Несмотря на это недоразумение, Кауард в конце концов нашел способ послужить своей стране так, как ему хотелось: в первые же недели войны он основал в Париже британское бюро пропаганды. Оно постепенно прекратило свою деятельность еще до начала нацистского вторжения во Францию, но позже Ноэль Кауард намного более плодотворно провел время в США, подыскивая политиков и журналистов, которые рассказывали соотечественникам о военных усилиях Британии, и обеспечивая тем самым конкретную поддержку своей стране. Но самым важным и потрясающим был его всеобъемлющий творческий вклад, в том числе пронзительная песня времен бомбардировок Лондона под названием «Лондонская гордость» и душераздирающий фильм 1942 года «Повесть об одном корабле». С точки зрения поднятия морального духа нации этот вклад неоценим. То, что его песни и фильмы находят отклик в душах людей до сих пор, показывает, насколько мощным было их влияние в те далекие и страшные дни. Уинстон Черчилль и Ноэль Кауард остались друзьями, и мы еще встретимся с Кауардом по более мрачному поводу.
Секретный вес. Квартира Вика Оливера, 3 сентября 1939 года
Несмотря на изначальную неприязнь между Черчиллем и его зятем, стоит задуматься об одном небольшом эпизоде, явно свидетельствующем об их взаимном уважении. Это случилось в день объявления войны с Германией, 3 сентября 1939 года.
Тот день начался для Черчилля и Клементины в их лондонской квартире с того, что они слушали по радио тяжелую и мрачную трансляцию речи Невилла Чемберлена. «Едва он перестал говорить, в уши слушателей ударил странный, долгий вой, который вскоре станет всем знакомым». Клементина, услышав тогда сирену воздушной тревоги, заметила, что немцы весьма расторопны. Но пока это были учения; небо над головой лондонцев уже кишело серебристыми аэростатами заграждения.
Взяв «бутылку бренди и другие необходимые медицинские успокоители», мистер и миссис Черчилль спустились в местное бомбоубежище: это был первый и единственный раз, когда они сделали это как гражданские лица. «Все были веселы и возбуждены, — вспоминал Черчилль, — как принято в Англии, когда народ стоит на пороге неизведанного». Однако сам он не питал иллюзий в отношении тьмы, которая ждала страну впереди. В том бомбоубежище «мое воображение живо рисовало картины разорений, резни и страшных взрывов, сотрясающих землю; я слышал грохот рушащихся зданий в пыли и руинах».
Затем был отбой и выход наверх, на сентябрьское солнце. Черчилль отправился в палату общин, где его хотел видеть Невилл Чемберлен. Ему вернули пост первого лорда Адмиралтейства. Первым делом Черчилль сообщил в Адмиралтейство, что к шести вечера будет там. Флоту отправили весть: «Уинстон вернулся».
Прежде чем снова взяться за дело, Черчилль организовал импровизированный обед, на котором присутствовали Клементина, Диана и ее муж Дункан Сэндис, а также дочь Сара и ее избранник Вик Оливер. Место сбора — дом Оливеров на Маршам-стрит, неподалеку от палаты общин.
Подавали шампанское, бокалы поднимали, разумеется, за «победу». И вдруг Черчилль обратился именно к Вику Оливеру. «Никто не прислушивался к моим предупреждениям», — сказал он комику, и, как позже вспоминал Оливер, тесть выглядел в тот день «грустнее, чем когда-либо раньше». После обеда Черчилль удалился для долгого послеобеденного сна в спальню Вика и Сары. Этот человек готовился взвалить на свои плечи обязанности поистине непостижимого масштаба.
И грянула буря. Шарль де Голль, 9 июня 1940 года
Невилл Чемберлен ушел в отставку (он был неизлечимо болен). 10 мая 1940 года Черчилль вошел в здание номер 10 на Даунинг-стрит. В тот же день Гитлер нанес молниеносный сокрушительный удар по Франции. Полковник Шарль де Голль был срочно произведен в генералы и введен в правительство Поля Рейно. Его в составе французской делегации, пребывавшей в состоянии крайнего отчаяния, отправили на Даунинг-стрит просить дополнительной помощи у Королевских военно-воздушных сил Великобритании.
«Казалось, господин Черчилль способен выполнить любую, даже сложнейшую задачу, — писал Шарль де Голль годы спустя, — при условии, что она будет предполагать величие… юмор, которым он приправлял свои поступки и слова, и то, как он прибегал то к милости, то к гневу, показывало, каким великим мастерством обладает этот человек в ужасной игре, в которую вовлечен».
В ту первую встречу эти двое неординарных политических деятелей пришли к довольно неожиданному согласию: Черчилль сообщил делегации, что у него нет возможности послать больше британских авиационных эскадрилий для битвы за Францию. А когда французская делегация уже собиралась уходить, де Голль вдруг повернулся к Черчиллю и сказал: «Думаю, вы совершенно правы».
Признаться, это был чуть ли не последний раз, когда согласия достигли столь беспрепятственно. Де Голль, позже обосновавшийся в Великобритании как лидер патриотического движения «Свободная Франция», был непримирим. Его положение — статус изгнанника, силы которого всецело зависели от военной помощи Британии, — стало невыносимо унизительным для этого гордого человека. Его главная цель — чтобы Франция, несмотря на вторжение, после войны сохранила свои имперские территории и считалась одним из победителей — казалась чистым донкихотством. Позже Черчилля спросят, что он думает о де Голле и можно ли описать его как великого человека. «Он эгоистичен, высокомерен, считает себя центром мира, — ответил Черчилль. — Да, вы совершенно правы. Это великий человек».
