Однако, как обычно случается с недальновидными, импульсивными и слабо осведомленными принцами, после злополучной Дарданелльской кампании 1915 года и катастрофы в Галлиполи юноша вдруг растерял запал и с чванливой самоуверенностью (будто он действительно что-то знал) рассказывал всем желавшим слушать, что Черчилль на самом деле «политик, который вечно во все вмешивается», обзывал его «плетущим интриги боровом» и утверждал, что он представляет собой «не что иное, как национальную опасность».
Со временем оценки принца стали намного спокойнее. Но все вернулось к моменту нового прихода Черчилля в правительство. Они встречались на матчах по поло, поскольку оба обожали лошадей. Они обменивались парой слов за сигарой. Черчилль организовал для Эдуарда уроки публичных выступлений с учителем, носившим витиеватое имя Кортленд Мак-Магон. Черчилль внимательно наблюдал за адюльтером принца с замужней Фридой Дадли Уорд и как-то сказал Клементине: «Его любовь так очевидна и так неприметна».
Затем появилась Уоллис Симпсон, тоже замужняя дама, и произошла кончина Георга V. Эдуард вызывал у министров серьезное беспокойство, так как он был крайне небрежен с конфиденциальными бумагами и документами, которые валялись в форте Бельведер повсюду. А присутствие в его жизни миссис Симпсон (и слухи о ее диковинных сексуальных приемах, «восточных техниках любви», которым она обучилась в Китае) выходило далеко за рамки национальной безопасности. Ведь он решил жениться на ней — после того как она разведется. И что, тогда Уоллис Симпсон станет королевой Великобритании?
Это была не просто проблема национального масштаба: разведенная дама может стать королевой империи с огромными владениями и миллионами подданных по всему миру. Эдуард настаивал, выдвинув ультиматум: если он не сделает по-своему, то отречется от престола. Ответ подавляющего большинства политических и общественных деятелей страны был однозначным: так тому и быть. Женитесь на ней — уходите. Но у Уинстона Черчилля, хоть он тоже совсем не хотел видеть Уоллис Симпсон на троне, было совсем средневековое представление о монархии. По его мнению, право Эдуарда на трон должно быть сохранено, ведь нельзя просто отодвинуть монарха в сторону. Коронован — значит помазан Богом, это тысячелетние традиции. Разве нельзя присвоить Уоллис Симпсон какой-то особый статус? Скажем, герцогиня Корнуольская?
Оказалось, что нет. И король отказался от престола. Теперь занять трон должен был его младший брат Георг. В декабре 1936 года Черчилль пытался объяснить в парламенте невероятную поддержку Эдуарда, и палата представителей восприняла это как очередное свидетельство его безумных и ужасных взглядов — сродни взглядам на Индию и опасность перевооружения Германии. Напрасно он пытался донести до коллег — кстати, в тот момент своим вымученным пафосом он куда больше напоминал Фальстафа, нежели Джона Гонта, — что ему по душе «природная доброта» и «дружелюбие» короля Эдуарда, что он способен обеспечить стране «славное правление», которое во всем блеске войдет в «древние анналы монархии».
Только спустя несколько недель Черчилль наконец увидел, что видели остальные: Эдуард — человек одновременно на редкость упрямый и высокомерно бесчувственный. Он, уже с титулом герцога Виндзорского, вместе с новоиспеченной женой отправился в безумный тур с почестями по нацистской Германии, включавший, помимо прочего, экскурсии по «трудовым лагерям» и чаепитие с Гитлером в Берхтесгадене. Разве фюрер упустил бы такую великолепную возможность — получить печать легитимности от самой британской короны — и не использовал ее по полной? Говорят, Черчилль пытался отговорить герцога от этой возмутительной поездки. Эдуарда, свободно говорившего по-немецки и со страстным романтизмом относившегося к своим германским корням, было не переубедить.
Это вызвало крайне негативную реакцию в Британии. Новый король назвал идею брата «неимоверной» и «скверной». Война приближалась, нервозность по поводу очевидной симпатии герцога к нацистам усиливалась.
Когда Эдуард и Черчилль встретились еще раз перед самым началом войны, Черчилль довольно резко сказал ему: «Когда наши короли противоречат нашей конституции, мы меняем королей».
Королевский постскриптум: король и я. Георг VI, 1937 год
Весна 1937 года открыла перспективу другой коронации: младшего брата Эдуарда, Георга. Уинстон Черчилль в этот период мучился раздумьями о крахе своей политической карьеры, и если Эдуард и его супруга уже стояли на пороге будущего, наполненного эхом пустоты, то он в утро коронации получил важное письмо, от нового короля. Позже новый король разрешил ему воспроизвести послание, сделав его достоянием всего мира.
