Кроме того, в середине 1920-х Черчилль вступил в запретную область, сочетавшую абстрактность математики и графики с бесконечной чередой последствий мириад событий в реальной жизни. Заняв в 1924 году пост канцлера казначейства, он оказался на пороге стремительного научного прогресса. Это был также период бурной экономической неопределенности глобального уровня.
Голый экономист. Джон Мейнард Кейнс, 1925 год
Среди своих многочисленных вопиющих недостатков — империализм на грани идеи превосходства белой расы, безудержная воинственность и т. д. — Уинстон Черчилль обладал одной безусловной последовательной добродетелью: он всегда максимально внимательно прислушивался к своим наиболее рассудительным и вдумчивым критикам. Более того, он, судя по всему, крайне редко воспринимал оппозицию к своим идеям на личный счет. В 1925 году он был канцлером, а учитывая, что экономика Европы и США после войны все еще была хрупка, он отчаянно нуждался в хороших советах в этой сфере. Находясь под беспрецедентным давлением со стороны США и бомбардируемый их непрекращающимися требованиями погасить военные долги, Черчилль руководствовался собственными инстинктами. Экономисту, который наиболее яростно сопротивлялся этим инстинктам, в последующие годы суждено было стать его ценным коллегой.
«Политики, у которых есть уши, но нет глаз, не воспринимают доводы до тех пор, пока те не отразятся на них эхом, долетевшим от широких народных масс», — писал экономист-новатор Джон Мейнард Кейнс. При этом он, вполне возможно, имел в виду именно Черчилля, впоследствии своего близкого друга и приятного застольного собеседника.
В 1925 году премьер-министром Великобритании был Стэнли Болдуин, а канцлером — Уинстон Черчилль. По мнению Кейнса, понимание Черчиллем экономики можно было охарактеризовать как «полное отсутствие интуитивного суждения». Более чем вероятно, Черчилль с сожалением с этой оценкой соглашался. Между тем это поле битвы было далеко не академическим: мир все еще страдал от глубочайших последствий и потрясений недавней войны. Бедность была явлением ужасающим и повсеместным, а социальное обеспечение в Британии оставляло желать лучшего: если житель северного крупного промышленного города мужского пола терял работу, ему и его семье грозили голод, холод и нищета. А если закрывались хлопчатобумажная фабрика или завод, нищета распространялась по целым городам и общинам.
Решения, принимаемые в клубах сигарного дыма на собраниях в Уайтхолле и Банке Англии, непосредственно влияли на судьбы трудящихся. Роль же их самих во всем этом была ничтожна. Ошибки в расчетах или непонимание экономических сил могли обречь на страшные страдания бесчисленное множество британцев.
Немного необычно, что Черчилля — который часто описывал свои проблемы с математикой как «мир Алисы в Стране чудес», где на входе стоит «квадратное уравнение», — назначили на пост канцлера казначейства, и он впитывал в себя изысканно обернутые сложности экономических теорий Кейнса.
Пути Черчилля и Кейнса — он преподавал философию — много раз пересекались еще до 1920-х. Считается, что одним из частых посредников в их общении была леди Оттолайн Моррелл, салоны которой Кейнс регулярно посещал. Экономист, как и Черчилль, поддерживал тесные связи с четой Асквитов.
После Первой мировой войны Кейнс выступил с громким осуждением условий Версальского договора, издав его в виде брошюры. Он позаботился о том, чтобы один экземпляр отправили Черчиллю, поскольку по этому вопросу они были единомышленниками.
В начале 1920-х Кейнс мрачно размышлял о возврате к «золотому стандарту» — системе, при которой национальная валюта привязана к буквальному количеству золота в обращении у собственной нации. Как во всех финансовых вопросах, цель этого механизма заключается в обеспечении стабильности — в данном случае обменных курсов и темпов инфляции. Британия отказалась от «золотого стандарта» в начале Первой мировой войны: в разгар бедствия такого масштаба поддерживать его было невозможно. Поможет ли возврат к этой системе успокоить бурлящие экономические воды в мирное время? Кейнс был категорическим противником этой идеи. Он считал «золотой стандарт» «варварским пережитком».
Однако страх перед инфляцией — и перед ее кошмарными побочными эффектами — был отнюдь не абстрактным. Веймарская Германия в начале 1920-х сильно страдала от гиперинфляции, и это стало новым ударом нищеты по народу, ранее повергнутому в прах военным поражением. Ландшафт Британии на этом этапе был окутан густыми клубами промышленного смога. Это была индустриальная нация, державшаяся на угле, который добывала из-под земли многочисленная рабочая сила. Эта страна нуждалась в чугунной стабильности.
Кейнс оказался совершенно прав в оценке Черчилля: тот не был прирожденным экономистом. Но он сам отлично это знал и потому был максимально открыт для советов специалистов. Он написал чиновникам казначейства записку, в которой называл имя Кейнса и излагал его сомнения. «Казначейство, как мне кажется, никогда еще не сталкивалось с глубоким значением того, что г-н Кейнс называет “парадоксом безработицы в условиях голода”. Управляющий [Банка Англии] выглядит совершенно счастливым, наблюдая за Британией с ее лучшим в мире кредитом и одновременно с миллионом с четвертью безработных».