В 1941 году возникла серьезная напряженность из-за ближневосточных земель Сирии и Ливана, где французская армия Виши (союзник нацистов) воевала с войсками «Свободной Франции» де Голля. Британцы не признали движение как правительство в изгнании, де Голль был в ярости от решения Черчилля, и не без причины: тот посоветовал своим военачальникам позволить французскому лидеру «вариться в собственном соку». После очередной вспышки ярости француза Черчилль договорился встретиться с ним на Даунинг-стрит, наедине и в частном порядке. Дверь оставалась закрытой не меньше часа, и коллеги заволновались, уж не убил ли генерал первого лорда Адмиралтейства. В конце концов они вошли в кабинет и увидели Черчилля и де Голля, которые мирно сидели рядом, покуривая сигары Черчилля, и выглядели на удивление довольными.
Постоянные нападки де Голля на недостаток помощи со стороны Британии — плюс его личное желание отстранить Черчилля от американского влияния и выдавить из «англосаксонского» альянса — привели в 1943 году к удивительно яркой речи последнего. Генералу было сказано следующее: «Каждый раз, когда нам приходится выбирать между Европой и открытым морем, мы выбираем море». Однако позже, в День Д, когда де Голль во время обращения по радио призвал сыновей Франции подняться и поблагодарить Англию за помощь в освобождении родины, Черчилль заплакал. Случилось это в присутствии генерала Гастингса Исмея. Черчилль, поняв, что его слезы заметили, прокричал тогда Исмею: «А вы просто бочка с салом! У вас что, напрочь отсутствуют чувства?!»
Впрочем, де Голль и сам не был чужд сентиментальности. Пройдя через период очень непростых и бурных отношений с Черчиллем, он нашел в 1942 году время, чтобы трогательно оказать внимание его невестке Памеле (тогда она была замужем за сыном Черчилля Рэндольфом; позже вышла за посла США в Париже). Он передал ей иллюстрированную книгу на историческую тематику — подарок внуку Черчилля (названному в честь деда Уинстоном). «Мадам, — писал он в сопроводительной открытке, — я взял на себя смелость послать Вам старинную книгу для вашего сына Уинстона; в ней есть картинки с изображением Мальборо. Это единственное, что я увез с собой из Франции. Глядя на эти графические иллюстрации, юный Уинстон Черчилль, возможно, вспомнит о французском генерале, который в годы величайшей в истории войны был искренним почитателем его деда и верным союзником его страны».
Это были не просто слова от чистого сердца — но жест и послание на века.
«Он спросил, что я буду пить». Бернард Монтгомери, лето 1940 года
Всю зиму 1939–1940 годов в Британском экспедиционном корпусе, базировавшемся во Франции, проводились учения: солдаты вместе с французскими союзниками готовились к немецкому вторжению. Однако в мае 1940 года, когда вермахт нанес удар, учения не помогли. Отступление из Дюнкерка — маленькие корабли под сильнейшим обстрелом с воздуха переправили более 330 тысяч британских солдат из Франции, фактически из осады на пляжах, — стало для страны поистине выдающимся событием. Те корабли и их отважные экипажи, казалось, вызвали к жизни некую алхимическую смесь сэра Фрэнсиса Дрейка и Трафальгарской битвы. Одним из вывезенных тогда военных был генерал-лейтенант Бернард Монтгомери, и теперь его переполняли горечь и желчь. Он понимал, что истинная суть этих событий куда темнее, чем думали многие: очевидно, что Гитлер замышляет вторжение и в Британию. Но готова ли его страна отразить атаку?
«Настоящей бедой в Англии в первые дни после падения Франции было то, что народ еще не понял всего смысла произошедшего и того, что может произойти в будущем, — писал фельдмаршал Монтгомери годы спустя. — Многие считали тот факт, что Британский экспедиционный корпус смог уйти из Дюнкерка, великой победой британского оружия. Я же помню отвращение многих других, подобных мне, при виде британских солдат, разгуливавших по Лондону и другим местам с цветной эмблемой на рукаве со словом “Дюнкерк”. Они считали себя героями, и граждане думали так же. Все эти люди не понимали, что британская армия потерпела при Дюнкерке сокрушительное поражение, и теперь нашему дому на острове грозит огромная опасность».
Генерал-лейтенант Монтгомери образца 1940 года лучше других знал и понимал ужасные ритмы и скорость войны. В Первую мировую ему прострелили легкое, и пришлось притворяться мертвым, навалив на себя труп другого солдата, в безжизненное тело которого впивались летевшие пули. Оправившись после ранения, он снова вернулся на Западный фронт. Та война во всей красе показала ему снобистскую суть военной иерархии: генералы никогда не говорили со своими людьми. Монтгомери был уверен, что так не годится. Как он вспоминал спустя годы в своих мемуарах, в роскошное облачное лето 1940 года на южном побережье Англии, зная, что ждет страну, готовился к предстоящим испытаниям: