(однако об их расизме почему-то никто не говорит).
Львы и девственницы. Энтони Иден, июль 1943 года
«Сэр, мой долг сообщить вам, что тунисская кампания окончена, — написал Черчиллю генерал Александер. — Всякое сопротивление противника подавлено. Мы хозяева берегов Северной Африки».
Победа 8-й армии над немецкими войсками в пустыне стала поворотным моментом войны. Теперь союзники могли подумать о Сицилии и фашистской Италии Муссолини. Черчилль в США выступил перед Конгрессом. Его взгляд был твердо устремлен в победоносное будущее: он говорил о планах высадки союзных войск в Европе в 1944 году и об опасностях, которые ждали союзников в войне с Японией на Востоке. Пришло время выступить перед британскими и американскими войсками в Тунисе.
«Они были расслаблены и счастливы своей победой, — вспоминал Энтони Иден, министр иностранных дел, — и имели на это полное право». По словам Идена, это относилось и к Уинстону Черчиллю. Те дни «были для него самыми счастливыми на этой войне», а задача младшего по возрасту (и гораздо более эффектного) Идена заключалась в том, чтобы колесить с ним по Тунису и сопровождать его во время инспекции войск.
На полях сражений в пустынях они выглядели довольно комично и по-британски нелепо: Иден в строгом двубортном костюме, волосы развеваются на теплом ветру; Черчилль в ярко-белом костюме и топи (один из вариантов пробкового шлема).
Хотя поездка премьер-министра в войска была засекречена, продюсер кинохроники Pathé News не упустил возможности зафиксировать всеобщее ликование солдат. Черчилль запечатлен в хронике обращающимся к шеренгам военных. Потом слово взял Иден, который «сказал им больше добрых слов», пока, как выразился ведущий, Черчилль «кивал в знак согласия».
Это был момент полной гармонии между Черчиллем и человеком, которому давно обещали его работу. Премьер-министр много раз говорил Идену, что не станет «играть в Ллойда Джорджа» и, когда война закончится, он уйдет, оставив Идена лидером партии консерваторов и, если пожелают избиратели, премьер-министром. Иден будет слышать это еще много раз (аж до 1955 года). Эти двое могли часами пылко спорить на любую тему, но без злопамятности и недоброжелательности. В конце одной такой дискуссии на Даунинг-стрит Черчилль извинился, Иден извинился в ответ. «Ну вы даете, — произнес Черчилль, — это было жестко».
Тот солнечный день в древнем Карфагене стал одним из самых поразительно театральных моментов войны Уинстона Черчилля. Все происходило в полуразрушенном древнеримском амфитеатре. Скамьи заполнены примерно тремя тысячами британских и американских солдат. Черчиллю не потребовался микрофон: благодаря акустике его голос идеально разносился под палящим тунисским солнцем.
Он сказал, что это был «большой шаг по направлению к миру, дому и славе». После этих слов солдаты, размахивая головными уборами, трижды прокричали приветствие. Черчилль в ответ нацепил свою топи на трость, поднял и потряс ею.
Позже Черчилль — после короткой встречи со своим сыном-солдатом Рэндольфом, который вскоре высадился с парашютным десантом в Югославии, — в беседе с Иденом и генералами Аланом Бруком и Гастингсом Исмеем сказал о той речи в амфитеатре: «Я говорил там, где воздух разрывали крики христианских девственниц, пожираемых рычащими львами. Но я не лев и уж точно не девственница!»
Шандигафф для старого дитяти. Леди Диана Купер, Алжир, 1944 год
В 1944 году Даффа Купера назначили представителем Великобритании во Французском комитете национального освобождения в Алжире, и они с женой Дианой поселились там на несколько месяцев. Они прибыли туда в январе, и их приветствовали Черчилль, который опять приехал в Северную Африку и которого Диана называла «полковником», и его дочь Сара (она недавно развелась с Виком Оливером). Черчилль только что встречался с генералом де Голлем на саммите в Марракеше. Теперь он намеревался насладиться несколькими деньками в лучах палящего зимнего африканского солнца. Диана Купер ярко запечатлела те дни в своих письмах.
«И вот я здесь, над глубоким романтическим ущельем, где Альф бежит, поток священный[113], — пишет Диана Купер, цитируя стихотворение Сэмюэла Кольриджа. — Восхитительно жарко: на небе ни облачка. Мы только что потрясающе пообедали al fresco[114] — ветчина и цыпленок под майонезом, фрукты с gateaux[115], запивали шандигаффом (лагером и имбирным элем. — С. М.). Это был чудеснейший entr’acte[116] в мрачности и страшной нищете Алжира».
