюэлом Джонсоном и Джошуа Рейнольдсом. Как провозглашали основатели, исполнительный комитет «Другого клуба» будет окутан «непостижимой тайной», а гостями на ужинах станут политики из обеих палат парламента и из всех политических партий и крыльев. В результате на собраниях «Другого клуба» — проходили они в роскошном зале «Пинафор» в отеле «Савой» — часто присутствовали злейшие политические враги Черчилля, в том числе, например, Эндрю Бонар Лоу. По сути, таково было его представление о правильной публичной жизни: яростно обсуждаемые принципы и идеи, личные отношения с умными людьми, поддерживаемые с сердечностью за столом, заставленным множеством блюд, и запиваемые вином и бренди в огромных количествах. Со временем репутация «Другого клуба» крепла; в число его завсегдатаев вошли лорд Китченер (еще один враг Черчилля) и Герберт Уэллс (друг, но время от времени ярый оппонент по дебатам в прессе). Но были в Лондоне и другие, более богемные обеденные общества, в том числе совсем новенькая на тот момент группа «Блумсбери»…
«Он на редкость красноречив», — говорила о Черчилле леди Оттолайн Моррелл. А между тем сам факт встречи этих двоих весьма примечателен: что могло привести Черчилля к богемным застольям группы «Блумсбери»? Леди Оттолайн (урожденная Кавендиш-Бентинк), аристократка, состоявшая в открытом браке, по слухам, стала источником вдохновения для Дэвида Лоуренса, автора скандального произведения «Любовник леди Чаттерлей» — из-за ее романа с молодым каменщиком по прозвищу Тигр. Она была своего рода ядром, вокруг которого вращалась значительная часть эдвардианского общества. Именно благодаря ее страсти к политике, истории и экономике — наряду с любовью к искусству — возник потрясающий социальный водоворот, в который входили такие выдающиеся и разные фигуры, как Томас Стернз Элиот, Дора Кэррингтон, Джон Мейнард Кейнс, Бертран Рассел (по слухам, ее очередной любовник) и Уинстон Черчилль (явно не любовник, даже по слухам).
Она была замужем за Филипом Морреллом, депутатом от Либеральной партии, чьи внебрачные связи привели к рождению нескольких детей на стороне, которых леди Оттолайн принимала и окружала заботой. К 1911 году яркая слава Черчилля — он тогда уже стал первым лордом Адмиралтейства — была для людей вроде четы Моррелл источником искреннего и огромного восхищения. Кроме того, после долгих периодов остракизма в былые годы осталось совсем мало светских обеденных салонов, в которые его не зазывали крайне настойчиво.
По словам биографа леди Оттолайн Миранды Сеймур, первая их встреча с Черчиллем прошла не слишком удачно:
«Среди гостей 18 мая присутствовали Вирджиния Стивен (позже более известная как писательница Вирджиния Вульф. — С. М.) и Роджер Фрай; оба недавно вернулись с задания по уходу за Ванессой [Белл] в турецкой деревне, где с ней случилось несчастье. Центром внимания и почетным гостем стал Уинстон Черчилль, с которым ни один из Морреллов не был ранее знаком, но которого, по их мнению, они могли бы сделать своим полезным союзником в плане карьерных перспектив Филиппа.
Черчилль выглядел великолепно в своей парадной форме — он потом собирался на бал в Букингемский дворец — и с большим восхищением отозвался о гравюрах Пикассо, но Оттолайн вывела из себя догадка, что гость хочет говорить исключительно о политике: “[У него] вулканическая, сложная манера говорить, — отметила она, — его трудно слушать, во всяком случае, тяжело понять, что он на самом деле думает”. Как же она, должно быть, была удивлена, узнав впоследствии, что Черчилль, отзываясь о ней в беседе с ее другом Генри Джеймсом, выдвинул к ней точно такие же претензии».
При этом велика вероятность, что именно через леди Оттолайн Черчилль познакомился с новаторскими идеями экономиста Джона Мейнарда Кейнса, о котором мы подробнее поговорим чуть позже.