Виндзор, Беркс
Большой парк
Королевская ложа
18.05.1937
Мой дорогой господин Черчилль,
пишу, чтобы поблагодарить вас за ваше невероятно любезное письмо ко мне. Я знаю, что вы были и остаетесь преданным моему дорогому брату, и мне не передать словами, как тронуло меня ваше сочувствие и понимание весьма серьезных проблем, возникших с тех пор, как он оставил нас в декабре. Я в полной мере осознаю, сколь огромную ответственность принимаю на себя, заняв трон, и меня крайне воодушевили ваши добрые напутствия и пожелания, ведь они исходят от одного из наших великих государственных деятелей, человека, который всегда верой и правдой служил своей стране. Мне остается только надеяться и верить, что добрые чувства и надежда, которые царят ныне в Стране и в Империи, послужат хорошим примером для других стран мира.
Верьте мне,
с уважением
После того как Черчилль вернулся в правительство, а затем в мае 1940 года занял пост премьер-министра, его отношения с королем Георгом VI стали основой стабильности во времена самых мрачных событий. Хотя, надо признать, короля и королеву порой обескураживало высокомерие Черчилля. Так, по словам Джока Колвилла, — который на протяжении 1940-х и 1950-х время от времени служил личным секретарем Черчилля, а позже стал его верным летописцем, — королевская чета была «обескуражена бесцеремонностью, с которой он с ними обращается: говорит, что придет в шесть, потом по телефону откладывает встречу до половины седьмого, а сам является в семь».
Ох уж эти русские! Иван Майский, 1937 год
Иван Майский, чрезвычайный и полномочный посол СССР в Великобритании с 1932 по 1943 год, вырос в Омске и был отчасти англофилом. Дипломат с приятной улыбкой, пушистыми усами и безупречной прической обожал произведения Шекспира и лорда Байрона и с интересом относился к сложным хитросплетениям английского высшего света, хоть и давал временами волю своей коммунистической неприязни.
Майский родился в 1884 году в семье ученого и учительницы. Получил образование в Санкт-Петербурге, перед Первой мировой войной приехал в Лондон и подружился там с Сиднеем и Беатрисой Уэббами и Гербертом Уэллсом. Когда началась война, он вернулся в Россию, и его подхватило волной революции. Потом был разрыв дипломатических отношений между Великобританией и Россией, а далее, в 1932 году, после их восстановления, Майского назначили послом в Великобритании. Будучи от природы человеком общительным, он вращался в самых влиятельных кругах и дружил с Джоном Мейнардом Кейнсом, Джорджем Бернардом Шоу, лордом Астором и прочими знаменитостями. Он с симпатией относился к Уинстону Черчиллю. Рассказы Майского об их встречах — в частности, об описанном далее знакомстве, за которым последовала первая поездка дипломата в Чартвелл-хаус, — восхитительные воспоминания о том, как пожилой англичанин мог сбить с пути даже верного коммуниста…
16 ноября 1937 года: московский дьявол
«В Bow Room[83] вдруг начался переполох, — пишет Иван Майский. — Заглянув туда, я понял, в чем дело». Упомянутая комната находилась в Букингемском дворце; поводом для собрания стал государственный визит в Англию короля Бельгии Леопольда. В помещении было тесно: помимо послов и политиков там присутствовали новый король Великобритании Георг VI, а также принцессы Елизавета и Маргарет, тогда еще совсем дети, и посол Германии Иоахим фон Риббентроп, отличившийся тем, что отдал «нацистский салют». Но причиной переполоха было не это: его вызвало появление Уинстона Черчилля, рука об руку с лордом Кромером. Именно оно привнесло ощущение яркого цвета, интереса и живости, которых обычно начисто лишены подобные церемонии. Майскому, бывшему меньшевику, перековавшемуся в убежденного сталиниста, сразу стало ясно, что Черчилль не намерен играть по традиционным правилам. Позже он вспоминал об этом так:
«Черчилль, начав отходить от королей, столкнулся с Риббентропом. Тот завязал со знаменитым “германоненавистником” беседу… Риббентроп, по своему обыкновению, о чем-то мрачно вещал, а Черчилль… в ответ отпускал шутки, вызывая взрывы хохота сразу же окружившей их толпы. В конце концов Черчиллю, похоже, стало скучно, он обернулся и увидел меня… на виду у всех и в присутствии двух королей Черчилль пересек зал, подошел ко мне и крепко пожал мне руку. Далее завязалась оживленная беседа, посреди которой к нам подошел король Георг и что-то негромко сказал Черчиллю. У меня создалось впечатление, что Георг, обеспокоенный непозволительно долгой близостью Черчилля к “большевистскому послу”, решил спасти его от “московского дьявола”. Я отступил и стал ждать, что будет дальше. Черчилль закончил короткий разговор с Георгом и, снова подойдя ко мне, продолжил прерванную беседу. Аристократы вокруг нас были шокированы».
Далее Черчилль негромким голосом начал говорить Майскому о насущной потребности в «сильной России» перед лицом Германии, их общего «главного врага». Это было время сталинских «чисток», террора, не щадившего ни военных, ни гражданских. Десятки тысяч людей практически без суда и следствия забирали из домов и обрекали на пытки и смерть или ссылали в лагеря. В той беседе Черчилль с напором спросил у Майского: «Что у вас там в СССР происходит?» Разве не «ослабляет» страну безжалостный экзерсис в массовых убийствах?