Черчилль остро осознавал зло безработицы, он собственными глазами видел ее вспышки в своем бывшем избирательном округе на севере. Он знал, что для многих рабочих семей это катастрофа, не менее глубокая и опустошительная, чем война.
По какому же пути должна пойти страна? В 1925 году Черчилль организовал ужин, пригласив на него Кейнса, высокопоставленного чиновника казначейства сэра Джона Брэдбери и бывшего канцлера Реджинальда Маккенну. Споры продолжались до позднего вечера: если Британия вернется к «золотому стандарту» по довоенному курсу 4,86 доллара за 1 фунт стерлингов, фунт будет переоцененным, и результатом неизбежно станут стремительная дефляция и безработица, а в потенциале — возможность сильнейших социальных волнений.
По мнению противников Кейнса и во многом вопреки его советам, такой шаг был бы «адом», но необходимым для улучшения здоровья нации — как страшная хирургическая операция для пациента. Итак, учитывая будущий экономический крен и несмотря на рекомендации Кейнса, Черчилль вернул Британию к «золотому стандарту». Фунт действительно был сильно переоценен, и почти мгновенно разразилась ужасающая безработица, а затем, в 1926 году, началась жесточайшая Всеобщая стачка.
Кейнс предрекал все это в своей очередной пламенной брошюре, которая в духе многих аналогичных публикаций стала бестселлером в привокзальных газетных киосках. Называлась она «Экономические последствия валютной политики мистера Черчилля». «Было напечатано семь тысяч экземпляров по цене один шиллинг за штуку. Тираж распродался немедленно: за лето было выпущено еще несколько тиражей», — писал биограф Кейнса Роберт Скидельски.
«Кейнс не только вынес имя Черчилля на обложку брошюры. Он объединил в ней острейший анализ его политики с яростным осуждением несправедливости. Тут его можно покритиковать, как и в вопросе Версальского мира, за то, что, оглядываясь, он видел проблему куда яснее, чем до того, как принимались эти судьбоносные решения. Чтобы он сформулировал обвинительное заключение, кому-то пришлось прежде выработать конкретное решение».
Кейнс и впредь оставался резким критиком Черчилля, а Черчилль продолжал принимать его критику с вниманием и пониманием. В 1928 году Кейнс писал Черчиллю на тему его нового валютного законопроекта: «Уважаемый канцлер казначейства, что за идиотский законопроект о валюте вы предложили!»
Черчилль ответил примирительно: «Мой дорогой Кейнс, я непременно прочту прилагаемую вами статью и внимательно обдумаю ее, как все, что вы говорите».
По утверждению Скидельского, Кейнс никогда не обвинял за возврат Британии к «золотому стандарту» лично Уинстона Черчилля. Он писал, что Черчилль принял такое решение «отчасти потому, что у него полностью отсутствует интуиция; отчасти из-за какофонии голосов в традиционной финансовой сфере; а прежде всего из-за того, что его ввели в сильнейшее заблуждение разные эксперты».
Черчилль тоже не принимал нападки Кейнса на свой счет. В 1927 году экономиста приняли в члены «Другого клуба». А тем временем по всему миру снова сгущались тени, и крах Уолл-стрит в 1929 году вызвал шоковую волну, которая несла ужасный импульс сама по себе и привела к страшным последствиям месяцы и годы спустя. В 1931 году Британии — как и многим другим странам мира, потрясаемой мощнейшими колебаниями глобального финансового здания — пришлось опять отказаться от «золотого стандарта». Говорили, что Кейнс отреагировал на эту новость «мальчишеским хихиканьем».
Черчилль к этому времени не только лишился поста канцлера, но был изгнан из Кабинета министров. Еще сильнее от прежних коллег его изолировали допотопные имперские взгляды на будущее Индии. Но с Кейнсом они встретились, чтобы вместе отобедать.
Распрощавшись, Кейнс отправился в загородный дом старых противников Черчилля, Беатрисы и Сиднея Уэббов, на еще одно светское мероприятие. Именно тем вечером он передал им слова Черчилля, что лично он никогда не хотел возвращать «золотой стандарт» и все это произошло из-за махинаций управляющего Банком Англии Монтегю Нормана.
Черчилль, без экономической интуиции, но быстро схватывающий аргументы знающих людей, и Кейнс с его выдающейся способностью к философскому абстрактному мышлению не могли не поддерживать контакта перед угрозой тьмы, снова окутывавшей мир. Когда Черчилля в 1931 году в Нью-Йорке сбил автомобиль (мы поговорим об этом позже) Кейнс был среди тех, кто внес свой вклад в подарок на выздоровление: новенький автомобиль «Даймлер». Ряд плодотворных возможностей для обмена мнениями им предоставляли обеды и ужины в отеле «Савой» под эгидой «Другого клуба». Однако в вопросе о политике умиротворения Гитлера — и всей ужасающей глупости, к которой это впоследствии привело, — Кейнс во многом поддерживал оппозицию Черчилля.