Мастер хитросплетений. У. Сомерсет Моэм, 1912 год
Будучи одним из самых заметных писателей Великобритании — хоть и автором романа, который он никому не мог порекомендовать, — Уинстон Черчилль всегда питал огромное уважение к людям с истинным талантом беллетриста. Этот энтузиазм был родом из детства: еще мальчиком он писал восторженные письма Х. Райдеру Хаггарду, автору таких ярких приключенческих романов с имперским флером, как «Копи царя Соломона» и «Она», где опасность неразрывно перемешивалась с восточной экзотикой. Одной из самых интригующих литературных дружеских связей Черчилля была дружба с чрезвычайно популярным писателем и драматургом У. Сомерсетом Моэмом, чьим самым известным произведением сегодня считается роман «Бремя страстей человеческих».
«Однажды я сказал Уинстону Черчиллю: “Если бы я не заикался, я мог бы пойти в политику; с моим талантом к языкам я вполне мог бы стать министром иностранных дел”. Он, взглянув на меня, хмыкнул. Вот я и стал писателем».
Сомерсет Моэм стал не только писателем, но и ненадолго еще и шпионом. Черчилля всегда привлекал шпионаж — он обожал разные коды и шифры. За долгие годы их дружбы именно шпионаж послужил причиной одного случая, когда их цели вступили в явную конфронтацию.
Моэм с Черчиллем были одногодками, и Моэм стал чрезвычайно успешным писателем и драматургом примерно в те же времена, когда Черчилль уверенно рос и креп на поприще политическом. Моэм изобрел современный жанр шпионского романа в том виде, в каком мы его знаем, причем, что примечательно, основываясь на личном опыте.
Моэм был завербован в 1915 году, во время Первой мировой войны, тогда совсем недавно созданной секретной разведывательной службой. В 1917 году его отправили в Россию, где начиналась революция. Благодаря упомянутому выше «таланту к языкам» он путешествовал из Владивостока в Санкт-Петербург, выполняя небольшие шпионские задания. Неизвестно, знал ли его друг Черчилль (они познакомились задолго до начала Первой мировой войны) точные детали тех событий на момент, когда они имели место; к 1917 году Черчилль вышел из состава военного кабинета и не имел доступа к внутренним кругам разведки.
Однако через несколько лет после войны (Черчилль к тому времени вернулся в правительство в качестве канцлера казначейства) Моэм написал серию рассказов с главным героем, шпионом по имени Эшенден. Большинству людей было невдомек, что эти художественные истории на самом деле безжалостно автобиографичны, что Эшенденом был сам Моэм. Черчилль же, конечно, это сразу понял, и подобное нарушение всех правил секретности, судя по всему, привело его в ужас.
Биограф Моэма Тед Морган пишет: «Сборник рассказов об Эшендене, по словам Моэма, “весьма правдивое описание моего опыта в годы войны, когда я был на секретной службе”, не должен был выйти еще десять лет, задерживаемый таинственными боссами [Моэма] из Министерства иностранных дел»; так объясняли издатели книги. По некоторым сведениям, в сборник изначально входил тридцать один рассказ, но, когда Моэм показал его Уинстону Черчиллю в черновом варианте, тот настоял, чтобы четырнадцать из них были изъяты, поскольку считал их публикацию нарушением Закона о государственной тайне».
Когда эти двое встретились впервые — незадолго до Первой мировой войны, — у Черчилля, сразу признавшего огромный интеллект и остроумие Моэма, возникло чувство дружеской настороженности. Вот что писал Морган:
«Моэм познакомился с Уинстоном Черчиллем в резиденции Сток-Корт… неподалеку было поле для гольфа, и они часто играли вместе после обеда, возвращаясь в дом для обильного чая, обычно плавно перетекавшего в роскошный официальный ужин. Однажды поздно вечером, когда дамы уже отправились спать, а мужчины, переодевшись в смокинги, обсуждали дела за бренди и сигарами, Моэм до глубины души потряс Черчилля своим поступком: некий молодой человек, чрезвычайно самодовольный, вполне смело разглагольствовал, неся, по мнению писателя, полную чушь, и Моэм вдруг вмешался и единственным предложением, остроумным, но разрушительным, заставил его замолчать. Все вокруг рассмеялись, а Черчилль на следующее утро подошел к Моэму, мирно читавшему воскресные газеты, и сказал: “Хочу заключить с тобой договор. Ты обещаешь никогда не шутить на мой счет, а я обещаю никогда не шутить над тобой”».