Этот список — увидь его в те времена люди, жившие на продовольственные талоны в серой, безбанановой Британии, — вызвал бы общенациональное цунами слюноотделения. Но таков был мир Черчилля: его излишества часто были бессознательными. Вот еще одна весьма красочная деталь:
«Мы прилетели сюда на прекрасном самолете полковника. Полет занял четыре часа, и я его выдержала. В воздухе нам подавали вдоволь шампанского, и трое очаровательных молодых джентльменов были к нашим услугам.
Сама вечеринка — чистый цирк. Происходит все во дворце наслаждений какой-то миллионерши, повсюду мрамор и апельсиновые деревья, фонтаны и плитка… На вилле имеется большая дешифровальная установка, на которой работают девушки-операторы из женского добровольческого корпуса; картографический зал, множество секретарей; ваш старый доктор йоменов[117], лорд Моран.
Жена полковника и его дочь Сара (она служит в женском добровольческом корпусе) встретили нас на аэродроме и доставили во дворец наслаждений на американской машине с огромной белой звездой на камуфлированном боку».
Далее идет бессмертное описание самого Черчилля: «Там нас ждал наш старый дитя в своем комбинезоне, десятигаллонной ковбойской шляпе и ужасно рваном восточном халате, пышущий здоровьем, бодрый и в отличном настроении…»
Черчилль, хоть по виду и не скажешь, за месяц до этого перенес сильнейшую пневмонию в Тунисе. Он заболел во время поездки по Средиземноморскому театру военных действий с посещением войск и военных баз. Теперь в Алжире его сопровождал личный врач лорд Моран. Диана Купер следила за ним тревожным взглядом, убежденная, как и многие другие, что премьер-министр перенес тогда сердечный приступ.
«Позже, после [военного] смотра, который продолжался весь день и показался мне довольно изнурительным для Уинстона, у нас состоялся восьмой и последний пикник. Мы отправились на него восемью машинами с белыми звездами на боках и водителями-американцами (весь город под контролем исключительно американцев), по два-три гостя в каждой. Нас сопровождали несколько [охранников], а также был фургон, груженный разными яствами, напитками, подушками, столами, стульями и пуфами. Наша авангардная группа выдвинулась на час раньше основных сил, чтобы провести рекогносцировку и выбрать поляну в нескольких милях отсюда, безветренную, сравнительно плодородную и зеленую, по возможности с источником воды.
Мы проехали по стране миль восемьдесят[118]… тут очень красиво, все оливково-зеленое, плодородное, с городами, обнесенными стенами и укрепленными касбами[119]. Мы поднялись в знаменитое ущелье… там и решили погулять в свое удовольствие… и тут, словно по велению джинна, кто-то намешал коктейлей, разложил ковры и подушки; появились столы и фуршетные стойки. Когда мы закончили приготовления, прибыла основная компания.
Полковник тут же уселся в удобное кресло, под ноги ему постелили коврик, на колени положили подушку, которая служила и столом, и подставкой для книг и т. д. Далее последовала тревожаще бесконечная череда бокалов виски и бренди, каждый раз предваряемыми шутками, обращенными либо к Эдварду, в прошлом бармену из Америки, либо к лорду Морану в форме просьбы о врачебной консультации. Я ни разу не слышала, чтобы лорд доктор что-нибудь ответил; возможно, он знал, что возражать бессмысленно.
Потреблено много виски и бренди, хорошего мяса, салата и “маленьких белолицых тарталеток” (по выражению Уинстона)».
Черчиллю под палящим солнцем пришла в голову идея: он настоял на том, что должен спуститься по склону ущелья, встать на один из огромных валунов внизу и полюбоваться оттуда видом на равнины. Доктор Моран взволновался и сказал, что это не очень хорошая идея. Черчилль явно не собирался слушать доктора. Он начал спускаться под присмотром своего верного телохранителя инспектора Томпсона. В итоге премьер-министр добился своего и залез на валун, но люди, которые ждали его наверху, смотря на все это, не могли не думать о том, что спуститься-то туда — дело нехитрое. Удастся ли почти семидесятилетнему мужчине, только после серьезной болезни, да еще в страшную жару, подняться назад?
«Я считала, что если найти веревку или ремень, протянуть ему за спиной и чтобы двое мужчин шли впереди и тянули за концы, то это будет лучше, чем просто тащить его за руки, — писала Купер. — Я не смогла найти ничего более подходящего, чем длинная скатерть; я свернула ее в жгут и спустилась с ней вниз. И все вышло отлично! Он совсем не думал о том, что выглядит смешно (одно из его удивительных качеств), поэтому оперся спиной на льняной жгут. Парни потащили нашего спасителя наверх, а старик Моран в перерывах проверял его пульс. Продолжать восхождение позволялось только после того, как доктор подтверждал, что подъем не сказывается на его сердце».