Несколько лет спустя разразившаяся Вторая мировая война — и формирование мира после нее — обеспечила Кейнса надежнейшим центром тяжести. В 1940-е он был кем-то вроде неофициального посла Британии в США по экономическим вопросам, постоянно плавал в США и обратно, приложил руку к созданию Международного валютного фонда и участвовал в важнейших саммитах, таких, например, как Бреттон-Вудская конференция. Это не просто происходило с благословения Черчилля, но и подкреплялось его искренним восхищением и по-настоящему дружеским отношением.
Всеобщая стачка. Май 1926 года
Жестокий конфликт, который мало что тогда изменил, но, как ни парадоксально, эхом пронесся через многие десятилетия. Всеобщая стачка 1926 года была прежде всего порывом народного гнева, тоски, отчаяния и неверия. Изначально призыв к стачке зародился на частных угольных шахтах, которые не только существенно снизили трудящимся заработную плату, но и требовали сверхурочной работы под землей. Потом он перекинулся на другие отрасли: железнодорожную, транспортную, судостроительную, сталелитейную, металлургическую, полиграфическую и строительную. Многие рабочие восприняли его как призыв к борьбе за справедливость. Лозунг шахтеров (под предводительством профсоюзного лидера А. Дж. Кука) звучал так: «Ни пенни из зарплаты, ни минутой больше в день». Владельцы шахт (среди них было немало аристократов) пытались оправдать свои решения печальным состоянием национальной экономики, которая действительно испытывала большие трудности — отчасти из-за позиции Черчилля в вопросе «золотого стандарта», сделавшей экспорт существенно дороже. Им казалось вполне естественным, что это дополнительное бремя должно лечь не на их плечи, а на плечи подчиненных. Девять месяцев правительство субсидировало зарплаты в горнодобывающей отрасли. 30 апреля 1926 года срок действия этой субсидии истек. Владельцы шахт, чтобы добиться выполнения своих требований, заперли шахтеров в забоях.
С 4 по 12 мая миллионы тружеников по всей стране сложили свои инструменты и прекратили работу. Фабрики и литейные заводы замолчали. Не было слышно ни свистков паровых машин, ни сигналов полуночных трамваев. Это сопровождалось жесткими конфликтами по всей стране: полицейские избивали дубинками демонстрантов возле доков в Ист-Энде в Лондоне и Хакни. Толпы в Глазго и Портсмуте требовали остановки автобусов и поездов, которыми управляли штрейкбрехеры, и били в машинах окна камнями, чтобы те не могли двигаться дальше. У левых были серьезные разногласия по поводу этой стратегии (Конгресс профсоюзов, например, бойкотировал BBC, заявляя, что радиостанция входит в арсенал оружия массового уничтожения капитализма), но правительство Стэнли Болдуина все равно вознамерилось представить стачку как серьезную попытку узурпации парламента — и, как следствие, уничтожения демократии и захвата власти в государстве.
Поскольку типографии бастовали, газеты не выходили. Черчиллю было поручено создать на базе редакции Morning Post штрейкбрехерскую государственную бесплатную газету, которую назвали British Gazette. Он конфисковал запасы бумаги в The Times и с очевидным удовольствием, вызывавшим отвращение у его оппонентов, принялся сам писать для нового издания статьи. Еще до того, как он начал со странным энтузиазмом по-настоящему превращать борьбу с собственным народом в нечто вроде военной кампании, его горячность вызывала негативные чувства у очень многих его современников, как и у последующих поколений.
«Я только что выступал в палате общин, — объявил лидер лейбористов и бывший премьер-министр Джеймс Рамсей Макдональд на собрании в Кингсуэй-холле в Лондоне вечером 3 мая 1926 года, накануне стачки. — После меня на трибуну вышел господин Уинстон Черчилль, одна из самых зловещих фигур в современной общественной жизни нашей страны. Это человек блестящего ума, но с удивительно своенравным и вызывающим тревогу воображением. Последнее делает его своего рода Измаилом, у которого нет на этой земле постоянного пристанища и который в опасных приключениях и невзгодах постоянно ищет новые области, где он мог бы упражнять свой беспокойный и разрушительный дух. Он талантливый литератор — все такие люди умеют писать, — но как политик или государственный деятель он еще ни разу ни к чему не прикоснулся без катастрофических последствий».
Ранее в тот же день Черчилль столкнулся с враждебным общественным мнением буквально нос к носу (в те времена политиков на улице еще не окружали плотные ряды сотрудников служб безопасности). «Господин Уинстон Черчилль вышел с Даунинг-стрит, 11 около полудня и направился в Уайтхолл, — написала о том происшествии Daily Herald. — Когда он дошел до конца улицы, толпа, сдерживаемая до того на противоположной стороне Уайтхолла, двинулась на него. Господин Черчилль оказался в ловушке, пришлось вызвать еще несколько полицейских с Даунинг-стрит, чтобы расчистить ему путь. В конце концов канцлеру казначейства пришлось укрыться в здании Министерства внутренних дел».
Когда началась забастовка, вызвали военных. Теперь вместо докеров, разгружающих суда, в портах стояли солдаты. Для выполнения других задач, включая транспортировку и доставку грузов в магазины, в армию призвали новобранцев из числа «белых воротничков» среднего класса. Другие поддерживали работу электростанций и газовых заводов. Даже в Гайд-парке появились зловещие картинки военных лагерей с заграждениями из колючей проволоки.
Есть мнение, что Черчиллю поручили редактировать издание, чтобы уберечь его от искушения влезть в более серьезные проблемы. Но и тут — хоть ни один материал в British Gazette не вышел под его подписью — воинственная риторика выдавала автора с головой.
Седьмого мая 1926 года штатный журналист с юго-запада Англии, который вел регулярную колонку «Письмо из Лондона» для Plymouth Gazette, наблюдал за Черчиллем, что называется, в деле. Этот неназванный (и явно восхищенный объектом интереса) колумнист писал следующее:
«Сегодня все министры ведут крайне напряженную жизнь, у каждого есть те или иные обязанности на случай чрезвычайной ситуации. Мистер Черчилль возложил на себя невероятно обременительную задачу: он совмещает работу канцлера казначейства в Уайтхолле с работой редактора British Gazette на Стрэнде. Остается не так много времени для отдыха, но мистер Черчилль старый боец и умеет вздремнуть — как говорит Томми, “отдать сну должное”, — даже в самые неподходящие моменты. Вчера вечером, зайдя в редакцию Gazette в поздний час, я обнаружил канцлера казначейства его величества спавшим, свернувшись калачиком на нескольких рулонах бумаги. Уинстон дремал между корректурой и отправкой статьи в печать. На протяжении всего нынешнего кризиса Черчилль был одним из самых активных и доминирующих деятелей Кабинета министров, и, хоть он и выглядит утомленным и измученным, его энергия никогда не иссякает».
В конце концов старшие члены Конгресса профсоюзов (TUC — Trades Union Congress) встретились с представителями правительства. К 12 мая стачка закончилась. Была надежда, что гарантии распространятся на шахтеров, но правительство не обещало, что всем забастовщикам вернут работу. (Самая экстравагантная мечта многих членов левого крыла TUC — что угольные шахты Британии могут быть вырваны из частных рук и национализированы — реализуется в 1946 году.)
В большой карикатуре в номере левой газеты Daily Herald, вышедшей через несколько дней после окончания стачки, Черчилля изобразили толстым рыдающим мальчишкой в шортах и каске, стоящим над игрушечным танком с топором в руках. Над ним нависала суровая гигантская фигура, державшая в одной руке «счет за ущерб» с такими пунктами, как British Gazette, «Танки», «Оружие» и «Специальные предложения», а в другой — розгу. «Отец! Я не могу тебе лгать! — восклицал “мальчик” Черчилль. — Это все сделал я!»
Черчилля неразрывно связали с военизированным аспектом реакции правительства на стачку. Этот образ остался с ним навсегда.
Спустя несколько лет Кингсли Мартин, выдающийся ученый-интеллектуал из левых, пригласил Черчилля на семинар в Лондонскую школу экономики. Позже Мартин вспоминал в своей книге «Фигуры отца»:
«Всеобщая стачка 1926 года была настоящей катастрофой. Не только для лейбористов, но и для Англии в целом. Черчилль и другие “ястребы” в Кабинете министров ждали ее с нетерпением, зная, что благодаря субсидиям для горнодобывающей промышленности они создали общенациональную структуру в [девять] месяцев отсрочки. Черчилль сам сказал мне об этом при нашей первой личной встрече.
Я спросил Уинстона, что он думает о Комиссии Сэмюэля по углю (она занималась вопросами зарплат шахтеров. — С. М.). Уинстон ответил, что эту субсидию предоставили, чтобы правительство могло разгромить профсоюзы, если рабочие за это время не сдадутся, и эти слова подтвердили мое представление об Уинстоне[57]».
При этом Мартин признавал, что Черчилль, приехав в Лондонскую школу экономики, был «восхитительным и остроумным гостем», «всегда готовым свободно пообщаться с молодыми учеными».
«Я тогда считал его самым опасным из всех политиков. Он сочетал в себе гениальность с самыми глупыми и устаревшими взглядами, которые без всякой надежды на отсрочку обрекали нас на войну между классами и нациями. В 1919 году он пытался начать конфликт с Россией, в 1926-м вел успешную войну против собственных рабочих. Экономические катастрофы 1930-х были инспирированы его возвращением к “золотому стандарту” в 1925 году. Он наверняка был сторонником Муссолини и Франко и развязал бы позорную войну в Индии».
По крайней мере, с последней частью Черчилль явно не согласился бы. В своей книге «Надвигающаяся буря»[58] он писал, что, хотя появление Муссолини привнесло новую тему лидерства и управления, он поднял себя до уровня диктатора, а фашизм положил начало нацизму. Что же касается Франко — эти сведения гораздо менее достоверны, — то Черчилль писал по поводу гражданской войны в Испании, что в этой ссоре он сам сохранял нейтралитет.